Жизнь и любовь дьяволицы - Фэй Уэлдон

Двери здесь закрывались наглухо — автоматически срабатывали электронные замки; стекла в окнах были небьющиеся. Ни тяжелых связок ключей, ни железных засовов — надобность в них давно отпала. Среди медсестер были мягкосердечные, но были и недобрые, упивающиеся своей властью над теми, кто не мог за себя постоять. Были среди них и умные, хотя большинство умом не отличалось. За редким исключением, здесь работали те, кого в другом месте никто бы на работу не взял. Слишком толстые или слишком худые, не в меру глупые или зловредные, чересчур черные или, наоборот, белые — любая из них выглядела бы крайне нелепо, посади ее в публичном месте, скажем, в приемной офиса.

Начальница, ведающая работой персонала, не стала подробно выяснять, каким профессиональным опытом и навыками владеет Веста Роз. Довольно того, что на вид она казалась сильной, дееспособной и чистоплотной — и, судя по всему, была не до такой степени опасна и неуравновешенна, как пациенты клиники, среди которых имелось порядочное число убийц, поджигателей и виновных в публичных актах надругательства над общественной моралью. Поджигателей здесь — как, впрочем, и везде — боялись больше других; совершивших преступление на сексуальной почве — больше других ненавидели. Разумеется, кое-кто попал сюда по ошибке; кто-то в ходе следствия сам опрометчиво решил прикинуться невменяемым и в результате лишился свободы на неопределенное время — во всяком случае, до тех пор, пока не удастся доказать свою вменяемость, что в условиях Лукас-Хилла сделать было крайне трудно.

Руфь далеко не сразу сумела отыскать сестру Хопкинс. Штат клиники насчитывал две сотни сотрудников; пациентов было две тысячи. Наконец, она все-таки обнаружила ее в группе экстренной транквилизации — сокращенно ГЭТ — специальной бригаде, которая, приняв вызов, в мгновение ока оказывалась в нужном отделении. Задачей сестры Хопкинс было сбить с ног впавшего в буйство, брыкающегося пациента и, навалившись на него (или на нее) всем телом, удерживать в этом положении, пока кто-то другой из их бригады впрыскивал транквилизатор.

— Мне нравится эта работа, — призналась она Руфи за чашечкой кофе в местной столовой. — Столько интересных людей вокруг! И потом, всегда приятно знать, что ты кому-то нужна.

— Да, женщинам это всегда важно, — заметила Руфь.

— Кому-то надо идти на риск, — сказала сестра Хопкинс, демонстрируя свои шрамы — следы пущенных в ход припрятанных ножей и скрежещущих от бешенства зубов. — И все-таки это лучше, чем стоять сложа руки, когда у тебя на глазах умирают люди. Раньше я работала в доме для престарелых. А ты, Веста? Тебе не доводилось работать в таких домах?

— Нет, никогда, — сказала Руфь, не моргнув глазом.

— И Боже тебя сохрани! — сказала сестра Хопкинс горячо и искренне.

Сестра Хопкинс ростом была всего полтора метра, зато весила под сто килограммов. Что-то у нее было не в порядке со щитовидной железой. В двенадцать лет обеспокоенные родители повели ее к врачу, и тот прописал ей гормональный препарат, бывший в то время очень модным средством, который не только не разрешил проблемы, но лишь усугубил ее: она стала постоянно зябнуть и кутаться в несколько слоев шерстяных вещей, купленных, как правило, по дешевке в магазине для малоимущих.

— Выродки мы с тобой, пара выродков! — любила приговаривать сестра Хопкинс.

У сестры Хопкинс на счете в банке лежало несколько сотен тысяч долларов, оставленных ей родителями в искупление вины перед своим неудачным чадом, но она наслаждалась ощущением уверенности и нормы, которое давало ей пребывание, в Лукас-Хилле среди людей с гораздо большими аномалиями, чем у нее самой. Руфь предложила ей сдвинуть кровати спинка к спинке и спинки снять: тогда Руфь наконец сможет укрыть свои ступни одеялом сестры Хопкинс, да и той будет не так зябко. Ведь нарочно не придумаешь: одна длинная, как каланча, а другая совсем коротышка.

— Из нас двоих, — сказала сестра Хопкинс, — как раз получилось бы два нормальных человека, правда, не больно изящных.

Руфь попросила, чтобы ее определили в зубоврачебное отделение клиники. Работы там было невпроворот. Тем более что в это время в клинике вспыхнула повальная эпидемия — на пациентов вдруг напала охота кусаться, и самым неисправимым в качестве последнего средства приходилось вырывать зубы. А у кого-то просто были гнилые зубы, и лечить их не имело смысла. Пожилой врач-дантист прежде работал в Новой Зеландии, где каждый уважающий себя папаша считал своим долгом в день восемнадцатилетия дочери сделать ей подарок: заплатить кругленькую сумму за то, чтобы ей удалили ее собственные зубы и вставили вместо них искусственные — новые, ровные, которые никогда не потеряют вида, и, главное, никакой зубной боли до конца жизни. Доктор очень гордился своим умением виртуозно удалять зубы; он по достоинству оценил помощь Руфи и ее сильные, проворные, надежные руки. Это только дома у нее все валилось из рук — похоже, руки у нее взбунтовались гораздо раньше, чем голова.

— С тех пор как я взял тебя в помощницы, ни одного сломанного зуба, ни одного кровотечения, — похваливал он ее. Он много пил. Та область зубоврачевания, в которой он действительно был специалистом, удаление зубов, совершенно вышла из моды, и ему не оставалось ничего другого, как поступить на государственную службу.

— Не беда, — любил повторять он, — самое главное — знать, что ты нужен! Конечно, здешние бедолаги — подонки, отбросы рода человеческого, но и у них есть право иметь здоровые челюсти. Такое же право, как у всех прочих!

Он не раз говорил Руфи, как ему нравятся ее зубы — крупные, крепкие.

— А мне всегда хотелось иметь такие, знаете, мелкие, беленькие, про которые говорят «словно жемчуг», — сказала она.

— Хотелось, так имей, — буркнул он. — Повырывай старые, вставь новые, какие тебе по нраву.

— Так я и сделаю, — заверила его она. — Только; всему свой черед. Пока время терпит.

— Женщинам лучше ничего не откладывать на потом, — философски изрек доктор. — Мужчины — другое дело.

— А я хочу повернуть время вспять, — сказала она.

— Это никому не доступно.

— Каждому доступно абсолютно все, — возразила она. — Были бы только воля и деньги.

— Какими нас создал Господь Бог, такими нам и быть, — не соглашался он.

— Это заблуждение, — сказала она. — Цель нашего пребывания в мире как раз в том и состоит, чтобы улучшить первоначальный замысел Творца. Добиться торжества справедливости, истины и красоты там, где Он потерпел фиаско.

В этот момент их разговор был прерван внезапным появлением людей из ГЭТ с сестрой Хопкинс во главе, которые доставили в кабинет крошку Уэнди — несчастную полоумную девицу из отделения, носящего имя Элеоноры Рузвельт, — для того, чтобы ее избавили от верхних зубов. Ни убойные дозы ларгактила и триагрина, ни шоковая терапия не дали результата, и она по-прежнему с аппетитом жевала собственную нижнюю губу. Если не считать ее постоянной тяги к самоедству в самом буквальном смысле этого слова, она была ничем не хуже всех нормальных людей, а если говорить о внешности — так и получше многих.