Прохладное небо осени - Валерия Перуанская

Нельзя сказать, что все эти ощущения были Инессе приятны. Но она подавила в себе и ревность и зависть – отчего возникает зависть? Ведь все это тебе не нужно, у тебя самой всего в достатке, преодолений тоже. Ты ему позавидовала – чужому мужеству? Трудно добытому счастью? А разве твое – если это счастье – тебе далось легко? И не ты ли добыла его собственными руками? Разница в том, что о себе ты знаешь: когда малодушничала, когда готова была отступиться, когда творила глупости. Говорят, самые храбрые люди не лишены чувства страха. Храбрый отличается от трусливого, говорят, только тем, что умеет страх перебороть. Так и мужество – оно есть преодоление слабости, и не что иное. Чем больше слабости, тем для преодоления требуется больше мужества. Стало быть, еще неизвестно, в ком его было больше, сказала себе Инесса, от кого-то себя защищая. От Володи, конечно. Ты, похоже, не можешь его простить? Разумом простила, а в самолюбивой и мелкой душе твоей занозой засела обида. Странно, но только сегодня, именно сегодня, сейчас, у тебя отняли то, что – казалось – принадлежало тебе навечно. Не физически, не материально нельзя, думалось, отнять память, нельзя отнять пережитое чувство. Видимо, можно. Когда от памяти, от чувства остается только прах.

Ее поили чаем с пирогом – с какой он был начинкой, пыталась потом припомнить Инесса, чтоб рассказать Лильке, и – не смогла; старики сообщили ей, что скоро все они переберутся в новую трехкомнатную квартиру, которую дают Володе. Им и хочется уехать из темноты, тесноты, сырости в новый, просторный, светлый дом, и тяжко расставаться со стенами, в которые въехали сорок пять лет назад, где пережили блокаду, где Володечка родился... А Володя ругает их за это, они и сами знают, что не правы, но что с собой поделаешь?.. Ей поведали о внуке Сереже, сдержанно гордясь: хоть на золотую медаль и не тянет, усидчивости не хватает, но учится хорошо, больше пятерок, чем четверок; сейчас он ушел в спортзал, он – ты не знаешь, Инночка? – он баскетболист! Старик, счастливо улыбаясь ослепительно ровными вставными зубами, пытался показать ручкой, какой высоты его внук Сережа, но домашние над его усилиями только посмеялись, – на голову выше Володи, представляешь?..

Инесса в свою очередь отвечала на вопросы и рассказывала об Андрее, Катюше, своих стариках. Рассмешила всех, описав в лицах, как отец время от времени домогается от тети Юзи насчет ее социального происхождения: тетя Юзя не может, чтобы раз и навсегда выбрать его; то утверждает, что она – «из крестьян» и что никогда другого не говорила и говорить не могла, то гневно удивляется, что кто-то мог такое придумать, дед ее по матери был рабочим, уверяла она, в то время как всем в доме известно от самой же тети Юзи, что отец ее был хоть и обедневший, но – дворянин, рано умерший, оставивший на руках у матери-пятерых детей, из которых пятнадцатилетняя тетя Юзя была старшей, и что мать тоже скоро умерла, а братьев и сестер тетя Юзя в свое время пристроила в Петрограде в католический приют для детей беженцев, а приют этот, когда после революции Финляндия и Польша отделились от России, оказался за границей, и тетя Юзя потеряла всех своих родных... Однако, когда дело доходило до «допроса с пристрастием», тетя Юзя решительно отказывалась от своего дворянства, предпочитая материнскую ветвь, не имевшую социальной определенности. Спектакль этот забавлял Михаила Степановича, и он разыгрывал его довольно часто.

Инесса была в ударе, Галя смеялась до слез... Вовсе она не суровая, подумала Инесса, внешность обманчива. Веселая, простая, приветливая. Без лишних слов перешла с Инессой на «ты».

Потом Инесса, улучив момент, рассматривала книги на стеллажах: история, Галина специальность, и филология, Володины книги, – надо сказать, что филологом Володя стал совсем для Инессы неожиданно, в школе он проявлял себя скорей в физике и математике, но ведь в школе был другой Володя, он еще не был на войне, его не засылали в партизанский тыл, он не подрывался на мине в белорусском лесу и еще не знал свою жену Галю...

Инесса слушала, говорила сама, смеялась, рассматривала книги, но в ней появилось и росло чувство потери, чувство того, что все это в последний раз, что на этот раз они встретились с Володей, с е е Володей, для того, чтобы расстаться навсегда. Нет, нет, они еще много раз увидятся – Володя, и Галя, и Сережа непременно приедут к ней в Москву, и Инессе наверняка представится случай побывать в Ленинграде в командировке, совместная работа с институтом завтра не кончится, – они еще увидятся, и даже, может быть, в следующий раз Галя не будет ради Инессы стелить лучшую скатерть...

Или она не только потеряла, но и приобрела?..

13

В «Красной стреле» было тепло, опрятно, уютно. Пассажиры, как только проводница собрала билеты, задвинули двери купе, легли спать. Давно было, когда в поездах Ленинград – Москва время коротали за беседами со случайными попутчиками. Нынче – в полночь сел, рано утром уже на месте, командировочные спешат выспаться. Пассажиры в «Красной стреле» – если не иностранные туристы, то командировочные, и то не всякие, поезд для привилегированных. Токарев днем забежал на вокзале к какому-то знакомому начальству, приятелю отца, и через пять минут они с Инессой имели билеты, которые продаются в основном по броне.

Ленинград помелькал за окном вагона яркими своими огнями, некоторое время освещал заревом черное небо и скрылся в ночной мгле. Остался стоять, громадный, светлый, на закованном в камень зыбком куске земли, а со всех сторон его обступила тьма болот и лесов. В этой тьме долго-долго не промелькнуло ни одного огонька, а те, что мелькали, казались одинокими, случайными и затерянными во вселенной. И не верилось, что и в этой тьме живут люди, спят после трудового дня у себя в постелях, насмотревшись телевизора, нагулявшись с любимыми, наработавшись, навоспитавши детей, начитавшись книг. Люди. Каждый человек – целый мир, как сказал классик. Целый мир, даже если провидение поселило его в этой болотистой пустыне между двумя колоссами.

Когда Инесса во время войны оказалась в больнице маленького городка, тем и славного, что числился важным железнодорожным узлом, ей почти непонятным казалось, как это живут здесь люди и чем они живут, если нет у них Невского или Крещатика, Зимнего дворца, Мариинского театра.

Но там она встретила Варвару, и эти пустые мысли больше не навещали ее.

Давно еще, до войны, к ним, на Гороховой, перед Майскими праздниками и Октябрьскими приходила убирать квартиру дворничиха Настя. Малограмотная и редкостно работящая женщина, брошенная с малолетней дочкой мужем. Она жила в том же доме, на первом этаже, со двора, жила в центре Ленинграда, в пяти минутах ходьбы от Эрмитажа, который специально для нее отняли у буржуев и помещиков, но не догадывалась, что искусство принадлежит ей, и нисколько им не интересовалась. Не то важно, где жить...

Ленинград уплыл в черную ночь, и все в нем осталось как до Инессиного приезда.

Они с Токаревым стояли у окна, за которым ничего нельзя было разглядеть, в пустом коридоре. Сначала через него еще проходили мужчины в буфет и из буфета, но скоро и они угомонились или буфет закрылся. Проводники ушли до Малой Вишеры отдыхать, было тихо, вагон мягко постукивал и покачивался, очень это приятное ощущение, так ехать. Вспоминались комфортабельные вагоны ее детства – молодой совсем отец, кажется, в те годы у него всегда было хорошее настроение, на подъеме духа; весело бегал на станционные базарчики за малосольными огурцами и жареными курами, детское наслаждение получая от того, что курицу эту, теплую, истекающую жиром, можно ломать руками, потчевать мать и Инессу; а потом ждал следующей станции, чтоб опять выскочить на базарчик, поторговаться – никогда не был жаден, а торговаться для него было веселой игрой – и втащить в купе ведро помидоров или слив, вывалить на мягкий диван... Все это он с великим аппетитом тут же начинал поедать – даже то, что дома никакими уговорами его нельзя было заставить взять в рот... Помнит ли он сам себя таким?..

Вот и возвращается она домой.

Возвращается после успешной командировки. О заказе договорились, наметили все этапы предстоящей работы, и Инессе в этом успехе принадлежит не меньшая, чем Токареву, заслуга.

Она сегодня была в ударе, необходимые слова, бесспорные аргументы, удачные реплики ей словно на блюдце подносили. Говорила и знала, что говорит хорошо, и угадывала одобрение на лицах, показалось даже, что и Токарев на несколько градусов повернул стул, чтоб на нее хоть краем глаза, но поглядеть. А когда она – чуть запоздав – входила час назад на совещание в кабинет Полосухина, он всем видом подчеркнул, что обижен на нее за вчерашнее: обманула, не дождалась звонка, предпочла ему кого-то другого. Он не смотрел в ее сторону, когда она, войдя, хотела сесть с краю, а Полосухин подозвал ближе к себе, показал на стул рядом с Токаревым, пошутил: «Сомкните свои ряды». И в самом деле, когда о чем-то заспорили – о сроках, помнится, – Токарев, позабывши враждебность – или как назвать, что он показывал своим угрюмым видом, – подхватил Инессины слова, они чуть не хором заговорили, пока Инесса не засмеялась, заметив это, и уступила слово Токареву. Это сразу разрядило первоначальное напряжение, кто-то весело заметил: «Дружные ребята эти москвичи!», а Полосухин сказал: «Будь по-вашему».