Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская

Люди, стоявшие на берегу не сразу поняли, что произошло. Вместо глубокой воды, лосиха оказалась на затонувшем ледяном поле, а оттуда одним прыжком вымахнула на твердый, надежный берег.

Солнышкины ребятки

Все знают слово «подснежник», но не всем известно, что цветка-то с этим именем и вовсе на свете нет. Есть много разных цветов — и все они подснежники.

Ранней весной среди прозрачных, как тени, пирамидальных тополей юга раскрывают голубые глаза пролески. Много времени спустя в Сибири сквозь столетние таежные мхи пробиваются упругие мохнатые стебли прострела. Каждый стебель протягивает к солнцу удивительно большую и нежную лиловую чашу цветка.

А еще позднее встречают весну и сопки Колымы. Туда она добирается лишь в середине июня. И наверное, потому, что солнце там редкость, сопки приветствуют весну живым солнечным светом золотистых рододендронов. Белыми июньскими ночами их цветы освещают землю…

На приволжском глинистом обрыве первой торопится навстречу весне невзрачная мать-и-мачеха. Вылез из-под камня серовато-зеленый чешуйчатый стебелек, а на нем — веселый желтый цветок. Совсем как одуванчик, только помельче. Огляделся и, видимо, дал знать остальным, что весна действительно пришла и все в порядке. Во всяком случае, через день уже весь обрыв словно расшит желтыми пуговицами.

…Мы пошли гулять со знакомой маленькой девочкой. Она родилась и выросла тут, возле волжского глинистого обрыва, и никуда еще в своей жизни не ездила. Мне хотелось рассказать ей обо всем, что я видела, слышала, знала. О том, как пахнут эвкалипты и какие у магнолии невероятно большие цветы. О том, как в нехоженой колымской тайге грибам не хватает места — они растут этажами, одни над другими, как летом в потаенных долинах расцветает, на Колыме северная лиана — княжик и висят на зеленых пушистых лиственницах пониклые голубые колокольцы.

Девочка слушала меня вежливо, но без увлечения. А ее круглое, курносое лицо говорило мне, что она знает о чем-то таком, чего я не знаю. И это что-то близко, рядом.

Наконец я замолчала, раздумывая, о чем бы еще рассказать.

Девочка наморщила облупленный нос и невозмутимо сказала:

— А у нас все равно лучше.

— Это почему же? — Спорить с ней мне не очень хотелось, ведь эти места были и моей родиной. Просто стало обидно, что все мои рассказы пропали зря. — Почему же лучше? Ну, что у вас тут есть? Разве что вон мать-и-мачеха… Тоже мне цветок! Желтяки какие-то…

— И никакие не желтяки! Это солнышкины ребятки! — запальчиво сказала девочка.

И случилось чудо: доброе слово ребенка принарядило невзрачный цветок. Я и сама уже ни за что бы не назвала теперь мать-и-мачеху желтяком. Точно впервые увидела я лепестки из завитой золотистой стружки и весь цветок — веселый и ласковый, как солнечный зайчик.

Мы осторожно, чтобы не потоптать солнышкиных ребяток, спустились по обрыву к Волге. Снизу стена обрыва выглядела еще наряднее и выше. Мы сели на обветренные березовые бревна, когда-то бывшие плотом. Сквозь них уже начала пробиваться трава, но бревна все еще пахли рекой — рыбой и тиной. Долго мы смотрели на крутолобый обрыв. И казалось нам, он гордится тем, что солнце доверило ему первых детей весны.

Синяя красота

Маленькая Наташа всегда капризничала: «Ба-а-аб! Комары кусаются! Ба-аб! Не хочу тут жить, тут земля горбатая…» И так с утра до вечера. Но бабушка не бранилась, а только торжествующе качала головой.

— Вот! Говорила же Николаю — набалуете на свою голову! Теперь что?

И никто не хотел понять, что Наташа капризничала не потому, что всегда была такая, а просто оттого, что растерялась. Ну, сами подумайте: жил человек семь лет в Москве, в знакомой квартире, с папой и мамой и «своей» бабушкой. И вдруг — ничего этого не стало. Мама, Москва и «своя» бабушка остались очень далеко: они с папой поехали гостить на Колыму к «другой» бабушке, о которой Наташа прежде только слышала, а мама уехала в очень далекое место, называвшееся «заграница». «Другая» бабушка много курила, надолго уходила из дома — собирала грибы и ягоды на пологих горах, обступивших поселок. Называли эти горы «сопками». И наверное, там было интересно, но Наташу бабушка с собой не брала. А папу с утра уводили друзья, и возвращался он лишь вечером — шумный, веселый, совсем забывший, что у него есть дочь. Бабушка говорила: «Ну, совсем в задур попал! Не надейся, колымчан все равно не перепьешь! О ребенке бы подумал…» Но папа не слушал ее и опять уходил. Так и вышло, что делать Наташе было совсем-совсем нечего.

Днем мимо завалинки, на которой обычно играла с куклой Наташа, пробегали ребятишки в смешных прозрачных шароварах из черной марли поверх трусов — чтобы комары не ели. Они тоже торопились на сопки за ягодами и грибами, но Наташа не могла пойти с ними, ей не разрешали отходить от дома. Да она и сама боялась: очень уж тут все было непривычное.

Дом, где они теперь жили, стоял на краю поселка, на самой кромке глинистого обрыва. Внизу большая и быстрая река, а по ее берегу далеко в сопки уходят кусты и высокие травы. Над рекой целыми днями кружат белые птицы с острыми крыльями.

А в кустах жил «он». Какой «он» — добрый или злой — Наташа не знала и спросить о «нем» было не у кого: «другая» бабушка Наташе не нравилась.

И все-таки однажды «он» сам вышел из кустов и показался Наташе совсем не страшным. Маленький, меньше знакомого московского котенка Мурзика, серенький, а на спине пять черных длинных полосок. Темные глазки блестят, как мамины сережки. И — добрый, сразу видно.

Наташа подумала, как его позвать? На всякий случай попробовала по-знакомому: «Кис! Кис!»

«Он» сейчас, же встал на задние лапки и замер столбиком. Но ненадолго. Юркнул обратно в кусты — видно, не так позвала… Подумав еще, Наташа решила «его» больше никак не звать — кто его знает, как надо? Пусть просто так приходит. Но в тот день Наташу рано позвали домой, а назавтра она ездила с папой еще к каким-то его друзьям в маленький поселок, где и кустов-то поблизости не росло, одни камни и между ними — картошка.

А когда Наташа вновь оказалась на знакомой завалинке, «он» пришел сразу же, словно ждал ее. Встал дыбком и свистнул: иди, мол, сюда, жду… И Наташа пошла.

«Он» подождал немного и серым клубком покатился в кусты. Наташа — за ним. Она и не заметила, как завалинка и сам дом исчезли из глаз — она попала в незнакомую, но очень интересную страну. Стеной стояли высокие синие цветы: листья острые, тронуть страшно — вдруг уколют? А лепестки вниз свесились, как собачий язык в жару. Наташа их так и назвала про себя — «собачьи язычки». На кустах цветы какие-то — желтые, круглые, как новенькие трехкопеечные монеты. И еще маленькие деревца, вроде знакомых праздничных елок, но иголки на чих мягкие, совсем не колются и пахнут замечательно, лучше елки. Между кустами сначала попадались только высокие кочки — нише Наташиных плеч, на них росла трава с белыми кисточками и ржавые круглые листья. Два листка — и ягода между ними. Но зеленая кислая… А потом стали попадаться и камни. Разные. Большие — хоть ложись на него и маленькие — едва из травы видно. И на каждом белые и зеленые узоры, словно вышивка.

Наташа шла и шла, а «он» все посвистывал то там, то тут, и впереди, и где-то в стороне, но больше не показывался. Наташа совсем было надумала обидеться на него и вернуться домой, по тут же передумала: в кустах, и кроме «него», кто-то жил. Во-первых, жили маленькие и потому тоже не страшные рыжие мыши. Они то и дело выскакивали из-под ног. А потом, раздвинув ветки с желтыми цветами-копейками, Наташа вдруг увидела гнездо. Оно лежало на земле, как клубок из серых высохших трав, а в нем — длинные яички в крапинку, словно на них краской с кисточки брызнули.

Наташа уже хотела взять их, даже руку протянула, но тут на нее сверху упало что-то и с пронзительным писком пронеслось у самого лица. Наташа испугалась, отскочила в сторону и тогда увидела, что это — серая белогрудая птичка, не больше воробья. Птичка вдруг присела на землю и неловко поскакала в кусты, волоча раскинутые крылья. Наташа тут же забыла и про гнездо, и про «него» — вот бы поймать! Но через несколько шагов упала, споткнувшись о корень. Эти корни все опутали между камнями и лежали прямо на земле, как толстые веревки.

Наташа ушибла колено и забыла про птицу, которая сгинула неизвестно куда. Ей стало вдруг страшно. До сих пор было просто интересно и Наташа не вспоминала о доме и знакомой завалинке, а теперь ей очень захотелось домой. Вокруг стояли совсем уже высокие деревья, и выше, выше по склону поднимались острые неукладистые камни. Между камнями чернели щели и оттуда тянуло сырой холодной прелью. А «он» исчез, ушел куда-то и больше не звал за собой. Кто-то пронзительно верещал в кустах неподалеку, но этот голос был чужой и Наташе не интересный. Она хотела домой. Подумав, решила взобраться на самый большой камень и осмотреться — может быть, оттуда виден дом?