За любовь не судят - Григорий Терещенко

«Ну и дурак этот Комашко — сам же доказывал, что все это пустая затея. Уверил меня, что государственные деньги без толку на ветер пускают. А теперь, видите ли: «Я усовершенствовал, мойка пойдет». Дурак!..»

Над головой Соловушкина снова нависли черные тучи. Ведь лично он, а не кто другой убедил начальство, что мойку строить не следует. Ничего, мол, из этого не выйдет. Напрасные траты... Как же теперь быть? Назад пятиться? Выкручиваться?.. Тогда, на комбинате, против мойки, как и он, были Комашко, главный механик Гамза, начальник цеха Драч. Да, эти трое сбили его с толку...

Сначала Соловушкин решил подготовить приказ о волоките с рацпредложением Белошапки, влепить выговор Комашко, Гамзе и Драчу. Но, подумав, не стал этого делать: такой приказ может навлечь и на него беду. Нет, надо искать другое решение... И оно, пожалуй, есть: рацпредложение Белошапки было несовершенное, бесперспективное, поэтому его дорабатывает и дотягивает главный инженер Комашко. Когда же недостатки будут устранены, он, Соловушкин, должен сразу поддержать Белошапку и его идею, размножить чертежи и разослать их по всем комбинатам: перенимайте, дескать, передовой опыт, стройте и у себя такие же мойки.

Да, задали ему хлопот Белошапка и Комашко, пропади они пропадом. Ну, а если Григоренко уже завтра пришлет телеграмму, что все, мол, готово, даем мелкий щебень из отходов? Ведь им, как сообщил Комашко, осталось раздобыть только грохот. Что тогда?.. Ничего, пусть они этот грохот еще поищут! Пока найдут, он успеет всем разослать чертежи мойки со своими рекомендациями.

Григоренко долго стоял на остановке, ожидая автобуса. Проходило их много, но не останавливались. Одни были переполнены, другие направлялись в гараж. Зря, конечно, он не вызвал машину. Понадеялся на городской транспорт и вот теперь стоит в напрасном ожидании.

Надвигалась ночь. Звезды густо усеяли небо.

Неожиданно возле знака «Остановка запрещена» затормозил «Москвич».

— Вам на карьер? Садитесь, подвезу, — предложил водитель, высунув из окошка пушистый чуб.

Григоренко улыбнулся и сел рядом с шофером.

— На автозавод еду. По дороге. Я вас знаю, моя сестра на вашем комбинате работает. На строительстве, а до этого — в столовой. Марией зовут.

Разговорчивый водитель старался завязать беседу, но Григоренко, по обыкновению, молчал. Паренек пожал плечами, прибавил газ — что поделать, если директор такой неразговорчивый?

Закурив сигарету, шофер решил ждать, когда пассажир заговорит сам.

— Остановите, пожалуйста, здесь, — произнес Григоренко. — Спасибо!

— Не за что. Может, и мне придется когда-нибудь к вам обратиться.

Григоренко посмотрел на юношу и подумал, сможет ли узнать его при встрече.

Поблагодарил еще раз и пошел напрямик к карьеру.

Густая тьма окутывала все вокруг.

«Как время летит. Скоро — сорок. И все один, один... Нет, хватит. Так дальше жить нельзя. Оксану я люблю, да и она, судя по всему, влюбилась по-настоящему... С мужем давно не живет, но развода до сих пор не взяла... Надо будет серьезно поговорить с нею...»

Где-то совсем близко, наверно, во дворе автопарка, работали электросварщики. Тропинка посветлела. Когда миновал забор — увидел залитую огнями стройку. Особенно ярко была освещена строительная площадка цеха первичного дробления. Это — предпусковой объект. Работа на нем шла круглосуточно.

Григоренко прошел еще немного и остановился. Перед ним открылся комбинат. В сиянии огней он казался могучим и величественным. Два мощных прожектора, как два солнца, освещали котлован.

Чего ради он среди ночи идет на строительство? Что ему там сейчас нужно? Не потому ли, что сегодня здесь дежурит Оксана? Вероятно, и поэтому.

Григоренко услышал приглушенный разговор. Беседовали мужчина и женщина. Сергей Сергеевич сделал еще несколько шагов — и замер, словно уткнулся в стену,— из темноты прозвучал голос Оксаны:

— Он — хороший, порядочный человек. Не чета тебе!..

— Значит, он стал у меня на дороге? — спросил мужчина.

Сердце словно оборвалось.

«Отчего она так взволнована? С кем она может так говорить?.. Нет, это не она, — старался отогнать тревожную мысль Григоренко. — Просто похожи голоса...»

Он не стал подслушивать чужой разговор и направился к строительной площадке. Неожиданно перед ним появился Белошапка.

— Здравствуйте, товарищ директор! Спасибо вам за помощь!

— Здравствуйте! О какой помощи вы говорите? — недоумевая посмотрел Григоренко на Остапа.

Белошапка сделал вид, что не заметил растерянности директора.

— Ночью лучше работают, чем днем. Комсомол взял шефство над стройкой.

Поняв, о чем идет речь, Григоренко улыбнулся:

— Это очень хорошо! Но благодарить нужно прежде всего Любу Зинченко.

Да, большое это дело — энтузиазм. Высокую сознательность проявили комсомольцы комбината. Даже из камнедробильного завода несколько человек пришли на строительство, хотя знали, что работы здесь больше, а заработок — меньше. Значит, есть у людей чувства более высокие, чем материальная заинтересованность...

— Покажите свой график,— обратился Григоренко к Остапу.

Тот сбегал к будке прораба и принес разграфленный лист ватмана. Григоренко внимательно просмотрел его, а затем спросил:

— Кто помог составить?

— Мастер Бегма и нормировщица. Но Файбисович не подписывает.

— Почему?

— Не было годовых заявок. Снабженцы требуют такие заявки подавать не позднее, чем за полгода вперед.

— Он правильно говорит... Как на новой должности?

— Что-то никак не получается, как хотелось бы, Сергей Сергеевич. За вибрацию бетона выговор от главного инженера уже получил. Вы замечания делаете. Стенгазета за недочеты ругает. Не под силу мне, видать. Был рабочим, меня хвалили, а теперь... Думаете, легко привыкать к такому?

— Привыкнете. Радоваться надо, если ругают. Не ругают только того, кто ничего не делает, к кому равнодушны. Мне тоже порой перепадает. Но, как видите, не унываю. Живу, работаю. Ваши переживания мне понятны. Только вы не огорчайтесь. Все наладится. Будет праздник, как говорится, и на вашей улице...

Григоренко еще раз просмотрел график и, не скрывая улыбки, поднял взгляд на Остапа:

— Придется все-таки переделать. Обязательно переделать. Вот посмотрите: получается, что дробить гранит мы начнем в конце ноября...

— Все ведь согласовано, рассчитано, — попробовал возразить Остап.

— А вы думаете, я не подсчитывал? Надо, чтобы дробилка начала работать в конце сентября. Ну, накину немного — в начале октября. Законсервируйте строительство складов и депо. Все силы бросьте сюда.

— Бывают непредвиденные работы, которые вызывают простои.

— Какие еще непредвиденные?

— Сегодня обнаружили две бомбы в только что начатой траншее.

— Так подорвите их. Пусть Прищепа даст людей.

— Главный инженер приказал остановить работы. Полчаса назад был здесь.

— Один?

— Нет, с дежурной, с Оксаной Васильевной.

Григоренко вздрогнул.

«Значит, это была все-таки Оксана и... Комашко. А я сомневался, когда услышал, что он приударял за Оксаной. Да-а... Но она же говорила, что любит меня!.. Я так поверил в ее искренность... А может, это всего лишь флирт, не больше...»

Чтобы Остап ничего не заметил по его лицу, Григоренко отошел и сел на бревно. Но Белошапка что-то почувствовал. Он встревоженно взглянул на директора и спросил:

— Что с вами? Может, воды...

— Ничего не нужно. Нервы...

— Нервы... Вот так и Боровик — до последнего тянул!

— Вы-то, кстати сказать, ему и удружили! Пришел больной человек, а вы — дали лопату. Намахался — вот теперь и отлеживается.

— Да я не давал!.. Но разве его переспоришь? .. Не человек — кремень!.. Вот и вы... Разрешите, я вызову грузовую машину и отвезем вас домой.

— Не надо, я сам...

— На вас лица нет, Сергей Сергеевич, куда вам одному в ночь? Автобусы уже не ходят... До дома вам не близко.

Григоренко почувствовал, как острая боль пронзила грудь. Он инстинктивно приложил руку к сердцу,— такое и раньше случалось, но массаж всегда помогал.

Белошапка быстро взглянул на Григоренко и, не говоря ни слова, кинулся со всех ног к машинам, которые, прорезая тьму светом фар, гудели вдали...

Минут через десять Остап вернулся на полуторке. Григоренко сел в кабину, с благодарностью кивнул молодому прорабу.

Когда Сергей Сергеевич пришел домой, Люба стояла у двери с черным ученическим портфельчиком в руках. Иринка в длинной ночной сорочке, расшитой небесно-голубыми листочками, укладывалась спать.

— Как у вас дела? — спросил Григоренко, обращаясь к Любе.

Но Люба не ответила. Она с испугом смотрела на осунувшееся, бледное лицо Григоренко.