Обратный отсчет - Роман Канушкин

В начале урока, после церемонии приветствия, Дмитрий Михайлович всегда зачитывал им какого-нибудь японского автора или любого другого автора, пишущего о Японии. Сейчас перед ним лежала довольно объемная раскрытая книга. Учитель поднял глаза и улыбнулся (мальчик подумал, что он не знает больше никого, кто бы имел подобную улыбку — так, наверное, улыбаются люди, говорящие на загадочном языке, который они учат).

— В прошлый раз, — проговорил учитель, — я прочитал вам стихи замечательного японского поэта Басе. Признаться, ваши рассуждения об услышанном меня очень заинтересовали, и мы еще вернемся к этому в ваших письменных работах. Да-да, было действительно много неожиданного… — Дмитрий Михайлович несколько сдвинул от переносицы очки в тонкой металлической оправе. — А сейчас я хочу вам прочитать кусок из другого автора, принадлежащего, так сказать, совсем иной, западной культуре… Прошу тишины и сосредоточенности.

В классе воцарилось молчание, все взгляды были устремлены на учителя, лишь мальчик как завороженный смотрел на желтую повязку…

— Костик… — Учитель улыбнулся. — Константин. Видимо, аудитории (почему-то Дмитрий Михайлович да и все остальные называли классы только аудиториями; и вообще в их частном колледже был заведен свой особый язык) придется подождать, пока вы не убедитесь, что так неожиданно привлекший ваше внимание объект — всего лишь знамя, и позволю себе напомнить, висящее на этом самом месте больше двух лет…

— Да-да, извините, — покраснел мальчик, — мне просто показалось, что…

— Что оттуда вылезет Кинг-Конг! — закончила за него Маша Кудряшова.

Легкий смешок прокатился по комнате. Учитель еще больше расплылся в улыбке:

— Теперь, надеюсь, аудитория выполнила свою сегодняшнюю норму по развлечениям и мы можем приступить к работе. — Снова полная тишина. И голос учителя:

— Спасибо… Ну что же, вот этот отрывок… «По нагорьям, избравшим, вслед за Верденом, оттенки, а не цвета, по письму, источающему учтивость и не ведающему преувеличений, по садам, где вода и камни значат не меньше, чем зелень, по рисованным тиграм, в которых сквозит не тигр, а какой-то древний прообраз, по дороге чести „бусидо“, по памяти, бредящей клинками, по мостикам, рассветам и храмам, по музыке — роду безмолвия, по чуть слышно шепчущим толпам я представляю себе твой облик, Япония. В этот тончайший из Лабиринтов…» — Учитель поднял голову и повторил, снимая очки:

— В этот тончайший из Лабиринтов…

Мальчик почувствовал, как у него забилось сердце — сейчас оно выпорхнет из груди. Лабиринт! Ну конечно же, вот она дверь, эти два знака, два иероглифа на желтой повязке! Они тоже знают выход из Лабиринта, как и клубок нити… Сейчас, сейчас… Надо только их совместить, надо понять, найти точки их соприкосновения, и тогда это произойдет…

— Сейчас! — вдруг закричал мальчик. — Это ведь означает «Священный ветер»?! — Мальчик не понял, как его правая рука поднялась и указательный палец оказался нацеленным в желтую повязку.

— Банзай! — хихикнула Маша Кудряшова.

Снова легкий смешок.

— Костик… Аудитория! — Дмитрий Михайлович с недоумением посмотрел на мальчика. — Костя, что с вами сегодня?! Мне казалось, что прочитанный текст вызовет у аудитории что-нибудь еще, кроме желания выкрикивать воинственные лозунги времен императора Хирохито[2]. Костику и Маше Кудряшовой придется задержаться после урока. А пока, надеюсь, всем удастся сдержать свой боевой пыл и позволить аудитории перейти к обсуждению прочитанного текста. — Учитель хлопнул в ладоши. — Ить, нить, санк…

— Ить, нить, санк…

Учитель сказал: «Раз, два, три…», только на преподаваемом языке. Сие означало, что с этого момента аудитория (да, заметьте, именно аудитория, а не что-нибудь еще) должна перейти только на японский язык и без разрешения учителя ни одного слова по-русски… Так Дмитрий Михайлович воспитывает самурайский дух. Мальчик вдруг почувствовал, как все внутри его словно оборвалось, и ощущение, что вот-вот случится нечто необыкновенное, чудесное, это ощущение рассеялось. Мир вокруг стал тусклее и словно сократился в размере. Самурайский дух… Мальчик вдруг впервые подумал, что так нравящийся ему учитель японского языка, возможно, тоже сумасшедший, как и бесконечные врачи со своими нелепыми вопросами. Одни пытаются вылечить, другие учат, но все делается с одной-единственной целью — чтобы он стал похож на них. Чтобы вся аудитория стала похожа на них. Ить-нить-санк… «Священный ветер»…

Но все же одно ощущение осталось. Ощущение, что он должен вырезать эти два иероглифа с желтой повязки, что именно они станут его символами… По крайней мере до тех пор, пока он не выберется из Лабиринта. «Священный ветер»… Что это? Как в прочитанных на прошлом уроке стихотворениях Басе это может означать все, что угодно. Таков он, изучаемый язык… Я представляю себе твой облик, Япония. Этот тончайший из Лабиринтов…

Мальчик извлек из кармана маленький складной швейцарский нож (перочинный ножичек), параллелепипед резинового ластика и принялся за работу. При этом лицо его выражало полную сосредоточенность на уроке: надо быть крайне осторожным, иначе ему помешают выполнить работу, очень-очень важную работу. Потому что он опять ощущает прилив того необыкновенного чувства, и только бы губы, готовые расплыться в счастливой улыбке, не выдали его. Мальчик, спрятав руки за край парты, быстро вырезал два знака, два иероглифа. «Священный ветер». Как и в стихотворениях Басе, это может означать все, что угодно…

Желтая повязка, солнечная хризантема — «Священный ветер»… «Священный ветер» — эти два знака смогут ему помочь. Знают ли они выход из Лабиринта? Нет, скорее всего нет. Они… они сами не победят Чудовище, но они что-то значат. Как указатель на развилке дорог, но прочитать его надо очень внимательно. И ощущение радости, опять переполняющее мальчика, подсказывает, что он прав. Он прав, и у него просто нет другого выхода. Или правы сумасшедшие врачи, и в полярном мире психов и психиатров мальчик заделался просто психом, обычным таким, нормальным шариком за роликом, радующимся куску желтой тряпки и двум закорючкам, чего-то там значащим для людей с учтивыми, загадочными и непроницаемыми улыбками из страны, где живет Солнце. Или — где восходит Солнце?! Наверное, все же так. Потому что живет оно на небе. Но иногда оно может жить внутри таких вот мальчиков, у которых, вполне возможно, шарики заехали за ролики, или, что, наверное, совсем уже безумно, переселять этих мальчиков к себе. И ощущение радости становится уже катастрофическим, сейчас, сейчас что-то произойдет… Эти два знака… Они не смогут победить Чудовище, но они… укажут ему нить,

НИТЬ. КЛУБОК НИТИ. ИЛИ КАТУШКА.

НИТЬ НАДО СМОТАТЬ — ОНА ЗНАЕТ ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА.

Которая поможет отыскать путь. А потом мальчик вдруг понял, что ему не надо ничего вырезать перочинным ножичком из полоски ластика. Ему не нужны никакие штампики, милая игра, принятая в их великолепном частном колледже. Там, где восходит Солнце и где оно живет, ему все это не пригодится. Ни цыплятки, вылезающие из скорлупы, ни собачки, ни котики… Такие общепринятые трогательные правила, радующие детей и их родителей. Штампики… он не сможет взять с собой. Он возьмет только эти два знака. Куда?

Что значит, где живет Солнце? Почему-то эти вопросы показались сейчас совершенно неважными. Мальчик опять как завороженный уставился на желтую повязку. Да-да, мальчик видел такую, повязанную вокруг головы японского летчика, собирающегося в очень дальний путь. Летчик тоже следовал дороге чести «бусидо», и, если бы у мальчика был папа, если бы папа сейчас был рядом, он научил бы его этому. Он научил бы его отличать одно от другого. Но проблема заключалась в другом. Если бы папа был рядом, мальчик еще очень долго не узнал, что в мире живет Чудовище, сжирающее всех, кто о нем догадывается. Но нет, папы не может НЕ БЫТЬ совсем, он там, глубоко внутри, где живет Солнце, и он не оставит мальчика одного, не бросит его в беде. Потому что сейчас произойдет что-то необычное, волшебное, эти два знака… Уже происходит… Он услышал:

— КОСТИК…

Мальчик вдруг замер. Крик радости чуть не взорвал его изнутри, но это ощущение было очень тонким, и любой пророненный звук мог оказаться разрушительной грубостью, оставалось только вслушиваться, как живая радость входит в него, и ждать, не повторится ли это снова. Кто-то, уже следующий дорогой чести, КТО-ТО с серо-голубыми выцветшими глазами… Неужели лишь показалось? Нет, конечно же, нет. Его позвали. Его ждут, вполне возможно, что там, за дверью. Значит, он должен уйти отсюда. Немедленно уйти из комнаты, важничающей и гордящейся тем, что она — аудитория. Штампики… Уйти и больше никогда не вернуться, потому что его ждут.

— Правильно? — громко спросил мальчик у двух иероглифов, у двух знаков на желтой повязке, и знаки вдруг осыпались веселыми небесно-голубыми искорками. И это показалось? Мальчика ждут, и поэтому пора уходить. Двери нужны для того, чтобы их открывать. Там, за ними, Мир неизмеримо больше, там другие звуки, и там ждет нечто чудесное. Двери нужны для того, чтобы уходить. Мальчик поднялся со своего места, он еще раз посмотрел на два знака — их надо было хорошо запомнить. Потом взгляд его упал на большой фломастер, ярко-красный маркер — это вполне подходящий цвет. Багряный, полыхающий закат, и два знака, которые надо запомнить. Мальчик протянул руку и быстро взял фломастер. Вполне возможно, что в его движении было нечто необычное — раздались легкие смешки (шарики за ролики?). Но это сейчас не важно. Абсолютно не важно. Двери нужны для того, чтобы уходить. Потому что все настоящее начинается там, за ними, а не в этой скорлупе аудитории, где уже все, тихонечко похихикивая, подумывают о шариках, заехавших за ролики. Мальчик двинулся между партами к выходу. Живая радость просвечивала сквозь его улыбку, и о чем-то рассказывающий учитель вдруг замолчал, остались лишь легкий смех и слова «Конечно, правильно! Кинг-Конг уже вылез!» Маши Кудряшовой. Снова смех, какая-то реплика учителя — что-то вроде «Костик, что с тобой? Куда ты?», но все это сейчас не важно. Мальчик быстро прошел через дверь и закрыл ее за собой. Аудитория взорвалась новым приступом смеха, вот и прекрасно, значит, он их повеселил. Мальчик сделал еще несколько шагов, его обступила тишина школьного коридора. Потом он увидел те же веселые небесно-голубые искорки, бегающие по двери в кабинет рукоделия.