Дебаты под Martini - Кристофер Бакли

— Это уж чересчур для великолепной и сногсшибательной миссис Бакли — обращалась она к гостям.

— Откуда появилась эта фраза? — спросил я ее несколько недель тому назад. Мы как раз обедали в дорогом итальянском ресторане в верхнем Ист-Сайде. На ней был умопомрачительный бежевый костюм от Оскара де ла Ренты, светлые чулки, туфли цвета слоновой кости, модные золотые браслеты и серьги. Она была накрашена, а ее волосы были только что уложены.

Мать этого не помнила, но могла сказать наверняка, что не из ежедневника «Женская одежда», профессионального журнала, который славился не только своим красиво выполненным названием на обложке, но и тем, что много писал о ней в течение последней четверти века. (Заголовок 1977 года: «Неповторимая Пат Бакли»; заголовок 1985 года: «Могущество Пат»). В 1975 году, два года спустя после того, как она составила список наиболее стильно одевающихся людей, в «Таймс» появился заголовок: «Стильная Патриция Бакли более чем довольна ролью домохозяйки».

— Язык под соусом несъедобен, — заметила она.

В течение всего ланча мне приходилось возвращать мать к разговору на темы моды, а она то и дело отвлекалась, сообщая мне новые кулинарные рецепты.

—Ты знаешь, — прервала она себя в разгар нашего обсуждения различий между французскими и американскими кутюрье. — Я сделала колоссальное открытие. Я имею в виду рыбный бульон «Кнорр». Эти кубики буквально изменили мою жизнь.

— Великолепная и сногсшибательная — вынужден был напомнить я.

— Не имею понятия, — сказала она. — Может быть, из «Сьюзи». Спроси Айлин, она знает. Твой отец пригласил шестьдесят двух человек гостей на пятничный концерт. Куда мне их сажать? К себе на колени, что ли?

В конце концов мы согласились, что источником той фразы была колонка в «Сьюзи». Там же позже появилась еще одно выражение, вполне в репертуаре ее авторов: «belle poitrine». Это звучало примерно так: «Миссис Бакли с belle poitrine». Многие годы эта фраза вызывала у меня смех, но однажды на уроке французского языка, когда мы изучали названия частей человеческого тела, я узнал, что она означает «красивая грудь».

После языка под соусом (который я нашел вполне приличным) мы проделали нечто вроде «путешествия в прошлое», вспомнив различные модные пристрастия моей матери. За последние почти двадцать лет это были в основном Билл Блэсс и Оскар де ла Рента, и появлявшиеся изредка среди них Донна Каран, Исаак Мизрахи и Келвин Кляйн. До эпохи Блэсса и Оскара де ла Ренты (в середине семидесятых) была эра туник, а до того — макси. (Мать никогда не признавала миди. «Уродство», — делилась она с журналистами, когда миди были на пике популярности.) Еще раньше — в шестидесятые — у нее был индейский период.

— Расшитые бисером повязки на лоб, длинные юбки из оленьей кожи, высокие ботинки. Спагетти совсем не разбавлены бульоном. Большие серебряные украшения. При веселом настроении — перо в волосах. Я любила Мэри Квант. Когда это было? Мне очень нравились ее вещи. Думаю, я начала носить короткие юбки, когда этого еще никто не делал, потому что ноги у меня были очень красивыми. Кто хочет читать об этой ерунде? У тебя в спагетти есть бульон? Середина шестидесятых. Пуччи. Все мои купальные костюмы, шорты, топы были от Пуччи.

А в пятидесятые — до ее приезда в Нью-Йорк, до появления у нее друзей, которых звали Нэн, Мика, Джером, Чесси, Эсти, Слим, Роки и Пано, — она была провинциальной домохозяйкой в Коннектикуте и заботливой мамочкой.

— Элегантные деревенские костюмы, наверное, от Лорда и Тейлора. Но по ночам я всегда выпускала на волю распутницу, таившуюся в моей душе.

Кто учил ее понимать моду?

— Я сама. Думаю, я всегда хорошо знала свой стиль. Имей в виду, — добавила она со значением, — было много ошибок.

Теперь мать не приходилось уговаривать. Ей нравились истории, в которых она выглядела смешной.

— Примерно четыре года назад. Это было платье от Блэсса, с австрийскими мотивами, с каркасом из проволоки, с массой складок. Когда я примеряла его, никто не предложил мне сесть. Когда же я вышла в нем и попыталась опуститься на стул, оно вдруг поднялось, закрыв голову. У присутствовавших началась повальная истерика. Мне пришлось есть стоя.

Билл Блэсс был первым кутюрье, к которому я отнеслась серьезно, — продолжала мать. — Я обожала его. Меня очаровал — как ты это называешь? — классический американский взгляд с некоторой пикантностью. Может быть, «пикантность» не совсем подходящее слово. У него всегда есть небрежность, но она не переходит в неряшливость. Ты видел последние вещи Шанель? Ну вот, пожалуйста. А Билл — классический американский дизайнер. Он никогда не теряет вкуса. Я имела в виду не «пикантность», я хотела сказать «характерность». И к ней немного… если он одевает тебя строго, то в костюме всегда есть что-то, что лишает его мрачности. А его вечерние платья очень романтичны.

Родители матери были из Канады. Бабушка родилась в Виннипеге, провинция Манитоба, а дедушка — в Торонто. Жили они в Ванкувере, Британская Колумбия, и там родилась и выросла моя мать. Дед был громадный, крепко сколоченный мужчина, который всего в жизни добился сам. Чтобы заработать, ему приходилось быть и лесорубом, и скотоводом, и золотоискателем. Он добывал нефть и газ, разводил скаковых лошадей. Его звали Остин Тейлор, а его жену Кетлин. У бабушки была нежная кожа ирландки, прекрасные рыжие волосы, большая грудь. Свои называли ее Красоткой. Дед и бабушка всегда были добротно одеты, в классическим стиле, но никогда не считали, что одеваются модно.

— Однажды, — продолжала мать, — то ли в «Провинс», то ли в «Сан» на первой полосе была напечатана фотография папы с подписью: «Шедевр портняжного искусства». Он пришел в такую ярость, что отправился на ферму и оставался там целых три дня.

Вот отсюда, я думаю, и происходит то очень двойственное отношение моей матери к жизни в большом городе. Много раз я слышал, что она называла себя «простой деревенской девчушкой из пограничного городка в Британской Колумбии, которую отец назвал в честь своей любимой охотничьей собаки». Самым приличным выражением для обозначения подобной самохарактеристики будет: «полный бред». Ее никак нельзя назвать простой, и, кроме того, она очень давно покинула Ванкувер. Единственное, что может сойти за истину, это утверждение, что ее имя совпадало с кличкой собаки из породы спаниелей. Но кое-что в ее воспитании — у меня до сих пор стоит в ушах голос бабушки, делающей дочери замечание («Пат!»), и даже на рубеже четвертого десятка мать, как я замечал, не решалась курить в присутствии отца — помогло ей не оказаться затянутой в суетный вихрь Нью-Йорка.

В 1975 году Энид Немай писала в «Нью-Йорк таймс»:

«Иногда она называла себя веселым зеленым великаном. В других случаях она думала, что выглядит, как беременная аистиха. Она ненавидит ходить по магазинам, и содержимое ее платяных шкафов ни у кого не вызовет комплекса неполноценности… Она любит модные вещи, но эта любовь не переросла в страсть. Ее отношение к вещам сродни легкому флирту, забаве, в которой находишь развлечение, когда нечего делать. А у миссис Бакли почти все время занято».

От бабушки мать унаследовала стремление к общественной деятельности. В Стэмфорде, когда она была свободна от домашних дел, мать участвовала в мероприятиях Молодежной лиги. В Нью-Йорке она работала на общественных началах в Институте восстановительной пластической хирургии, Мемориале Слоан-Кеттеринга, а позднее ее можно было часто встретить в больнице Св. Винсента, в Институте костюмов музея Метрополитен и во многих других учреждениях. «Почти все время», о котором упоминалось выше, тратилось на заботу о моем отце — такая должность не дала бы соскучиться всем двадцати семи женам Бригэма Янга. «Мне кажется, единственное, что я умею делать, это вести домашнее хозяйство», — сказала как-то мать в интервью. Конечно, это полная ерунда, но у матери был настоящий талант к самоуничижению.

У моего отца вкус к одежде как у сельского священника где-нибудь в Румынии, но он ценит в женщинах красоту и всегда старается их похвалить. Когда мать устроила Зал славы наиболее стильно одевающихся людей, эту Валгаллу Седьмой авеню, отец позвонил мне, чтобы сказать: «Обязательно найди повод выразить ей свое восхищение. Она совершила воистину великое дело». Я позвонил матери, начал бурно восхищаться, но она перевела разговор, если мне память не изменяет, на воспаление мочевого пузыря у собаки.

Неужели отец до сих пор продолжает ею восхищаться?

— Странно. Не понимаю, почему еда так приготовлена. Я ела здесь то же самое на прошлой неделе, и все было очень вкусно. Всякий раз, как я выхожу в новом платье, он никогда не преминет заявить: «Новое платье? По-моему оно божественно». Если я надену вещь, сшитую у мадам Гре лет пятнадцать назад, он обязательно скажет: «Утенок, это платье божественно. От кого — от Билла или от Оскара?»