Безутешные - Кадзуо Исигуро

Довольно сложно объяснить это стороннему человеку. Суть дела в том, что мать каким-то образом, знаете ли, каким-то образом умеет довести до сведения отца то или иное желание, ни разу не упомянув о нем прямо. Она пользуется сигналами, вполне для него ясными. Не знаю в точности, к каким она прибегла в данном случае. Возможно, вернувшись домой, он застал ее слушающей «Стеклянные страсти» по стереопроигрывателю. Поскольку мать очень редко слушает что-нибудь по стерео, это могло послужить вполне очевидным знаком. Далее, предположим, отец после ванны ложится в постель и видит, что мать перед сном читает книгу о Казане – ну, я не знаю, обычно между ними так оно всегда и происходило. Во всяком случае, видите, отец не мог вдруг вот так ни с того ни с сего выпалить: «Нет, Штефан должен сделать свой собственный выбор». Отец выжидал, пытаясь найти удобный способ провести свою мысль. И конечно же, откуда ему было знать, что я из множества пьес готовлю именно «Георгин» Лароша. Боже, каким я был глупцом! Я и понятия не имел, что мать так ненавидит этот «Георгин»! Итак, отец раскрыл мне положение дел, а когда я спросил, как, по его мнению, лучше всего поступить, он задумался, а потом посоветовал мне продолжать работу – менять что-либо было уже поздно. «Мать тебя ни в чем не упрекнет, – повторял он. – Не упрекнет ни в чем. Она обвинит меня – и поделом». Бедняга отец: он изо всех сил старался меня утешить, но я-то видел, как он впадает в настоящее отчаяние. Он не отрывал глаз от пятна на ковре – он все еще не поднялся с пола, но весь скрючился, словно выжимал штангу, и, вглядываясь в ковер, бормотал себе под нос одну и ту же фразу: «Я сумею это перенести. Я сумею это перенести. Переживал и худшее. Я сумею это перенести». Он, казалось, забыл о моем присутствии, и в конце концов я попросту ушел, тихонько притворив за собой дверь. И вот с тех пор, мистер Райдер, я весь вечер ни о чем другом не в состоянии думать. По правде говоря, я немного растерян. Времени осталось так мало. А «Стеклянные страсти» – очень трудная пьеса, как же я смогу ее подготовить? Собственно, если признаться начистоту, она мне все еще не под силу, даже будь у меня целый год в запасе.

Обеспокоенно вздохнув, молодой человек умолк. Пауза длилась, мисс Коллинз тоже молчала, и я заключил, что Штефан ждет моего мнения.

– Конечно, это не мое дело, – начал я, – вы должны решить сами. Но, по моему ощущению, на позднем этапе вам следует придерживаться того, что вы уже подготовили…

– Да, я так и думала, что вы это скажете, мистер Райдер! – неожиданно вмешалась мисс Коллинз. Ее вызывающая интонация заставила меня споткнуться и повернуться к ней. Пожилая леди смотрела на меня с понимающим видом легкого превосходства. – Без сомнения, – продолжала она, – вы назовете это – как? – ах да, «художественной цельностью».

– Не совсем так, мисс Коллинз, – ответил я. – Дело в том, что с практической точки зрения, я полагаю, на этом этапе довольно поздно…

– Откуда вам знать, поздно или не поздно, мистер Райдер? – снова перебила меня мисс Коллинз. – О способностях Штефана вам известно очень мало. Не говоря уж о подспудном смысле его нынешнего затруднения. Почему вы присваиваете себе право выносить подобный приговор, словно вы наделены неким дополнительным чувством, которого лишены все остальные?

Неловкость нарастала во мне с самого первого выпада мисс Коллинз, а слушая это обвинение, я невольно отвел глаза, чтобы избежать ее взгляда. Я не нашелся, чем парировать ее вопросы, и минуту спустя, сочтя за благо разом оборвать спор, с легким смешком растворился в толпе.

Мне не оставалось ничего другого, как бесцельно слоняться по залу. Как и раньше, кое-кто порой на меня оглядывался, когда я проходил мимо, но, казалось, никто меня не узнавал. В какой-то момент я увидел Педерсена – того человека, с которым познакомился в кино: он смеялся в окружении других приглашенных. Я хотел было к нему подойти, однако тут меня удержали за локоть: я обернулся и увидел рядом с собой Хоффмана.

– Простите, что вынужден был на минуту вас покинуть. Надеюсь, о вас хорошо заботятся. Господи, что за ситуация!

Управляющий отелем тяжело дышал, по лицу его струился пот.

– О да, я получаю большое удовольствие.

– Простите, мне пришлось выйти – ответить на телефонный звонок. Но теперь они в пути, это точно, на пути сюда. Мистер Бродский может появиться в любую минуту. Господи Боже! – Хоффман огляделся по сторонам, потом придвинулся ко мне и понизил голос. – Список гостей был плохо продуман. Я предупреждал. Подумать только, кое-кто из этих людей окажется здесь! – Он покачал головой. – Вот так положеньице!

– Но мистер Бродский, по крайней мере, направляется сюда…

– О да, да. Для меня огромное облегчение, что вы сегодня с нами. Именно тогда, когда вы нам нужны. В общем, я не вижу причин для того, чтобы из-за… э-э… новых обстоятельств радикально менять вашу речь. Быть может, раз-другой упомянуть о трагедии не помешает, но мы поручим кому-нибудь произнести о собаке несколько слов, так что, действительно, отклоняться от заготовленного текста вам незачем. Единственное – ха-ха! – ваше обращение не должно быть слишком пространным. Но конечно же не мне вам указывать… – Он прервал себя коротким смешком и снова оглядел зал. – Кое-кто из этих людей, – повторил он. – Очень плохо продумано. Я их предупреждал. Хоффман продолжал молча озираться вокруг, и я таким образом получил возможность сосредоточить мысли на предмете речи, о которой он только что говорил.

– Мистер Хоффман, ввиду последних обстоятельств мне не совсем ясно, когда именно я должен встать и…

– Ах да, верно-верно. Как чутко вы все улавливаете! Судя по вашим словам, если вы просто подниметесь с места в назначенное время, никто не заподозрит, что могло случиться… Да-да, как это предусмотрительно с вашей стороны. Я буду сидеть рядом с мистером Бродским, так что, может быть, вы предоставите мне определить наиболее подходящий момент. Возможно, вы проявите такую любезность, что подождете моего сигнала. Боже мой, мистер Райдер, насколько ободряет в такое время присутствие людей, подобных вам!

– Я буду только рад оказаться полезным.

Шум на другом конце зала заставил Хоффмана резко обернуться. Он вытянул шею, желая разглядеть происходящее, однако, по всей очевидности, ничего существенного там не произошло. Стремясь привлечь его внимание, я кашлянул.

– Мистер Хоффман, еще один маленький вопрос Мне представляется, – я указал на свой халат, – я подумал, что мне стоило бы переодеться во что-нибудь более официальное. Скажите, нельзя ли позаимствовать какую-либо одежду. Ничего особенного не требуется.

Хоффман невидящим взглядом скользнул по моему облачению и тут же отвел глаза в сторону, рассеянно пробормотав:

– О, не беспокойтесь, мистер Райдер, не беспокойтесь. Излишним формализмом мы не страдаем.

Он по-прежнему тянул шею к другому концу зала, вне всякого сомнения даже не вникнув в мою проблему, и я хотел было снова вернуться к этой теме, но тут у входа разыгралась какая-то суматоха. Хоффман вздрогнул и повернулся ко мне со страдальческой улыбкой на лице. «Он здесь!» – прошептал он, коснулся моего плеча и поспешно удалился.

В зале водворилась тишина, и взгляды всех присутствующих устремились к дверям. Я тоже попытался что-либо разглядеть, но из-за плотного окружения все мои усилия оказались бесполезными. Внезапно окружающие, словно вспомнив о принятом решении, возобновили между собой сдержанно-веселый разговор.

Я продрался сквозь толпу и наконец увидел Бродского, которого вели через зал. Графиня поддерживала его за одну руку, Хоффман – за другую, еще четверо или пятеро человек обеспокоенно хлопотали вокруг. Бродский, явно не замечавший своих спутников, мрачно разглядывал украшенный орнаментом потолок зала. Он был выше ростом и прямее, нежели я ожидал, хотя и держался сейчас крайне скованно, склонившись вперед под странным углом: издали могло показаться, будто сопровождающие катят его на роликах. Он был небрит, но зарос не слишком сильно; смокинг сидел на нем криво, словно надевал он его не сам. Черты его лица, огрубевшие с годами, сохраняли следы былого жизнелюбия.

На мгновение мне почудилось, будто Бродского ведут ко мне, однако я тут же понял, что все они спешно направляются в соседнюю столовую. Официант, стоявший у порога, провел Бродского со свитой внутрь – и как только они исчезли, в зале вновь воцарилась тишина. Длилась она недолго, но едва гости возобновили разговоры, я ощутил, что атмосфера опять накалилась.

Неожиданно у стены я заметил одиночное кресло с прямой спинкой и подумал, что удобный наблюдательный пункт позволит мне лучше оценить преобладающее настроение и хорошенько обдумать то, о чем предстояло говорить за обедом. Итак, я подошел к креслу, уселся и стал изучать публику.

Гости продолжали оживленно беседовать и смеяться, однако подспудное напряжение, несомненно, возрастало все более. Учитывая это, а также тот факт, что некоему лицу уже поручено высказаться о собаке особо, представлялось разумным придать моим словам максимально уместную в данном случае беспечность. В итоге я решил, что лучше всего будет, если я расскажу несколько забавных закулисных анекдотов, связанных с чередой казусов, которые преследовали меня во время моей последней гастрольной поездки по Италии. Я уже достаточно опробовал эти рассказы на слушателях и убедился в их способности быстро разряжать обстановку; безусловно, в настоящих обстоятельствах их должны были принять на ура.