Задолго до победы - Михаил Александрович Каюрин

ко мне человек из лесничества, спросил, куда подевался лесник, и только после него заявился следователь. Тот же самый, который расследовал убийство Захара Егоровича.

— И что ты ему рассказала?

— Сказала, что ничего не знаю. Ушёл Максим Елисеевич в лес и не вернулся. Думала, в городе остался, мало ли что? У него там квартира сохранилась. Он мне не отец, я ему не дочь, особо не общались. В общем, наговорила следователю с три короба. Сама поразилась, откуда слова брались и с языка слетали. Следователь смотрел на меня очень пристально, будто факелом водил перед лицом — меня аж в жар бросало. Я врала впервые в жизни, и боялась, что он догадается. Но ничего, обошлось. В тот день, когда я… когда это произошло, поднялась пурга и все следы замело. Потом ещё мело несколько дней. Тропу к проруби замело, она потом замёрзла, я прорубила её в другом месте.

— Перезимовала одна, или нового лесника прислали?

— Следователь сказал, чтобы я не испытывала свою судьбу и отправлялась немедленно в город.

— Двух лесников не стало. Одного убили, и второго, похоже, тоже, — сказал следователь. — Не хочу, чтобы и ты вслед за ними отправилась на тот свет.

Он на лошади приехал. Посадил меня в сани и увёз в город, устроил в бригаду путейцев ученицей. Так вот я здесь и тружусь по сей день.

Нинка умолкла надолго и смотрела в чёрную пустоту окна. На улице уже давно стояла темень, а они вдвоём продолжали сидеть за столом, прижавшись друг к дружке, не шевелясь, и не зажигая огня. Свет сочился из коридора узкой полоской под дверью и разбавлял комнатные сумерки. Этого было достаточно, чтобы различать лицо друг друга.

— О чём ты сейчас думаешь? — спросила Нинка.

— Не поверишь, — отозвалась Василиса. — Размышляю о месте человека в жизни.

— Во как! — удивилась Кувалдина. — А мне показалось, коришь меня за убийство.

— Кори, не кори — что от того? Жизнь вспять не вернётся, чтобы вновь предоставить тебе право выбора.

— Это точно, — с сожалением вздохнула Нинка. — Бог всё продумал за каждого человека, когда даровал ему жизнь. И дорога у этой жизни только в одном направлении. К младенчеству возврата уже нет.

— Только вот дорога эта у всех людей, почему-то, разная, — с грустью заметила Василиса. — У кого-то она прямая и широкая, а кто-то до конца своих дней должен идти по узкой тропинке и с колдобинами. Вот я и размышляю: если Бог подарил жизнь, определил в ней для каждого человека своё место, то почему он не вложил ему в разум смысл этой жизни? Почему человек должен шарахаться из стороны в сторону, чтобы постичь хотя бы маленькую долю этого смысла?

— Ой, Васска, неужели и ты стала верить в существование Бога?

— Не знаю, — неопределённо высказалась Василиса. — Церковь не посещаю, дома не молюсь, икон святых не имею, религиозные праздники не соблюдаю, Библию в руках не держала. Но в судьбу с некоторых пор стала верить.

Василиса задумалась на несколько секунд, затем проговорила медленно:

— Мой отец верующий. Он часто говорил, что судьбу для каждого из нас определил Бог, и поменять в ней что-либо коренным образом невозможно. Можно лишь сгладить кое-какие шероховатости, сдвинуть сроки в ту или иную сторону.

— Как это понять?

— Ну, например, суждено человеку попасть в тюрьму, значит, рано или поздно он всё равно окажется там. Повлиять можно только на дату и срок заключения. Остальное от человека не зависит.

— Даже если он никаких преступлений не совершит? — не поверила Нинка.

— Да, представь себе. Обстоятельства появятся ниоткуда, как по щучьему веленью. Я раньше смеялась над утверждениями отца, а сейчас стала всерьёз задумываться над его словами.

— Почему вдруг?

— Ты сегодня исповедалась передо мной и считаешь, что теперь настала моя очередь? — рассмеялась Василиса.

— Не хочешь — не говори, я ничуть не обижусь, — ответила Нинка.

— Отчего же — расскажу, раз у нас с тобой сегодня день откровений. — Василиса повернула голову к подруге, посмотрела на неё в полумраке внимательно.

— Мой отец осужден на десять лет по политической статье, — проговорила она, помедлив. — Наверно, слышала уже от кого-нибудь, что я дочь врага народа? Скрывай, не скрывай, а шила в мешке не утаить, болтливость людская не искоренима.

— Слышала, но без подробностей, — призналась Нинка.

— Так вот, политическая статья всего лишь предлог, а по сути, отец пострадал за свою веру в Бога. Его могли осудить ещё раньше. Тогда ему чудом удалось избежать ареста. И вот, спустя столько лет, он встретился с чекистом, который преследовал его во время коллективизации. Тот и завершил старое дело, пусть и под другим предлогом. Вот и думай теперь: случайность это или судьба?

— Да-а, — протянула Нинка, — дела-а. А ведь у нас с тобой судьбы немного похожи. Отцы верующие, с обоими расправились чекисты, обе семьи вынуждены были покинуть родные места.

— И судьба свела нас в одном городе, — продолжила Василиса с усмешкой.

— И в одной комнате, — подхватила Нинка.

На несколько минут воцарилась тишина. В полумраке были видны две пары неподвижных глаз, устремлённых куда-то в угол. Всё было высказано, теперь подруги размышляли каждая о своём.

— Чего это мы сидим, как две затворницы в келье? — нарушила тишину Нинка, встала, прошла к выключателю, включила свет. — Сейчас гулёны наши заявятся, а мы в темноте сидим. Подумают, что мы с чертями общаемся. Прилипнут с вопросами, особенно Дылдиха эта. Чрезмерно любопытная девица, скажу я тебе.

— Она тебе не нравится? — спросила Василиса с удивлением. Раньше ей и в голову не приходило, что у Надюхи имеется такой недостаток, за который Нинка её недолюбливает.

— Не то слово, — выговорила Нинка недовольно. — Порой мне хочется пристукнуть её за паскудные деяния, или нос оборвать, который вечно суёт, куда не надо.

— Так строго?

— Воровка и сплетница, наша Дылда, а может и в НКВД стучит. Это она нашептала мне про тебя. А год назад часы наручные увела у меня, — сообщила Нинка. — Так что, подруга, держи ухо востро с ней.

— А про часы — это точно?

— Точнее не бывает, — уверенно проговорила Кувалдина. — Попросила однажды поносить — с парнем она встречалась в то время, козырнуть хотелось, — ну, я и сняла их со своей руки, отдала на месяц. Прошло полтора месяца, я ей напомнила о возврате. Она и бровью не повела, сообщив, что утеряла. Сказала об этом таким обыденным тоном, будто бы ничего особенного не произошло. Даже не извинилась, зараза, не говоря уж о какой-нибудь компенсации. А потом я случайно увидела свои часы на руке у