Свиток 1. Волшебный меч - Егор Дмитриевич Чекрыгин

— Осакат тоже раньше была «не люди», — резонно возразил на это Лга’нхи. — Но я ее понимал, а она меня. А этот вообще ничего — будто поет. Видно, евоный предок птицей был, а не быком, как у всех нормальных «люди».

Последнее, что я помнил, это как Лга’нхи без особого труда сбивает меня с ног и укладывает на какие-то шкуры. Потом было нескончаемое забытье, ныряние и выныривание из кошмаров, путешествий по закоулкам памяти, глюки, бредни и прочая атрибутика парка аттракционов под названием «Горячечный бред». Я смутно помню, как меня чем-то поили, во что-то закутывали, куда-то тащили… Но чем, во что и куда — не помню абсолютно.

Первый раз толком очнулся я где-то посреди ночи. Возле костра сидели Лга’нхи с Осакат и вели ученый спор о моем состоянии. Кажется, Лга’нхи придерживался версии, что я, начав общаться с духами, с непривычки не справился с нагрузкой, и духи меня одолели. Ведь известное дело — шаман должен быть самым великим воином племени, потому что битвы свои ведет не в мире людей или тигров, а в потустороннем мире. А Дебил, мол, хотя человек-то вроде и хороший, однако слабак и дрянь редкостная. Где уж ему с духами управиться. Осакат вроде как не возражала по поводу «слабак и дрянь», однако считала, что без «живого мертвеца» тут дело не обошлось. И злобные духи, одолевающие меня в данный момент, перескочили с него на меня вместе с блохами и вшами. В подтверждение своих теорий каждый приводил примеры из богатого на страшилки и сказки устного фольклора своих народов… «М-да», — засыпая вновь, я подумал, что на фоне таких интересных предположений банальная версия о последствиях длительного купания в ледяной воде и последующего воздействия холодного ветра тут не прокатит. Слишком скучно. Зато теперь имею все шансы войти в легенды. Уверен — «Сказ про то, как Дебил духам просрал» будет пользоваться немалой популярностью у костров нашего племени… Если оно когда-нибудь возродится, конечно.

Следующий выход на поверхность состоялся уже очень поздним утром. Солнышко торчало довольно высоко, а между ним и мною весело бежали белые облачка. Пели птички, воздух был наполнен влагой и первым весенним теплом, в связи с чем из своих норок повылезали разные там кузнечики-сверчки, начавшие потихонечку настраивать свои скрипелки и трещалки для долгого летнего концерта.

У местных первые кузнечиковые трели считались поводом для праздника. Всем членам племени, включая старших братьев, в графу «возраст» автоматически прибавлялся еще один год жизни. Шаман лепил из глины фигурку Старшего Брата. Почетную жертву — обычно матерого бычка, поработавшего натурщиком для сего шедевра, убивали со всем почтением и уважением. Его кровь пили все члены племени по старшинству, а остатками смазывали слепленную фигурку, которая до следующего праздника должна была храниться в чуме шамана, а мясо торжественно сжиралось на Большом Праздничном Банкете. Причем считалось, что сожрать его надо полностью и сразу, а если оставишь хоть кусочек мяса на недообгрызенной кости — быть беде. В связи с чем все ходили с раздувшимися от обилия в них мяса животами, страшно довольные. Шаман, вождь и самые крутые воины запирались в особом чуме и глушили там компот из грибов, дабы узреть сквозь пространство и время ближайшую судьбу племени. Потом долго пересказывали друг дружке свои глюки, пытаясь угадать, что они означают, а остальные почтительно слушали, набираясь мудрости… В общем, весело было.

Для меня, как и для остальных, это было время окончания долгих промозглых дождей и холода, время расцвета, возрождения и радости. Так что, несмотря на жуткую слабость во всем теле, унюхав первые признаки тепла и заслышав трели кузнечиков, я как-то резко воспрял духом и ожил. Это заметила Осакат и в срочном порядке притащила мне взвара каких-то травок. Вкус был довольно неплох, одновременно и освежающим, и согревающим… так что я предпочел не думать о том, что конкретно это лекарство делает — лечит простуду или изгоняет из организма духов с помощью обильного поноса. Неторопливо, как будто продираясь сквозь невидимую вату, присел, голова на несколько минут закружилась, а в глазах померкло. Однако я это преодолел. Огляделся, местность была незнакомая. Рядом шумела не то маленькая речка, не то большой ручей, с двух сторон возвышались холмы, скрывающие наше убежище от ветров, а горы снова превратились в едва заметную полоску на горизонте… Мы опять были в степи. От линии горизонта взгляд возвратился к костру, возле которого опять хлопотала Осакат, растирая зерна и кипятя очередной горшок с лечебным варевом. А чуть в стороне от костра стояло седло с подвешенными к нему тюками и щитом, моя старая жилетка, свернутая в узел, ледоруб-клевец, копье, пояс с кинжалами и топорик. — пленника не было…

Заметив отсутствие пленного, я, естественно, осведомился о его судьбе. Удивительное дело, но беспокоился я не только о себе, опасаясь, что потерял по дороге «обратный билет» и теперь мне «не зачтут подвиг», но и о пленном, чья судьба, оказывается, мне действительно не безразлична: все-таки мы прошли немалый путь вместе. Осакат, говоря полунамеками, дабы не навлечь на себя беду лишним упоминанием «нечистого», сообщила, что пленный остался где-то за холмами, во избежание, так сказать, дальнейшего распространения болезнетворных духов среди широких масс «люди». На мое возражение, что у нас с пленным абсолютно разные симптомы, а значит, никакой эпидемии опасаться не стоит… да и вообще, зачем тогда они притащили в стойбище меня и вещи? Осакат вполне резонно (с ее точки зрения) ответила, что, дескать, я свой, и бросать меня нельзя. А вещи — моя добыча, и распоряжаться ими могу только я, а симптомы — да мало ли как у кого враждебность духов проявляется. Известное дело, духи ведут битвы везде, а побеждают там, где оказываются сильнее… у кого ноги слабые — победят ноги, у кого поясница там али хребет — вдарят по хребту, ну а кто головушкой слаб, тому и без враждебных духов хреново живется.

— Так вы что, его убили? — с искренним огорчением спросил я.

— Нет, — ответила Осакат. — Лга’нхи сказал, что это добыча Дебила, и распоряжаться ею может только он… А то, мол, если его убьет Лга’нхи, то сила пленного перейдет к нему, и получится, что он, Лга’нхи, вроде как чужое взял. А это нехорошо. Но