Красный Адамант - Юлия Винер

А рамку нашла, спрашиваю, но она меня не слышит. Напрягаюсь и спрашиваю опять, а она говорит деду, я попозже забегу, пусть, мол, спит, сон ему теперь лучшее лекарство, ногу мне поправила и ушла. Хотел крикнуть ей вслед, но тут же провалился обратно.

А проснулся от боли. Головой слегка поворочал, сообразил, где и почему нахожусь. Вечер уже, электричество горит, а мне тем временем капельницу отключили, экономят лекарство. Боль не так чтоб терпеть нельзя, но надоело уже. Я человек предусмотрительный, когда мы с Ириской в «эмарай» ехали, я у нее выпросил таблеточку, отличное такое лекарство, называется перкосет, не хуже морфия. Должна у меня под подушкой в бумажке лежать, начинаю шарить, но трудно, не поворачиваясь.

И тут дедуля вступает.

— Что, — говорит, — прочухался? А жена твоя приходила и опять ушла.

Я сразу вспомнил про записку, стал руку к тумбочке тянуть. И не дотянусь никак, а подвинуться поближе не могу, нога лежит тумба тумбой и мозжит как неоперированная.

— Слушай, сосед, — говорю, — подай вон там записку, будь другом.

— А ты, — говорит, — позови сестру, позвони, вон у тебя справа на одеяле звонок.

Нащупал звонок, позвонил, заодно, думаю, и таблетку попрошу, а свою приберегу.

Никто не идет.

А мне не терпится записку прочесть, и боль возрастает.

— Ты что, — говорю соседу, — тоже встать не можешь?

— Почему не могу, — говорит, — надо будет, встану. А обслуживать тебя не обязан, такой же больной, как и ты, может, и похуже еще.

Я удивился такому хамскому разговору, но спорить не стал.

И все никто не идет. Позвонил еще раз и опять пытаюсь дотянуться до тумбочки. Но от этого такая боль резнула, что про все забыл и стал скорее под подушкой шарить. А дед взял костыль, что у него рядом стоял, и давай им записку ко мне толкать. Ну и столкнул, и она полетела на пол. Он ругнулся и слез с кровати, а сам на костыль опирается и за голову держится.

Поднял записку, бросил мне на грудь и говорит:

— Ну, чего охаешь? Чего корежишься? Что у тебя там под подушкой?

— Таблетка…

Сунул руку ко мне под подушку, ширкнул там и вытаскивает — перчатку хирургическую, узлом завязанную.

Потом уже, когда его выгнали, я про него все узнал.

У него была простенькая трещина в ноге, шел к клиенту и на переходе велосипед задел, пустяк, даже не оперировали, а так, наложили на всякий случай гипсовую повязку и хотели сразу выписать. Но он уперся, что ходить не может, жаловался на тошноту и головокружение и в глазах, говорит, темнеет, сотрясение мозга, а я, говорит, еще работаю, и работа тонкая и связана со зрением, и все это для того, чтобы страховки как можно больше отхватить. Такая досада, у меня травма куда серьезнее, а компенсацию взять не с кого. Может, с городских властей, что музыкантов этих так безобразно распустили?

Держит перчатку за один палец и говорит:

— Здесь, что ли, твоя таблетка?

И тут же развязывать.

— Нет, — кричу, — это дай сюда, а там найди в бумажке, — и руку протягиваю.

Но он уже развязал и держит двумя пальцами мой красненький.

— Давай это сюда и достань таблетку, — рычу, — я терпеть больше не могу.

А на самом деле мог бы и потерпеть. Про пратиют надо было помнить, что нету его в этой стране, а особенно в больнице. Тут тебе не то что под подушку, а в душу с ногами влезут и не спросятся. Помнить надо было, что там лежит, и не давать кому попало под мою подушку лезть.

Он меня как не слышит, катает камушек в пальцах, уставился на него и говорит:

— Эт-то что такое?

— Брильянт, — говорю, — брильянт, не видишь, что ли? Дай сюда.

С Кармелой сработало, и сейчас, думаю, сработает. А он мне:

— Вижу, что брильянт! Да еще какой! У королевы английской такого брильянта нет!

Костыль бросил посреди палаты, про голову забыл, поскакал к своей тумбочке, повыкидывал из нее всякое барахло, вытащил чемоданчик, копается, бормочет что-то, а у самого руки дрожат, и вытаскивает прибор такой ювелирный, увеличительное стекло в трубочке, в глаз вставлять. Вставил в глаз, подскакал поближе к свету, вертит мой камушек, рассматривает и бормочет:

— Или тяжеловат… А? Нет, без весов не поймешь… Но даже если и цирконий… или все же… Нет, конечно, наверняка цирконий… не может быть… а все же, скорее всего… и без единого порока! эх, света мало…

Я ему криком уже кричу:

— Отдай сейчас же! Отдай мой талисман!

А взвешивает его в руке и хихикает при этом, как ненормальный:

— Ничего себе талисман… Сейчас посмотрим, что за талисман…

Опять стал в своем чемоданчике копаться, вынул что-то и скачет от одного света к другому, ищет, где лучше видно. Я нажал на звонок изо всей силы, и тут же появляется мой врачишка вместе с сестрой.

— Чего, — говорит, — трезвонишь?

Я ответить не успел, он глянул, что в палате творится, костыль на полу, из тумбочки соседа все вывалено, а сам сосед метнулся было к кровати и застыл посреди палаты с этой своей штукой в глазу, стоит и смотрит, как пойманный. Да и есть пойманный, потому что доктор говорит ему:

— А ты что здесь делаешь? На тебя с самого утра оформлена выписка. Сестра, что это значит? Почему больной все еще здесь?

Сестра начала бекать-мекать, мол, жаловался очень, невропатолога просил, и покраснела даже, видно, как она моего доктора Сегева боится. И дедуля тоже заныл, как у него все болит, и ходить не может, и в глазах мухи летают.

— Ага, — говорит врач, — то-то ты по палате без костыля бегаешь. Давай-ка, собирайся быстро, подбери манатки и марш домой. Твою кровать будут сейчас перестилать, следующий уже дожидается. Деньги есть на такси?

Эй, думаю, да его сейчас отсюда выпрут, и унесет он мой камушек как пить дать!

— Доктор! — говорю. — Доктор, скажите ему…

Тут третий больной, который все время лежал тихо, подает голос:

— Это он с оперированным сражался, отнимал у него что-то.

— Да, он у меня мой талисман отнял! Скажите ему…

Засмеялся мой врачишка:

— Детский сад! Взял и отнял? Невезучий твой талисман. — И к деду: — Чего хулиганишь? Отдавай ему его игрушку!

А тот камушек мой в кулаке зажал и говорит:

— Игрушку? Да вы знаете, что это за игрушка?

Сегев рукой машет:

— Знаю, знаю, видел. Дай сюда.

Дед прямо взмолился:

— Только одну маленькую проверку сделать! Сейчас найду местечко весы поставить, взвешу, измерю, одна минута, и точно будем знать!

Вспылил мой врачишка. Воображаю, какой он бывает, если разозлится по-настоящему.

— Ты от меня на выписку какую справку просил? Чтоб со всеми твоими жалобами? Головокружение, тошнота, искры в глазах? Вот такая тебя внизу дожидается. А могу и новую написать, другую, хочешь? Нет? Тогда убирайся сию минуту.

И подставил ладонь. Дед разжал кулак, выронил камушек и говорит:

— Эх, не понимаете вы ничего. Спросите его хотя бы… Это же…

— Вон!

Вот это по-нашему. Это я понимаю, уважение к сединам.

Сестра уже белье с его кровати сдернула, стелит чистое. Куда дедуле деваться, стал собирать манатки.

А доктор Сегев подошел ко мне, камушек мне из рук в руки и говорит:

— Ну, как мой специальный пациент?

Простыню откинул и прямо берется за больную ногу, приподнимает ее за колено без всяких церемоний. А она у меня даже не загипсованная, только наклейка большая положена на рану. Но я к нему такую любовь чувствую и такое доверие, что что угодно ему позволю. Он мне ближе отца родного, хотя и моложе меня. Его специальный пациент! Да я его теперь… я ему…

— Чего молчишь, герой, не больно разве?

— Больно, — говорю, — но могу стерпеть.

Он взял и ногу мою дернул, и не так уж слабо. И что удивительно, боли особой не прибавил. Но я все-таки охнул слегка, в основном от страха.

— Ну, то-то, — говорит, и еще мою ногу из стороны в сторону поводил и пальцы пощупал. — Порядок, завтра будем тебя подымать. А терпеть не надо, сейчас тебе сестра перкосета даст. — И смеется: — Ты у меня, — говорит, — растяпа, хотя и герой. Лучше надо талисман свой беречь!

— Буду, доктор, буду, — заверяю его, а сам прямо чуть не заплакал от чувств.

И прав он, надо лучше беречь. Но как тут убережешь?

Прочитал я Танину записку, и хоть караул кричи. «Миша, — она пишет, — бегу в свое отделение, загляну к тебе попозже. Макраме твое нашла, часть бомбошек отлетела, я их выбросила, но в целом ничего, намочу с хлоркой и выстираю. Подумай на завтра, чего приготовить, чего бы тебе хотелось покушать».

Покушать!

Баба она и есть баба, хоть гори все синим пламенем, а она только и знает про покушать. С другой стороны, наш брат за делами забывает, кто же и позаботится, если не она.

Но ведь надо соображать, что делаешь. «Часть бомбошек выбросила» — и покушать! Хотя, тоже отдать справедливость, сам виноват, не оказал доверия, не объяснил вовремя что к чему. Теперь переживай, какую она еще глупость сотворит. С хлоркой постирает!