Белые призраки - Семен Стрельцов

— Всякие у люден увлечения бывают, — сказал он, — а моя страсть — точить лезвие ножа. Привычку эту я вывез с Крайнего Севера, где долго жил. Но это так, к слову… Не думайте, это мне не помешает рассказывать.

На чем же мы остановились? Да, на польском рейде партизан Вершигоры. Ну что же… Партизаны и в этом рейде действовали так же, как и в первых двух, — пускали под откос фашистские эшелоны, громили вражеские гарнизоны, уничтожали их базы, взрывали мосты. Разумеется, потери и у нас были немалые. Рейд был сложный. Бои с гитлеровцами требовали большого напряжения. Тяжелое положение создалось у нас с продовольствием, перевязочными материалами, фуражом, боеприпасами. Но главное — раненые, их было много…

Капитан, задумавшись, помолчал, словно перед его глазами встали товарищи тех далеких лет. Потом продолжал:

— В те дни, как, впрочем, и всегда, санитарная часть забирала для раненых самые лучшие куски из наших небогатых запасов, но мы, перебиваясь на скудном пайке, естественно, не роптали. Недоедая, недосыпая, в условиях ежедневных тяжелых боев с сытым, хорошо вооруженным противником партизаны как только и чем только могли поддерживали своих раненых товарищей. Но однажды случилось ЧП…

Началось вот с чего: для перевозки раненых не стало хватать подвод — тяжело раненных приходилось укладывать на подводы валетом, легко раненных — возить на подводах по трое. И тогда в санитарный обоз командование дополнительно направило подводы и с ними в качестве ездовых несколько партизан, пришедших к нам во время последнего рейда. Это были окруженцы — бывшие красноармейцы, бежавшие из немецкого плена, и местные партизаны, потерявшие по разным причинам связь со своими отрядами.

Среди новых ездовых был человек… тьфу! Какой — «человек»! Не человек это был, а гад! Митька Кубышкин!

К ковпаковцам он пристал где-то под Ковелем, сказал, что бежал из плена.

Как он «бежал» из плена, нам стало известно только впоследствии. Оказалось, он был освобожден партизанами, разгромившими немецкий лагерь, ушел с ними, но вскоре удрал из отряда и стал полицаем. Когда же ковпаковцы с боями шли по захваченной врагами Волыни и победа советских войск не вызывала уже сомнений, Кубышкин пришел к нам в отряд, принес гранаты, винтовку и заявил, что давно стремился перейти фронт и сражаться в рядах Красной Армии.

— И вот, — капитан отложил точильный камень в сторону, — на испытательный срок послали Кубышкина бойцом ко мне в роту. В строю он ничем себя не проявил. А когда встал вопрос о нехватке ездовых в обозе санитарной части, в штабе вспомнили Митьку. Физически он был силен и легко, как малых детей, переносил раненых.

И вот тут-то начинается эта грустная история.

Однажды на рассвете, когда мы вели бои с гитлеровцами, обоз нашей санитарной части попал под огонь противника.

В передних санях у Кубышкина лежал раненный разрывной пулей боец Николай Маркелов. Рана причиняла ему, бедняге, страшную боль. Он дремал, просыпался, просил пить и снова начинал стонать.

Когда невдалеке с оглушительным треском стали взрываться немецкие мины, обоз рассредоточился в разных направлениях. Партизаны, отстреливаясь на ходу, хлестали лошадей кнутами и погоняли их криками. Лошади мчались, не разбирая дороги, через кочки, пни, сугробы. Взрывы колотили землю, вскидывали частые черные столбы. Осколки с визгом косили ветви деревьев.

Впереди кипел бой. Это отбивала атаку наседавших гитлеровцев наша головная застава. Вели уже огонь и отряды, замыкавшие колонну.

Кубышкин лежал, подогнув ноги, уткнувшись головой в передок саней. Одной рукой, с намотанными на нее вожжами, он цеплялся за перекладину, скреплявшую сани, другой — все глубже натягивал шапку на голову, стараясь ничего не видеть, не слышать.

Между тем огонь противника становится сильнее, мины разрывались все ближе. Дымом и гарью затягивало лес. Разбитые в щепки подводы, подушки раненых, солома, одежда валялись на снегу. Раненая серая лошадь, запутавшись в постромках, билась в предсмертных судорогах.

— Митька, гони, пропадем! — просил Маркелов.

А Кубышкин прятал голову в сено, что-то бормотал и дрожал. Вдруг он дернулся, приподнялся на четвереньках, дико стал озираться вокруг. Рука его провалилась в солому — ага! — ствол винтовки. Кубышкин потянул к себе винтовку, но та не подавалась — сверху лежал раненый. Ездовой злобно обернулся к Маркелову, уперся рукой ему в живот, рванул винтовку к себе. Маркелов закричал от боли, головой ударился о доски, потерял сознание, но тут же очнулся, ухватил Кубышкина за руку.

— Митька, ты чего? Гони же! Не дури, пропадем!

Кубышкин изо всей силы еще раз дернул винтовку, злобно выругался и стал выкарабкиваться из саней.

Глазами, полными ужаса, глядел на него раненый. Он снова поймал ездового за рукав.

— Не бросай меня! Лучше пристрели!

Кубышкин, злобно матерясь, вырвал руку, наотмашь ударил Маркелова по лицу и вывалился из саней. Перевернулся через голову, вскочил, бросился в засыпанный снегом кустарник. Обдирая лицо и руки, без шапки, совершенно обезумев, бежал он с поля боя.

Щелкнула разрывная пуля — Кубышкин метнулся в сторону, плашмя растянулся на земле, быстро-быстро заработал руками и ногами, пополз, не отрывая лица от снега, скатился в едва заметную канавку, вжался в нее, притаился, затих.

А кони, испугавшись взрыва мины, поднялись на дыбы и понесли сани в сторону наступавших немцев. У опушки сани налетели на пень, Маркелова выкинуло в снег, и тут же к нему подскочил фашист с автоматом…

Утром наши разведчики поймали Кубышкина, а через час командир соединения подписал приказ о его расстреле.

Из хаты, которая в этот день была нашей караулкой, вышел комендант штаба Константин Руднев — брат ковпаковского комиссара, погибшего в Карпатском рейде. Он шел молча, насупив брови. За ним два автоматчика вели Кубышкина.

Партизаны и местные жители угрюмо стояли возле калитки. Необычной была тишина в этой довольно большой толпе — никто не переговаривался. Только усиленно дымили цигарками да снег поскрипывал под ногами все подходивших людей.

Толпа раздалась в стороны, Кубышкина подвели к саням. К нему стремительно подошел сапер Якушенко, поглядел на него с ненавистью, сплюнул в снег и вернулся на свое место. Кубышкин съежился, втянул голову в плечи и растерянно, заискивающе улыбнулся. И это прорвало молчание. Исступленный женский крик прорезал тишину:

— Душегуб проклятый! Фашист!

К Рудневу подошел командир.

— Подгонишь сани с ранеными ближе. Пусть все слышат.

Руднев понял его. Никогда раньше не могло возникнуть у нашего бойца опасение, что товарищи бросят его или не помогут в беде. Раненых выносили из боя ценой собственной жизни, десятки километров тащили на себе через леса.