Семь недель до рассвета - Светозар Александрович Барченко

Женщина уткнулась ему в плечо мокрым лицом. Плечи ее опустились, обмякли, а худые пальцы рук задрожали, задвигались, словно пробуя на ощупь холодный брезент дождевика.

— Ну вот и встретились, значит, — сипло сказала пожилая проводница и, вздохнув, тяжело полезла на площадку вагона, задирая толстые, отекшие ноги. — Зря только нервы ты свои тратила… Переживала…

Тепловоз протяжно загудел, громыхнул буферами вагонов, столкнул их с места и, пробуксовывая колесами, выбросил из короткой трубы жиденькую струйку синеватого дыма. Вагоны медленно тронулись. Мимо станции, набирая скорость, поплыли запыленные окна с бледными, как бы размытыми пятнами человеческих лиц. Они плыли все быстрее и быстрее, сливаясь в одну сплошную светлую ленту. Потом эта лента внезапно оборвалась, и вокруг снова стало пустынно и тихо.

— Ну хватит, хватит… Оботри глаза-то, — смущенно и грубовато забормотал мужчина в дождевике, слегка отстраняя от себя женщину. — Поплакала, говорю, — и хватит…

Женщина подняла голову, отстранилась от него, огляделась вокруг, словно еще не сознавая, где она и почему вдруг здесь очутилась, потом заметила у палисадника сваленные в кучу пожитки, плачущую девочку и заторопилась к ней.

— Да ты хоть на дочку-то погляди, — говорила она мужчине, который покорно шел за ней. — Твоя она ведь, дочка-то… Как уехал ты, так ровно через два месяца я в роддом и ушла. Твоя она, дочка-то, Катенька…

Мужчина наклонился над девочкой, напряженно всматриваясь в курносое личико, как будто отыскивая в нем нечто ему одному известное, потом улыбнулся, погладил мягкие волосы, но тут же отдернул руку и суетливо достал из кармана дождевика несколько слипшихся в комок карамелек. Сперва он подул на них, затем поскреб облепленную крошками розоватую массу черным квадратным ногтем и неуверенно протянул девочке.

— Возьми гостинец папкин, дурочка… Бери… — Женщина посветлела лицом, с благодарностью взглянула на мужа, и губы ее тронула улыбка.

Девочка осторожно взяла конфеты, сжала их в кулачок, громко шмыгнула покрасневшим носом и отвернулась, сглотнув слюну.

— Ничего, ничего… Ты погоди малость, Нюра, — заговорил мужчина, оглядываясь по сторонам. — Тут одна машина должна быть из леспромхоза… Я вот только сбегаю, узнаю — не ушла ли… Нам с тобой еще до дому добираться — дай бог! Ты погоди малость, Нюра…

Сутулясь, он зашагал вдоль палисадника к вокзалу. Дождевик горбом топорщился у него на спине. Женщина долго смотрела ему вслед, потом нагнулась к авоське, достала гребешок, высоко закидывая руки, причесала волосы и перевязала платок. И сразу лицо ее сделалось таким же, как у дочери: усталым, растерянным и немножко испуганным. Затем она послюнявила подол юбки и крепко вытерла измазанный и липкий рот девочки.

Девочка сморщила лицо, хотела заплакать, но только всхлипнула и сдержалась. Женщина снова огляделась вокруг и села на чемодан рядом с дочерью…

Мужчина вернулся не скоро. Женщина уже начала дремать. Но как только он показался в дверях вокзала, она торопливо встала, перекинула через плечо кошелку с привязанной авоськой, подняла узел и взяла дочь за руку. Они прошли через пустой вокзал, пропахший застарелым жильем, спустились по стоптанным ступенькам на другой стороне и очутились прямо на улице поселка.

Машина стояла поодаль, у продуктового магазина, наклонившись набок в разъезженной колее. В открытом кузове уже сидели какие-то люди, а шофер, встав на подножку, курил, смеялся и переговаривался с кем-то на противоположной стороне улицы. Он даже не взглянул на подошедших, а докурил папироску до самого мундштука, ловким щелчком откинул ее и сразу же скрылся в кабине. Окурок зашипел в грязи и погас.

— Все, что ли? — крикнул из кабины шофер.

— Давай крути! — ответил мужчина в дождевике.

Грузовик качнулся и медленно пополз по дороге, съезжая задними колесами к обочине и надрывно воя мотором.

Они долго ехали по ухабистому шоссе. Машину швыряло из стороны в сторону. Женщина крепко прижимала к себе девочку и что-то беззвучно говорила ей, склоняясь к лицу. А когда над дорогой нависали подгнившие старые пихты, она испуганно поглядывала на них и прикрывала голову дочери рукой…

Неожиданно за деревьями смутно засветилась река, потянулись обвислые слеги изгородей, замелькали плоские стога почерневшего прошлогоднего сена.

Высоко вскинув кузовом, грузовик перемахнул по мостику через ручей, взобрался на пригорок, и сразу же показались высокие темные срубы, открылась пристань, белые цистерны с горючим на берегу, сквозные навесы с плоскими крышами и за ними — широкая, неподвижная гладь затона.

У затона машина остановилась. Мужчина в дождевике грузно спрыгнул через борт. Бережно принял девочку и помог слезть жене.

Над затоном, по берегу, на столбах горели редкие лампочки, бледные и ненужные. Небо на западе лишь чуть потемнело, но вокруг было светло. Даже низкие, глубоко осевшие баржи и стоящие у дальних причалов закопченные буксирные катера виделись отчетливо и резко. Только по безлюдной тишине, по мягкому плеску воды и по усилившимся запахам мокрых опилок, солярки, горьковатого смолистого дыма угадывалась белая северная ночь.

— Господи! — тихо вздохнула женщина. — Тут и ночи-то, кажись, вовсе нету… Как жить здеся будем, а? Завербовался ты, Леня, на самый край света… Неужто поближе работы тебе не было? Ох, господи…

— Да ты ничего… Ты погоди, Нюра… Тут и народ хороший, и работа… Ты не думай чего… — мужчина ласково улыбнулся дочке, поднял чемоданы и пошел впереди женщины, обходя штабеля мокрых досок, мимо каких-то тюков и ящиков, разложенных по берегу.

Из-за поворота навстречу им вышли, глухо грохоча сапогами, двое парней. Они посторонились, сойдя с мостков в липкую грязь, вглядываясь в мужчину, и засмеялись оба, пьяным радостным смехом.

Один из парней качнулся, шагнул на мостки и встал посредине, широко расставив ноги.

— А, Ленька! Здорово! Ты чего, никак, значит, бабу свою приволок? Спичку-то дай…

Мужчина в дождевике поставил чемоданы, нашарил в кармане коробок и, тряхнув его, подал парню.

Парень чиркнул спичку, сломал ее, выругался, потом чиркнул еще, согнулся, прикуривая, дохнул дымом и водкой в сторону женщины и оскалился.

— Слышь, Ленька! А с Люськой-то у тебя как? Неужто завязать решил, а?.. Ну, теперь она твоей бабе прическу спортит! Во, будет концерт самодеятельный!.. Умора!.. — он поперхнулся дымом, закашлялся и, махнув рукой, побежал догонять ушедшего вперед товарища.

Какую-то минуту женщина стояла, непонимающе глядя на мужа, потом вдруг охнула, выпустила из рук узел и схватилась за концы платка на груди.

— Чего же ты, Леня? А нам-то теперя куда подаваться? Куда? — быстро, быстро заговорила она, трудно двигая непослушными побелевшими губами и перехватывая концы платка напряженно дрожащими пальцами. — Ведь я и избу продала… Все как есть тут… Дочка-то твоя, Катенька… Чего же это ты наделал, Леня? А нам-то, значит,