Волшебная гайка - Константин Курбатов

— Какая твоя любимая песня? — спросил Витяй.

— Ну, — подумал Сашок. — Ну… эта… «Ох, рано встает охрана!»

— Пойдет, — определил Витяй. — Как раз что нужно. Только громче пой.

До полковничьей избы Сашок добирался так, будто его волокли на казнь. И сердце у него бухало где-то совсем не на месте: то в животе, то в горле.

— Здравствуйте, деда Яков, — пролепетал Сашок, заглядывая с улицы в низкое окошко.

Полковник в белой нижней рубахе и с накинутым на плечи байковым одеялом в крупную зеленую клетку сидел у стола и что-то обтачивал напильником. Какую-то деревяшку.

— А говорят, вы приболели, — вздохнул Сашок. — Это вы чего делаете? Мы с Витяем каждый день на речку ходим, а вас все нету.

— Вот и очень плохо, что вы не вылазите с речки, — отозвался дед Яков. — В обойме-то пусто, а вы на речке. Слабенький из тебя в жизни боец получится, Александр Киселев, нечем тебе будет стрелять. Ты хоть увлекаешься чем-нибудь, к чему-нибудь стремишься?

Сашок и вправду ничем не увлекался и ни к чему не стремился. Жил себе и жил. И лишь удивлялся, отчего некоторые старики бывают такие занудные и не устают талдычить об одном и том же. И чего деду сдалась эта обойма? Вовсе люди не для того, чтобы стрелять. А про сына Петра, Сашку даже иногда казалось, что дед нарочно придумал. Зачем про то твердить, чего давно нету?

— Мой Петр в твоем возрасте, — сказал дед, — и читал запоем, и марки собирал, и планеры строил. Летчиком все мечтал стать. И знаю, стал бы, кабы не война. Волосы у него, как у тебя, были, такие же пшеничные. И ведь подумать: всего на шесть лет старше тебя был, когда успел до помощника командира взвода дослужиться, за нашу советскую родину повоевать и погибнуть. А ты? Сколько вот ты за лето книжек прочел? Небось ни в одну и не заглядывал?

— Я сейчас «Три мушкетера» читаю, — просопел Сашок. — Уже до сто сорок восьмой страницы дочитал.

— Эко! — возмутился дед Яков, откладывая напильник. — Не про тех ты, Александр Киселев, читаешь. Мушкетеры! Да эта петушиная королевская гвардия лишь на дуэлях за красивые дамские глазки умела царапаться. А настоящего боя твои мушкетеры никогда и не нюхали. Ты о римских легионерах что-нибудь читал? Или о спартанцах? Вот те действительно умели воевать. Знаешь, как римляне определяли, героем легионер пал или трусом? По ране. Если рана в грудь — герой, смерть лицом принял. И у русских воинов так издревле велось. Русские еще после побоища по колчанам смотрели. Коли колчан у погибшего пустой, — значит, герой, бился до последней стрелы. У нас на фронте тоже бывало. Хороним после боя — у иного из подсумка одна обойма взята, та, что в винтовке. А у другого — пусто. До последнего патрона, выходит, человек дрался.

Вновь соскользнув на свою любимую тему про обойму, дед Яков заходил по горнице и, словно забыв про торчащего в окне Сашка, начал ругать порядки в колхозе — и на работу-то, дескать, колхозники выходят поздно, и многие вообще неделями не появляются в поле, и тракторы-то простаивают, и на станции мокнут под открытым небом минеральные удобрения.

Валенки на ногах у деда Якова мягко вытаптывали по половицам. Концы свисающего с плеч одеяла развевались, как полы боевого плаща.

Но неожиданно дед повернул к двери, и у Сашка от страха враз перехватило дыхание. Нужно было подавать сигнал Витяю, петь. А Сашок напрочь забыл все слова песни. Помнил лишь одну строчку.

— Ох, рано! — взвыл Сашок, тараща глаза на деда. — Встает охрана!

— Ты чего? — сердито обернулся к нему дед Яков.

— Песня, — пролепетал Сашок. — Песня такая есть, деда Яков. Моя любимая.

У двери стояло ведро на лавке. Дед черпнул кружкой воды, напился, плеснул остатки из кружки на пол.

— Ступай отсюда, — сказал он. — Уходи. Все равно впустую для тебя мои слова.

Придерживая на плечах одеяло, дед протянул руку в окно, с треском захлопнул перед носом Сашка одну и вторую створки.

Сашок еще немного покараулил под закрытым окном на завалинке и, решив, что времени у Витяя было вполне достаточно, кинулся к реке. Встречу они назначили у старого моста, чтобы в случае удачи сразу, не откладывая, и половить дедовыми спиннингами.

Примчавшись к мосту, Сашок застал друга у стога сена.

— Ты чего? — удивился Сашок, не увидев чехла со спиннингами.

— Порядок, — важно ответил Витяй и скосил глаза на сено. — Здесь. Да вон, видишь?

Витяй смотрел на мост. У низкого полуразрушенного моста, настил которого тут и там зияя дырами, полоскала белье тетка Полина. А на самом мосту сидел хромой сторож Ларион с удочкой.

— Так в другое место давай, — нетерпеливо дернулся Сашок.

— Нету другого места, — сказал Витяй. — Я всюду обегал. Все равно на кого-нибудь напоремся. Нужно завтра с раннего утра идти, на зорьке. И подальше от села.

Они уговорились идти до рассвета. И Витяй должен был разбудить Сашка, стукнуть ему в окошко. Но Витяй почему-то не стукнул.

— Дед Яков к тебе не приходил? — удрав теперь от бабушки с ее завтраком, ворвался к другу Сашок. — Ты почему мне не стукнул?

— Почему, почему… Вон почему, — махнул рукой Витяй в сторону маленькой сестренки. — Понос у Нюшки объявился. В ясли ее не пускают, вот мамка и оставила меня с ней.

У печи сидела на горшке Витяина сестра Нюшка и, пуская пузыри, гукала и с аппетитом сосала сразу три пальца.

— Ей есть ничего нельзя, — пояснил Витяй, — а она все в рот тянет, холера. Вот и смотри тут за ней.

Узнав про посещение полковника, Витяй насупился.

— Кто это ему сказал, что мы?

— Да разве важно кто? — суматошно зашептал Сашок. — Отнести ему нужно скорее его спиннинги, и все. Видал, он чего? В милицию, говорит. По своим, говорит, лупить начали.

— Вот и попадешь как раз в милицию, если отнесешь, — заметил Витяй. — Он же на пушку нас берет. У него никаких фактов нету. Что же, мы теперь сами понесем ему в ручки факты, да?

— Так мы объясним, что просто половить взяли.

— Половить! Поверил он тебе, держи карман.

Они громким шепотом советовались за цветастой ситцевой занавеской, отделявшей от горницы закуток с кроватью. На бревенчатой стене стучали ходики с веселой кошачьей мордой. Глаза у кошки метались из стороны в сторону в такт с качанием маятника.

— Запрячем, — сказал Витяй. — И ничего не знаем. Не брали, и точка.

— А как найдут?

— У нас не найдут. Так запрячем, с собаками не сыщут. Вон в лесок за студеным ручьем, где мы с тобой ствол пулеметный нашли и два осколка. Там самое надежное будет.

Лесок за студеным ручьем, о котором вспомнил Витяй, находился километрах в двух от села.

Когда-то густой и тенистый, он сильно пострадал во время войны. Подальше к болотам еще сохранились вековые ели и замшелые березы. А здесь по мягко оплывшим вмятинам бывших окопов, блиндажей и воронок теперь в основном тянулась к солнцу лишь молодая поросль.

— Бежим, — сказал Витяй.

— А Нюшка твоя как?

— Одна немного побудет, ничего с ней не сделается.

Подхватив сестренку, Витяй сунул ее в кроватку с высокими бортами. Однако Нюшка так отчаянно заголосила, что пришлось поспешно вытащить ее обратно.

— Во холера, — растерянно проговорил Витяй, прижимая ее к себе. — Привыкла, понимаешь, на горшке рассиживаться.

— Так пускай и сидит на горшке, — посоветовал Сашок. — Чего тебе, жалко?

На горшке Нюшка вмиг успокоилась. И друзья, прихватив чехол со спиннингами, кинулись из дому.

Обогнув колхозный свинарник, они промчались через ржаное поле, влетели в лесок. Остановились у неглубокой рытвины, над которой шелестела листвой береза. Огляделись. С краю густо заросшей травой рытвины торчали концы нетолстых полусгнивших ольшин. В траве стояли ромашки да краснела земляника.

— Здесь давай, — шепнул Витяй.

Ухватившись за трухлявую ольшину, они отвалили ее. В открывшуюся щель ударил луч солнца. Ниже была пустота. И золотистый песок. На песке, обхватывая истлевшую солдатскую гимнастерку, лежал широкий застегнутый ремень с раскрытым подсумком.

— Пустой… подсумок-то, — еле слышно прошептал Сашок. — Гляди, Вить, пустой.

Золотистый песок присыпал расползшуюся гимнастерку, набился в подсумок. Приглядевшись, ребята заметили торчащий из песка смятый алюминиевый котелок.

Сашок подцепил его за дужку концом зачехленного спиннинга, вытащил на поверхность. Высыпав из котелка песок, прочли выбитое на нем неровными точками: «П. Рогов».

— Вить, — уставился на друга Сашок. — Вить, это же его сына котелок, сына нашего полковника.

Следующие несколько ольшин, крепко схваченные дерном, Сашок с Витяем отворачивали с такой поспешностью, словно еще надеялись помочь тому, кого здесь засыпало взрывом тридцать лет назад. Но то, что открылось в ярком солнечном свете на дне песчаной ямы, заставило мальчишек в страхе попятиться.