Против ветра! Русские против янки - Владимир Коваленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда на перехват идущему от шведских берегов суденышку пришлось спускать катер. На клипере не захватишь: маленькое, верткое и наверняка попытается уйти к мелям. В глаза кадету Корсакову взглянул — аж холодок по спине. Жажда погони, волчий азарт, ожидание победы… Все промелькнуло, пока Николай вскидывал руку к козырьку:
— Есть догнать и взять!
Это можно было стерпеть, это было дикое, необузданное, широкое, чему место в степях за Уралом. Понятное в полуварваре, а главное — неиспорченное. Но вот товарищ вернулся… и лицо у него было уже не волчье — собачье. Принес! Не поноску, не утку — сотню винтовок, ящики с патронами и полдюжины душ польских к престолу Матери Божией. На юркой скорлупке были не контрабандисты, патриоты. Отстреливались до конца. Ни один не сдался…
Снова рука к козырьку, снова ликующий голос — а у самого словно хвост собачий по бокам бьет. Истинно пся крэв!
А потом был «Колокол». Изданный отчего-то не в Лондоне, а в Цюрихе. Голос старшего помощника, слова, рвущие сердце злыми иглами. В корпусе приходилось читывать пушкинское «Клеветникам России». Герцен отписал в прозе, слабее — но отозвался не на минувшую битву, а на ту, что шла здесь и сейчас.
Тогда он начал понимать — лучший русский остается русским. И ему делать рядом с ними нечего. Решение далось не сразу. Тем более, корабль шел в порт, и вреда от него повстанцам больше не было. Зато был Петербург. Стены Корпуса словно переспрашивали — может, останешься? Ты здесь дома! Или — был дома?
Он три раза писал прошение об отставке и три раза рвал. А потом… приказ явиться на корабль. Атлантика, то штормящая, то штилюющая, как и душа гардемарина Вилькатовского. И наконец американские пушки. Они-то и решили все.
Если уж нация, расколотая борьбой, подняла голос и меч в защиту Польши, не должна ли так поступить и расколотая душа? Когда русские корабли бросились убегать от трехбашенного монитора, он вскочил на фальшборт — вокруг кричали, смазанный взгляд ухватил удивление на лицах, — потом был удар о воду, соленый вкус на губах, отчего-то осипший голос — так, что не крикнуть. Американцы все-таки заметили.
Дальше? Просто. Английский в Корпусе вколотили неплохо.
— Я не русский. Я поляк, — и обязательное: — Костюшко. Пуласки. Кржижановский. Конституция. Свободу чернокожим невольникам! — тут иные янки отчего-то поморщились. — За вашу и нашу свободу!
И был Нью-Йорк — дымные громады, зевающие пустыми окнами. Офицер, подбирающий — напрасно — слова попроще:
— Польша далеко. Враги есть и здесь. Нам нужны моряки. Драться с русскими? Легко. Ваша бывшая эскадра сойдет? Отлично. Пишите: Южно-Атлантическая блокадная эскадра, корабль… Да сами пусть решают!
Так он и оказался перед гаванью Чарлстона. Новая служба понравилась, и даже американцы, живо сократившие фамилию до короткого Вилкат. Еще шутили — мол, почти Wildcat. Дикий Кот. Вполне индейское прозвище. Ну и что? Это ведь не навеки. Теперь, когда на стороне Речи Посполитой несокрушимый союз из Англии, Франции, Австрии и Соединенных Штатов, победы ждать не долго. Будет, куда вернуться. Героем — и богачом, если по сторонам не зевать и не упустить серую тень.
Есть тень, есть! Кричит гудок, и на прорыватель летит:
— Неизвестный корабль, назовите себя и остановитесь для досмотра!
Расчет на носу ворочает колумбиаду. И кто додумался впихнуть на старый пароход эту громадину? Во-первых, каждый выстрел грозит разорвать ветхий корпус отдачей. Во-вторых, если чудище попадет, не будет никакого приза. Парни у пушки это понимают, потому первый выстрел — по инструкции, под нос. От грохота закладывает уши, в ноздри шибает пороховым дымом, но глаза — видят. Удача! Не парусник, большой пароход! Из тумана вырывается низкая передняя палуба, покатая, как спина полосатого кита. Приземистая надстройка с заваленными внутрь бортами, скошенная назад труба… И волны его качают медленно, солидно!
Рядом благоговейное:
— Я такого еще не видал. Да на нем хлопка на миллион!
Да, тот беглый негр не соврал, когда сказал, что джонни грузят три прорывателя блокады, и один из них очень большой. Медленно поворачивается орудие.
— Неизвестное судно, остановитесь, назовите себя…
В голосе вахтенного — отчаяние. Такой приз — и пустить на дно? Или упустить? Скорость у него больше, как бы узлов не четырнадцать. Зря волнуется. Этот одно попадание колумбиады, скорее всего, переживет…
— …остановитесь, или откроем огонь на поражение. Назовите себя, оста…
— Корабль флота российского «Александр Невский»!
Летящий в воду хлопок открывает орудийные порты. Вспышки… Короткая мысль: «Но ведь не похож!» Грома нарезных семидюймовок Артур Вилькатовски не услышал.
Для него был тяжелый удар. Темнота. Пустота. Потом — покачивание. Слова — английские, но выговор иной. В глазах — фигура. Даже не в форме — простая моряцкая одежда, коротко стриженная борода…
— Я-а-анки? Тебе повезло, что тебя заметили. А еще больше — что мы сегодня хорошо поработали… Иначе не смогли бы спустить шлюпку.
Вдали — пламя. Там стоял «Хаусатоник».
— А мониторы?
— А пока они подойдут… Ну, добро пожаловать в плен!
Плен… Вот про это он наслушался. Мятежники морят пленных голодом! А еще в лагерях вши, и болезни, и… Проклятый холопий язык вспомнился сам собой:
— Ja russkiy. S Nevskogo… Понимаете? Я и по-вашему говорю негладко.
— Это верно. А еще на тебе синие штаны. У русских же белые… Что-то не верится, что ты напялил трофей…
Кисти хватают, намертво. Могли бы не напрягаться, у него нет сил сопротивляться. Неловкие пальцы споро шарят по карманам.
— Шоколад! Любишь сладкое. Купил задорого, скажешь? Табак… Огайский, мусорный. Ха, в Чарлстоне виргинский продается за жестяные центы. Нет, ты не с «Невского». Другая птица! Сдадим в порт, там разберутся.
— Русский капитан объявление вывешивал, что объявляется награда за голову…
— Много? — в голосе Артура звенит гордость обреченного.
— Десять центов. Жестянками.
— По центу на брата… Не так уж и мало, — хохотнул сидящий на руле мятежник. — Ну что, ребята? Стоит взять награду, или пусть Конфедерация кормит изменника?
Молчание. Взмахи весел. Голос рулевого:
— С точки зрения янки, мы тоже мятежники, хотя присяги и не нарушали… Парень дерьмо, но он тоже сражается за свободу. Пусть его обменяют — посмотрим, которая свобода больше по вкусу Господу…
Возражений не последовало. Пленный поляк-северянин никого не удивил. Его ждала баржа — до лагеря военнопленных. По городу шел, опустив голову — чтоб москали не узнали. И все-таки краем глаза — увидел!
Адам Мецишевский — под глазами набухли мешки, волосы взъерошены, словно только что хватался за голову в ужасе, отчаянии или изумлении, приостановил посреди улицы экипаж и болтает с сидящими в коляске дамами… Галантные жесты, звонкий смех. Похоже, устал как пес, но царской службой — доволен.
Осталось отвернуться и сплюнуть. Что ж, восстание не закончено! Пройдут месяцы — и Артур Вилькатовски вновь ощутит под ногами палубу боевого корабля. И тогда они — два поляка на чужбине — вновь взглянут друг на друга сквозь прицелы орудий. Даже если сами и не будут стоять у тяжелых, рассчитанных на пробитие толстой катаной брони, пушек. А еще… Еще, пожалуй, нужно сделать так, чтобы в растерзанном Отечестве узнали, кто служит тирании — как царской, так и южной рабовладельческой.
Между тем Гражданская война идет не только в Новом Свете, и даже там сходились в схватке — ирландец с ирландцем, немец с немцем, поляк с поляком и русский с русским.
Да, было и такое. Вот, например, бригадный генерал Джон Турчин — он же Иван Турчанинов. Гроза дикси! Раз уже был под военным судом, но освобожден — под аплодисменты кровожадной пенсильванской публики. Эти спокойные, практичные люди никак не могли забыть украденных кур и индюков, заляпанные кровью раненых сараи — утеснить хозяев южные генералы не позволили. Тот отомстил славно — после визитов бригады Турчина пара южных городков просто перестала существовать. Нет, люди остались… и печные трубы. Все, что нельзя было унести, пожрал огонь. Да и люди остались не все — иначе с чего суд?
Только вчистую оправданный генерал отчего-то заперся наедине с бутылкой… Которую так и не распечатал. Расстегнул кобуру, взглянул в вороненую точку. Стреляться с пьяных глаз… до такого плебейства не опустятся даже нынешние сослуживцы по армии Союза. Пусть ты навек распрощался с царем, дезертировал из русской армии — попросту не вернувшись из отпуска. Но воевать с Россией? А теперь дела повернулись именно так, и каждый убитый здесь джонни-мятежник, быть может, высвобождает британского или французского солдата на Рейне или Дунае — где он получит все шансы уложить рязанского или пензенского мужика… Это вовсе не трагедия для землевладельца Джона Турчина, но что делать бывшему офицеру Генерального штаба Ивану Турчанинову?