Антимир - Сергей Сергеев

— Оставь пока себе, возможно, придётся благодарить врачей за мед-справку для университета, да мало ли что, — остановила его Маша.

— Принимается, — задорно и игриво пропел он, — а теперь баиньки.

Он неожиданно быстро снял набедренную повязку, и Маша опомниться не успела, как он её на руках уже внёс в спальню.

Ей снилась её любимая бабушка Алевтина Фёдоровна. Она не видела её, но незримо чувствовала, что это она и рядом. Будто ей снова пять лет, и бабушка играет с ней, как она делала всегда. Меряет её рост четвертью, так бабушка называла расстояние между кончиками большого и среднего пальцев широко раздвинутой кисти.

Маша смеется, ей щекотно и приятно от прикосновения бабушкиных пальцев. Затем бабушка произносит считалку.

— Лес, — гладит её по голове.

— Поляна, — проводит по лбу.

— Бугор, — треплет за нос.

— Яма, — касается рта.

Маша напряглась и слушает далее:

— Грудь, живот, а там барыня живёт.

Маша уже захохотала громче и судорожно дёрнулась, как обычно делала, инстинктивно защищаясь и прикрывая ладошками пах, от того и проснулась.

Низ живота неприятно тянул, а в районе сосков ощущалась болевая чувствительность. Она лежала абсолютно нагая и не прикрытая ни чем, лишь правая кисть Виктора плющила её правую грудь, а его колено забралось в её промежность, совершенно лишённую волосяного покрова. Её мать, однажды увидев чистые подмышки и такой же низ живота, ахнула:

— Срамота!

"Это к месячным, — подумала Маша и начала освобождаться от конечностей мужа, — к утру могу всё запачкать".

Она приподнялась, осмотрела ложе, всё было чисто, не любила она спать нагишом, но иногда приходилось, когда требовал Виктор. Сейчас он спал на животе и его голые ягодицы отсвечивали в полумраке своей привлекательностью.

Она тихонько встала с кровати, выкатила бельевой ящик прикроватного низкого комода, выбрала широкие трусики, из пачки достала прокладки и пошла в ванную. Там она освежилась, хотя делала это и после секса, и одела то, что принесла с собой. По дороге в спальню размышляла: "Живём регулярно уже второй месяц, не предохраняемся, как делали в студенческие годы, и никаких залётов".

Она нашла ночную прозрачную сорочку, больше похожую на утренний пеньюар, подарок Виктора, и одела её.

"Мне уже скоро тридцать четыре, пора бы и залететь, может не во мне дело, а в нём. Его там стерилизовали как животное, фу, какие глупости лезут в голову".

Она расправила простынь и по пояс прикрыла Виктора, а сама устроилась рядом на то же место, где и лежала раньше.

"Господи, что же мне так на душе неспокойно, опять втянула его в какую-то авантюру с бизнесменом, хочется как лучше, а может напрасно я так, всё будет нормально, но он что-то не договаривает".

Она лежала на спине с открытыми глазами и размышляла о коллизиях жизни, раньше так боялась залететь, а теперь боится не забеременеть. Вспомнилась почему-то народная поговорка, которую слышала ещё девчонкой в деревне про парней: "Их дело не рожать, сунул, вынул и бежать".

"Вот сколько лет прошло, а вытравить эту пошлость из головы не могу, иногда всплывает, будут дети, обязательно постараюсь сберечь их от пошлости и грязи. Ничем потом не вытравишь, что впитают в детстве. А будут ли?"

Ей неистово хотелось, чтобы маленькие ручонки обнимали её за шею, хлопали по щекам, а беззубый ротик радостно выкрикивал простые слоги "ма-ма, ба-ба, бу-бу", восторженно и искренне хохотал взахлёб до икоты от её подмигиваний и щекотаний. Ей хотелось, чтобы маленький родной человечек сосал по ночам её грудь, сопя и, как котёнок кошке, маленькой ладошкой поддавливал мягкую плоть, словно доя, помогая молоку перемещаться к соску.

Она повернула голову к Виктору и стала рассматривать его лицо, перед ней совсем близко спал любимый человек, так ей казалось. Она начала размышлять о том, что по мыслям человека нельзя определить всего лишь одну истину, любит ли он другого человека. Хорошее отношение, — да, ненависть, — да, а вот любви нет места в голове, любовь в сердце. Оттуда приходят команды на управление мозгом, значит сердце главнее. У любви мало слов, зато у ненависти их предостаточно.

"Странно — это ведь мои мысли, мне кажется, они правильны, и почему перестали приходить как раньше, извне, словно перекрыт доступ к внешнему мыслительному каналу. Когда началось? Да-да, с момента выздоровления Виктора, он рядом и нет внешнего голоса. Нужно спросить у Хрусталёва, а как у него".

Она повернулась на другой бок, поджала в коленях ноги, её мысли начали цепляться одна за другую, путаться и растворяться в серой непролазной мгле. Она пошевелила головой, словно кивала кому-то или устраивалась удобней, и не заметила как уснула.

Глава 9

В конце июля жара спала, и пришли грозы. Дожди очистили город от пыли и наполнили свежестью, и он вздохнул свободно всей своей каменной грудью. Но циклон застоялся, пасмурно было каждый день, дожди продолжались целую неделю, ненастье характеризовалось ещё и падением температуры градусов на двадцать. Метеозависимые люди переживали такой резкий погодный перепад болезненно.

Ухваткин захандрил. К тому же всё выглядело так, будто болезнь возвращается, не оставляет его и проявляет свой коварный характер именно в такие дни. Иногда, когда он переутомлялся и садился отдохнуть, закрывал глаза, и у него начинала кружиться голова. Казалось, что тут странного, такое бывало и раньше, но всё же им была подмечена новая особенность, если в этот момент в его руках находился предмет, и он не открывал глаза несколько секунд, у него возникало ощущение, что предмет неимоверно огромных размеров, и рука его таких же размеров. И как только он осознавал такую действительность, на него наваливалось ни с чем не связанное чувство страха.

Он даже поделился своими ощущениями с новым помощником Черниковым. Тот пожал плечами и обнадёжил шефа: "Пройдёт, у меня самого возникают беспричинные порывы боязни, наверное, такое бывает у многих, только не все говорят об этом".

Виктор не лукавил. С ним действительно порой происходили странные вещи, не достигнув каких-то своих бытовых целей, он всё чаще раздражался, но иногда раздражение переходило в злобу. Поначалу к источнику помехи или препятствия, будь то человек или неодушевлённый предмет, а затем это переносилось на весь окружающий его мир. А заканчивалось это совсем неожиданно, сначала появлялось лёгкое беспокойство, которое поднималось откуда-то снизу изнутри, оно нарастало постепенно, усиливалось и затем переходило в тревогу.

В отличие от Ухваткина он относился к таким переменам философски: как пришло, так и уйдёт; ведь у него были более сложные проблемы со здоровьем, однако у всего есть начало и конец, даже у проблем, которые в большинстве случаев разрешаются сами собой.