Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она сначала смутилась и стала судорожно перекладывать виолончель из одной руки в другую, будто виолончель потяжелела и нести ее стало неловко. Этим она занималась несколько минут, потом рассмеялась, кстати довольно неуверенно, и сказала:
— Ну, это детские забавы. Кто из нас в трудную минуту не собирался куда-нибудь бежать.
— Может быть, она никуда и не убежит, но она собирается, — произнес я с расстановкой, подчеркивая слово «собирается».
Я не рассчитывал на то, что Надежда Васильевна после этого уедет, просто хотел, чтобы она была внимательнее с Наташкой и хотя бы перестала называть ее «друг мой», раз Наташке это не нравится.
А она уехала.
Правда, впоследствии выяснилось, что она это сделала совсем не из-за моих слов. Здесь было дело посерьезнее. Надежда Васильевна считала, что уступками любовь не завоюешь. Она была человеком сильных страстей. Ей надо было все или ничего.
Но это я уже потом понял, а пока плыл в бурном потоке событий и радовался тому, что к Наташке пришло избавление, раз Надежда Васильевна ушла от них. Наивный человек! Как я мог ничего не понять, как мог решить, что все кончилось благополучно и теперь вновь наступит райская жизнь?
Разве я подумал при этом о дяде Шуре? О Надежде Васильевне? И о том, что, может быть, именно Наташка самый неправый человек в этой истории? Потом, когда я пересказал все это тете Оле, она мне сказала: «Ты действовал, прости меня, глупо… Тебе надо было достучаться до сердца Надежды Васильевны, и она бы тебе открылась».
Да, так вот как это было.
Когда я возвращался из школы, то увидел возле нашего подъезда такси.
— Эй, парень, двадцать седьмая квартира на каком этаже? — крикнул мне шофер.
— На седьмом, — ответил я. — Это мои соседи.
— Передай, что прибыл, — попросил шофер.
Я вбежал в подъезд, вскочил в лифт, размышляя, кому понадобилось такси в такое время, когда Надежда Васильевна и дядя Шура на работе.
Дверь открыла Наташка. Она была чем-то сильно взволнована, это сразу было заметно, потому что тут же выпалила:
— Надежда Васильевна уезжает. Совсем.
Вот тут я ахнул. Все-таки этого я не ожидал.
А в комнате был настоящий кавардак: дверцы шкафа распахнуты настежь, на полу валялись стопки нот и несколько пар женских туфель.
На стуле стоял открытый чемодан, и Надежда Васильевна, не разбирая, торопливо бросала туда свои вещи.
Мы поздоровались, и я сказал ей про такси.
— Уже? — переспросила она и добавила спокойным, ровным голосом: — Хорошо, спасибо.
А я боялся встречи с нею, думал: начнет что-нибудь говорить о своем отъезде, о том, какая она несчастная, и еще, чего доброго, расплачется. Но ничего этого не произошло.
Я увидел в комнате почти незнакомую женщину: лицо непривычно худое, с чуть выступающими скулами и полузакрытые глаза, точно ей было лень открыть их совсем, точно это была для нее непосильная и ненужная работа; К тому же она была в новом костюме. Когда я встречаю хорошо знакомого человека в новой, непривычной для меня одежде, я всегда чувствую перед ним робость, как перед незнакомым. Поэтому она мне и показалась совсем чужой, и я перестал волноваться и смотрел на ее поспешные сборы, напоминающие бегство, равнодушным взглядом. Сам же думал в это время, как дядя Шура с Наташкой заживут старой, привычной жизнью.
Надежда Васильевна закрыла и подняла чемодан. Он оказался для нее тяжелым, и она уронила его на пол.
Чемодан глухо стукнулся об пол и раскрылся. Оттуда стали выпадать какие-то платья, кофты, ноты, а Надежда Васильевна в ужасе опустилась на колени, собрала оброненные вещи, затем быстро запихнула их обратно и закрыла чемодан.
— А где же дядя Шура? — спросил я.
— На работе, — ответила она.
Значит, я не ошибся, это действительно было настоящее бегство с желанием скрыться до возвращения главного обвинителя. Значит, она все же чувствует себя виноватой во всей этой истории с Малышом, раз так стремительно заметает следы.
Надежда Васильевна выпрямилась, взяла виолончель, повесила через плечо и посмотрела на Наташку, потом на меня. Провела взглядом по стенам комнаты, словно прощаясь… Ее взгляд остановился на открытом шкафе, она подошла и плотно прикрыла его. Потом на букете цветов… Она сняла виолончель, взяла цветы и пошла на кухню. Пока она меняла воду для цветов, Наташка тоже выскочила из комнаты, и они, возвращаясь, столкнулись на пороге.
Наташка несла под мышкой крокодила!
— Вы забыли, — сказала она, протягивая крокодила.
— Это твой, — ответила Надежда Васильевна. — Я же тебе его подарила. — И впервые добавила слова, не имеющие прямого отношения к отъезду: — Ведь это самый веселый крокодил в мире, пусть он живет с тобой. — Вновь вскинула виолончель на плечо и подняла чемодан. — Ну, не поминайте лихом… — И снова замолчала, она явно ждала от нас каких-то слов.
— Давайте я вам помогу, — сказал я и, не дожидаясь ее согласия, подхватил чемодан и выволок на лестничную площадку.
Я решил их оставить вдвоем, — может быть, им надо о чем-нибудь поговорить в последний раз. Вызвал лифт. Стою, жду.
Наконец она вышла.
Ничего у них, видно, не получилось: лицо у нее было по-прежнему строгое, губы крепко сжаты, а глаза совсем почти закрыты, словно ей не мил был белый свет.
— Дальше не провожай, — сказала Надежда Васильевна, — я сама, — и захлопнула дверь лифта.
Я ворвался обратно в пустую комнату и сделал вид, что мне ужасно нравится все то, что сейчас произошло, что случилось нечто веселое. Я стал прыгать, дурачиться, схватил Наташку за руки, кружил ее и кричал.
Потом мы оба с хохотом упали на пол.
— А Малыша все равно не будет, — вдруг сказала Наташка.
— Будет, — уверенно ответил я и таинственно добавил: — Я его найду.
— А как?
— Это секрет.
— Смотри, — сказала Наташка, — я буду ждать.
Она встала, подошла к крокодилу, наступила на него ногой и выпустила воздух. И прекрасный, веселый крокодил превратился просто в кусок резины. После этого его жалкие останки она запихнула под шкаф.
Теперь от Надежды Васильевны в комнате ничего не осталось.
Нет, остались еще цветы. Свежие, вымытые, вновь ожившие, они стояли в большом стеклянном кувшине.
«Как можно не любить цветы! Это все равно, что не любить землю», — услышал я глубокий и ровный голос Надежды Васильевны. И готов был оглянуться — мне почудилось, что она
