Дитя звезд - Фредерик Пол

Он стоял на песке пляжа — или ему так казалось, потому что синтетические ощущения, созданные механоинструктором, заставляли его позабыть, что он может на самом деле находиться совсем в другом месте. Холодная волна с шипением прокатилась по его босым ногам, потом вода ринулась обратно в море.

— Это невозможно! — запротестовал он. — Я не могу запомнить миллиард слов!

Тихий смех Джули остановил его.

— Ты даже не представляешь. — Хотя она говорила на обычном языке людей, ее голос, казалось, пел песню. — Ты даже не представляешь, что может сделать с тобой механоинструктор. — Морской бриз вдруг приподнял ее капюшон, и Ганн заметил блеск пластинки на ее лбу. Несмотря на теплоту тропического воздуха, он почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. — На самом деле тебе не нужно учить все слова, — пояснила она. — Ты должен научиться составлять монослоги языка механо из нескольких тысяч готовых фонем. Ты должен научиться слышать и понимать самые малые вариации в ударении и высоте звука и некоторые другие простые явления артикуляции.

— Но я не смогу! — погрузив ступни в песок, он ждал, пока она повернется. Он не хотел ничего учить, хотя едва ли решился бы прямо сказать ей это. Он искал спасения от электронных зондов, которые проникнут в его мозг, когда он выучит механо. — Я не смогу научиться произносить миллиард различных слов.

— Тебя ждет сюрприз. — Ее смех был таким же мелодичным, как и голос. — Начнем.

Он упрямо тряхнул головой, стараясь не забывать, что белый песок на самом деле не существовал, что соленый ветер и сама Джули тоже не были реальными.

— Старайся, — сказала она мягко, но настойчиво. — Если ты будешь стараться, мы немного позже сможем поплавать. — В ее глазах светилось дразнящее обещание, а проворные белые ладони сделали соответствующий жест, словно сбрасывали капюшон и балахон. — Ты должен стараться.

Овальное лицо Джули вдруг стало серьезным.

— Если ты не будешь стараться, то пожалеешь об этом, — сказала она медленно и с печалью. — Я не хочу напоминать тебе о третьем принципе механообучения... но величайшей наградой является избавление от страданий.

Она пожала плечами, и ее быстрая улыбка ослепила Ганна.

— Начнем!

Они начали с глагольных тонов. Малейшие вариации тона означали изменение в наклонении, лице, виде. Она пропела сложную ноту. Честно стараясь повторить ее, Ганн вскоре все же получил новое напоминание о третьем принципе.

Даже малейшая ошибка означала вспышку боли, а ошибки он делал часто, и далеко не мелкие. Даже когда он реагировал мгновенно и выпевал фонему, казавшуюся ему точно такой же, как эталонная, он часто ошибался и тут же за это наказывался.

Потому что на самом деле он был не на ослепительном песке кораллового берега. На самом деле он был заключен внутри громадной металлической груши механоинструктора, эффекторы которого проникли к каждому дюйму обнаженного тела Ганна. Они могли сделать его онемевшим от холода или горящим, как в огне, могли сдавить, как клещами.

И часто они так и делали. Малейшая погрешность бросала его с солнечного берега в своего рода механистический ад, где он всем своим существом жаждал получить высочайшую награду — конец страданий.

Иногда он оказывался в ловушке на борту разбитой ракеты, падавшей на Солнце. Воздух со свистом покидал продырявленный метеоритом корпус, легкие Ганна разрывались в агонии. Жестокий свет бил через рваную дыру, слепя, сжигая глаза. Отсек превратился в раскаленное жерло печи, в которой варилось покалеченное тело Ганна — и одновременно он продолжал слышать голос Джули Мартин. Голос достигал ушей Ганна через динамик лазерного передатчика. Сладким голосом выпевала она комбинации фонем, которые он должен был заучить. Со всхлипом втягивая воздух, он изо всех сил старался отвечать правильно. Законы автоматизированного обучения он теперь изучил на самом себе.

Когда он ошибался, жар грозящего поглотить его Солнца становился на какую-то долю еще более невыносимым. Когда ответ был правильным — в пределах ошибки, установленной Машиной — жар немного уменьшался, в сожженные легкие вливался глоток свежего воздуха.

Когда ему удавалось несколько раз подряд ответить правильно, в кошмаре делался интервал. Он снова оказывался в обществе Джули Мартин на снежно-белом песке пляжа. Она обещала ему купание в прохладных волнах моря или вела к столику с высокими запотевшими стаканами с напитками, которые ждали их под сенью пальм. И тут же начинался новый труднейший урок.

И всякий раз, прежде чем они достигали прибоя или столика с напитками, он делал новую ошибку. Как и требовали законы автоматического обучения, всякая неправильная реакция тут же подавлялась, хотя наказания варьировались, словно Машина экспериментировала, чтобы выяснить, какой вид страданий наиболее эффективен.

Иногда он в поту лежал на госпитальной койке станции, парящей в верхних слоях атмосферы Венеры, с шумом втягивая воздух, превратившийся в горячий густой туман. Анаэробные паразиты, словно кислота разъедали кожу, а голос Джули ворковал, выпевая монослоги механо из радиоприемника рядом с кроватью.

Иногда он обнаруживал себя среди камней обвала в пещере под теневой поверхностью Меркурия. Валун навалился ему на грудь, грозя расплющить ребра, на лицо капала ледяная вода, вокруг ползали большие фосфорические червяки, не спеша пожирая выступающие из обвала части тела Ганна. Из темноты доносился певучий голос Джули Мартин. Она повторяла слоги, которые Ганн должен был изучить.

Всякий раз правильные ответы награждались слабым облегчением страданий. Всякий раз достаточно солидная сумма правильных ответов давала ему хотя бы небольшую передышку от мучений. Всякий раз, когда он возвращался в компанию Джули, она встречала его дружелюбной улыбкой. Ее прохладные руки ласково гладили Ганна, в глазах светились слезы сострадания.

— Бедненький, — ворковала она. — Я знаю, тебе очень трудно. Но ты не должен сдаваться. Только не забывай, чего ты должен добиться. Когда ты узнаешь достаточно много, ты будешь посвящен в сообщность. Тогда мы будем вместе. Давай теперь начнем новый урок. Если ты хорошо себя проявишь, то Машина разрешит нам искупаться.

Каждый раз, когда она упоминала о сообщности, он вздрагивал. Или когда случайно замечал выглянувший из-под капюшона диск контактора на лбу девушки. Он был достаточно осторожен, чтобы не выдать этого тайного страха, но иногда ему казалось, что Машина не могла не обнаружить его — со всеми этими сенсорами, покрывавшими каждый квадратный дюйм тела Ганна.

Потому что его страх перед сообщностью все рос и рос, словно колдовской зловещий сорняк, пока не стал сильнее всех ужасов синтетического ада, созданного механоинструктором, чтобы наказывать его за грубейшие ошибки. Страх этот притаился в темном углу сознания Ганна, как жуткий бронированный пиропод. Наконец, он стал таким нестерпимым, что он начал умолять Джули выпустить его из тренажера.