Блез Паскаль - Галина Стрельцова

Таким образом, путь истины не лежит в стороне от многочисленных тропок и тропинок, которыми люди, блуждая и спотыкаясь, идут к ней. Где же тот маяк, который в бурливом «море познания» освещал бы истинный путь? Где тот «документ на истину», который можно было бы предъявить всем не верящим в нее? Говоря о единственной точке зрения, с которой картину лучше всего видно, Паскаль задается вопросом о такой же точке зрения в гносеологии вообще, науках о природе, о человеке, в сфере нравственности. Словом, в разных планах Паскаль по сути дела ставит проблему объективного критерия истины, благодаря которому человек имел бы «твердую почву» под ногами, а не носился, как щепка, по воле волн в стихии познания. Ф. Бэкон нашел его в опыте, адекватном природе, Декарт и Спиноза — в ясности и самоочевидности знания для «естественного света» разума. Но Паскаль видит относительность этих критериев. Кроме того, он говорит о неоднозначности решения этой проблемы в разных науках. В естествознании, например, надо следовать за самой природой и «судить в соответствии с ней», а не по самим себе.

В «Предисловии к трактату о пустоте» Паскаль приближается к пониманию истины как объективного состояния природы, которое человеку надо познавать. Хотя природа всегда остается самой собой, но «свои тайны» она раскрывает ему лишь «по временам» (см. там же, 231). Истина пребывает вечно в ней, потому «она древнее всех наших мнений о ней, и мы не знали бы ее природы, если бы полагали, что она начинает существовать только тогда, когда поддается нашему познанию» (там же, 232).

Еще труднее дело обстоит в науках о человеке и в сфере нравственности, связанных с «человеческими установлениями», которые меняются от эпохи к эпохе, от поколения к поколению и от государства к государству. Здесь «истину измеряют меридианом», говорит Паскаль, и то, что истинно по ту сторону Пиренеев, ложно по эту сторону. Поднятие на один градус широты «ставит вверх дном всю юриспруденцию». Но и в пределах одного и того же государства подобного рода истины зыбки, текучи и противоречивы: «Каждая вещь в этом мире частью истинна и частью ложна. Подлинная истина не такова, она совершенно чиста и полностью истинна. Эта смесь ее разрушает и уничтожает. Ничто не бывает безусловно истинным, и, таким образом, ничто не истинно в смысле чистой истины…Мы только отчасти обладаем истиной и благом вперемежку с ложью и злом» (14, 617, фр. 905).

Итак, мы не постигаем абсолютной истины, согласно Паскалю, в смысле ее чистоты и совершенства. Этот вывод дополняется и другим: поскольку мир бесконечен, а наше знание всегда ограничено, постольку нет абсолютной истины в полном ее объеме. Нет такой всеобщей истины, чтобы с какой-нибудь стороны, говорит Паскаль, она не оказалась неполной. В силу этого процесс познания никогда не может иметь конца: «…все науки бесконечны по объему их исследований (например, геометрия может предлагать бесконечное число задач) и… по числу и неуловимости их принципов…» (там же, 526, фр. 199). Отсюда Паскаль поражается самонадеянности и тщеславию иных философов, которые претендовали на познание «всего существующего». Он осуждает Демокрита за его стремление «говорить обо всем», Пико делла Мирандола за название его 900 тезисов «Обо всем познаваемом». Для Паскаля все это есть выражение необоснованного «догматизма», представители которого, преодолев «естественное незнание» (данное человеку от рождения), не дошли до уровня «ученого, сознающего себя незнания», которого достигают великие души, изведав все, что можно знать. «Догматики» находятся посередине между этими двумя крайними пределами знания и, считает Паскаль, только с виду кажутся знающими.

Парадокс «ученого незнания» — чем больше человек знает, тем больше «бездн незнания» открывается перед ним, — равно как и все аргументы Паскаля против «догматизма», нельзя истолковывать в духе кантовского агностицизма, как это делает, например, А. Д. Гуляев (см. 34, 105; 110; 252). Представляя Паскаля «гениальным предшественником» Канта, Гуляев не учитывает того факта, что французский философ в отличие от немецкого мыслителя не ставит перегородки между явлением и сущностью, между «скрытыми тайнами» природы и человеческим познанием, которому эти «тайны» открываются по временам (см. 14, 231). У Паскаля человек не может исчерпать бесконечности природы, но может с доступной для него «достоверностью» познавать определенные фрагменты объективной действительности, чего в принципе не может быть у Канта, согласно его агностицизму. Это самое существенное различие не исключает, правда, некоторого сходства в постановке и решении ряда проблем обоими мыслителями, например в критике ими «догматизма» и скептицизма, разделении сфер разума и веры.

Отрицательное отношение Паскаля к «догматизму» сопровождается еще более острой критикой пирронизма, сущность учения которого он усматривает в «двойном сомнении, в некоторой сомнительной неясности, у которой наши сомнения не могут отнять всего света, а наш естественный свет не может рассеять всего мрака» (там же, 512, фр. 109). Одним словом, «коварный пирронизм» сеет сомнение не только в возможности достижения какого бы то ни было достоверного знания, но и сомнение в этом сомнении, что делает необходимым требование воздержания от всяких догматических суждений. «Нейтральность» и составляет ядро учения пирронистов. Если человек, вынужденный выбирать между «догматизмом» и пирронизмом, захочет остаться на нейтральной почве, то он будет, согласно Паскалю, пирронистом по преимуществу. Кто не против них, тот именно за них, в чем и состоят и сила, и коварство этой «секты» в гносеологии; «Они — не за себя, они нейтральны, индифферентны, неустойчивы во всем, не исключая и самих себя» (там же, 515, фр. 131).

Эту разновидность пирронизма Паскаль связывает с Монтенем и отличает ее от скептицизма «академиков», имея в виду Новую академию (II в. до н. э. — Карнеад), представители которой не только отрицали абсолютно достоверное и признавали лишь вероятное знание, но и склонялись к агностицизму. Поздние скептики (Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик — I–II вв. н. э.) решительно выступили против агностицизма академиков, выдвинув тезис сомнения в собственном сомнении, в результате чего не исключалась возможность адекватного познания мира. Поэтому кредо Секста Эмпирика состояло не просто в воздержании от односторонних утверждений или отрицаний, но в неустанных «поисках» истины. Разработка проблематики, связанной с относительностью истины, представляет сильную сторону античного скептицизма.

Еще сложнее обстоит дело у Монтеня, скептицизм которого был направлен прежде всего против схоластического и религиозного догматизма и спекулятивного априоризма, но не против передовой науки Нового времени и не против опытного познания «нашей матери-природы» (см. 47, 3, гл. 8, 13 и 24). Паскаль же считает Монтеня пирронистом и выступает против него как против «коварного пирронизма» вообще.