Как живете, дети? - Шалва Амонашвили

Дети горячо аплодируют. Значит, им понравился семинар!

Мой плакат вывешивают на боковой стене. На нем написано: «Трогательней всего в этом спящем Маленьком принце его верность к цветку, образ розы, который сияет в нем, словно пламя светильника, даже когда он спит...» В оформлении плаката мне помогла Ния. Дети стоят перед ним и каждый читает вслух, а потом не спеша выходят из класса. Выходят какие-то озабоченные, продолжают что-то друг другу доказывать и объяснять. Свои плакаты и картины вывешивают на стене в коридоре, а книжки о Маленьком принце кладут на столики. Ребята из других классов — второклассники, третьеклассники — с любопытством их рассматривают.

— Что у вас было на уроке? — спрашивает у Илико мальчик из соседнего III класса.

— Третий семинар! — отвечает Илико.

— Семинар? Что это такое?

— Семинар — это обмен мнениями, обсуждение, споры!

— И что вы обсуждали, о чем спорили!

— «Маленький принц»... А ты читал эту книгу? Нет?! Эх ты, разве можно такую книгу не знать?..

Перед стендом останавливается учительница второклассников Нана Иосифовна. Она всегда с большим вниманием и уважением относится к моим ребятишкам.

— Вы обсуждали эту книгу? — удивляется она и с интересом листает книжки с сочинениями, рассматривает рисунки и плакаты. Ника, Елена, Гия, Котэ, Магда окружают ее и рассказывают, что было у нас на третьем семинаре.

— Молодцы! — говорит Нана Иосифовна. — Мне не узнать вас, вы какими-то другими стали!

Она подходит ко мне и говорит:

— Действительно, ваши дети находятся под сильным впечатлением от «Маленького принца». Как вы добились этого?

Но разве расскажешь в двух словах, как я этого добился?

Допустим, посоветовал всем детям прочитать книгу «Маленький принц».

В течение месяца следил, как дети читают и перечитывают книжку.

Посоветовал всем написать о своих впечатлениях, написать (кому хочется) продолжение сказки, все это оформить в виде книжек, сделать плакаты с мудрыми изречениями из сказки, нарисовать картинки по ее содержанию.

Выделил докладчиков, дал им советы — как написать доклад, как его прочесть.

Сделал так, что у детей возникла идея играть в Маленького принца. А сегодня провел урок, на котором завершилась проделанная работа.

Вот и все...

Но разве это все?

Возьми любой педагог и проведи тот же самый семинар в своем классе по этому плану. Что же получится? Получится формальное мероприятие, вот что! Здесь речь идет не о каком-то воспитательном мероприятии, как любят порой называть отдельные формы работы с детьми, а о духовной жизни детей. Преврати эту жизнь в сумму воспитательных мероприятий, и дети потеряют всякую охоту к вашим педагогическим задумкам. И получится, что не вы воспитываете детей, а они отделываются от вас, чтобы вы, со своей стороны, отделались от руководителей, которые по пальцам считают, сколько вы провели мероприятий в классе, и с усердием изучают всякие ваши планы, протоколы, отчеты. Этому мы хорошо на учились, это и легче: соответствует количество мероприятий количеству пальцев на обеих руках — и руководители назовут вас хорошим педагогом. Если же для того чтобы сосчитать эти воспитательные мероприятия, понадобятся еще и пальцы ног, то педагог этот станет лучшим... А если вдруг обнаружится, что у меня вообще и не было какого-нибудь определенного плана, по которому готовился семинар, а количество мероприятий стерлось (растворилось) в жизни детей, то могу оказаться в списке плохих педагогов.

— Как я этого добился? В сотрудничестве с детьми! — объясняю я коллеге, но она опять:

— Дайте мне план проведения такого семинара, я тоже попробую!

Я порой боюсь выступать на заседаниях методических объединений. Многим учителям не терпится: «Без теории, пожалуйста, — говорят они мне, — лучше дайте конкретный план!»

Но, милые мои, конкретные планы сами по себе не существуют, как и не должны существовать в работе с детьми воспитательные мероприятия! Эти конкретные планы возникают на основе конкретной педагогической позиции. А если вы возьмете из моей практики этот семинар как воспитательное мероприятие, включите его в свою практику, опирающуюся на другую позицию, а там он не принесет пользы? Ведь будете же вы тогда говорить, что моя практика непригодна, она нереальна! Вот, видите, с каким риском связано механическое перенесение опыта из одного педагогического гнезда в другое! Мое педагогическое гнездо построено на личностном подходе к ребенку, на началах гуманного отношения к нему. А если ваше педагогическое гнездо обозревается с высоты ветвей императивного дуба, то в нем мой опыт может оказаться тухлым яйцом, так же как протухли в моем гнезде некоторые формы и методы воспитания и обучения...

...Да, я хочу, чтобы мои дети время от времени оказывались под сильными впечатлениями — от книги, встречи, экскурсий, поступка, события... Впечатления очень серьезное дело в воспитании детей. В педагогическом процессе не все может быть впечатляющим, но если их не будет вовсе, то, я уверен, воспитание не состоится. Впечатление — не просто жизненный опыт, переходящий в знания; оно и не только хорошо — пусть даже на всю жизнь — запомнившийся факт, явление. Такое понимание упростило бы воспитательный смысл впечатления. «Находится под впечатлением» в действительности означает, что человек (и не только ребенок) действует, мыслит, воспринимает мир в соответствии с эмоциональной сутью впечатления, вот в чем дело. И чем сильнее оказывается впечатление, тем дольше оно может управлять им. Само собой, воспитывающими не могут стать всякие впечатления, и от некоторых из них надо оберегать детей, чтобы у них не помутнели хрусталики личностного эмоционального зрения и не пошатнулся механизм деятельности. Опыт убедил меня в том, что

впечатление — это сила, устанавливающая погоду в духовном мире ребенка, и потому нужно, чтобы оно было добрым и возвышающим. Какие у ребенка создаются впечатления в организованном нами воспитательном процессе — от этого будет зависеть направленность его личностных ориентаций, мыслей и поведения.

Вот я и забочусь о создании у каждого из моих детей сильных впечатлений.

Как я это делаю? Да разве обо всем скажешь!

Вот, к примеру, как я преобразил уроки чтения.

Раньше я мог задать детям наизусть стихи и рассказы, а на другой день требовал, чтобы они ответили мне урок. «А ну-ка, что было задано!» — не спрашивал, а грозил им и выискивал, кого проверить, проконтролировать, оценить. Тогда руку поднимали только смелые. Большинство детей в это время опускали головы. В классе воцарялась тишина, но не такая, какая воцаряется в переполненном концертном зале, когда дирижер поднимает палочку, чтобы через секунду устроить величественную встречу человека с прекрасным. Нет, в классе не воцарялась такая тишина, и у детей не замирало сердце в предвкушении чего-то радостного и необычного! У них сердце замирало от страха. Эта мертвая тишина в действительности была криком их души: «Учитель, пойми, мы же боимся тебя!»

Но какое у них оставалось впечатление от таких уроков? От художественного произведения — почти никакого. Обо мне же у них создавалось и упрочивалось впечатление о том, что учителя вот такие — злые, им только отвечай да отвечай урок! Так из-за меня мутнели у них хрусталики эмоционального восприятия, вместо того чтобы становиться прозрачнее и радостнее.

Тогда я не думал о том, во что могут превратиться в духовном мире моих воспитанников прекрасные поэтические образы, какими советниками могли бы стать для них достойные любви и подражания герои сказок и рассказов. Я просто наивно полагал, что если ребенок выучит хорошо и прочтет мне бойко этот стишок, если возможно подробнее перескажет мне содержание этого рассказа и если его ответы на мои вопросы совпадут с тем, что ему следует сказать и чего я ожидаю, то и с духовным миром тоже будет все в порядке — эти стихи, эти рассказы и сказки так и войдут в его духовный мир, куда же им деться еще! Чем прочнее выучит ребенок учебный материал, тем сильнее он запечатлится в его памяти — вот на каком уровне понимал я тогда смысл впечатления, и груду формальных знаний я с легкостью путал с духовным миром ребенка.

А если уж совсем откровенно, вовсе не интересовался этим духовным миром, этим «миражом». Ну что же, что на моих уроках чтения не вспыхивали аплодисменты, как они вспыхивают в концертном зале, как только дирижер опускает палочку. Зачем мне нужно, чтобы они выкрикивали: «Как было интересно! Как было хорошо! Давайте еще! Спасибо!», как выкрикивают в концертном зале: «Браво! Бис!» Я же давал им не концерты, а уроки. Урок и концерт Чайковского — это разные вещи.

Только вот что меня удивляло: почему они с таким равнодушием относились к великолепным стихотворениям Галактиона Табидзе, этим чудным рассказам Важа Пшавела. И понадобились годы, чтобы задать себе простейшие вопросы: разве Галактион Табидзе для того и писал свои стихи, чтобы я пугал ими своих детей и силой заставлял учить их наизусть? Что бы он мог сказать мне, узнав, как я обогащаю духовный мир моих воспитанников его поэзией? Разве похвалил бы он меня: «Молодец, учитель Амонашвили, главное, чтобы твои ученики зубрили мои стихи, а какими способами ты их учишь, это неважно!» Нет, не похвалил бы он меня, не похвалили бы меня ни Важа Пшавела, ни Акакий Церетели, ни Илья Чавчавадзе, ни Яков Гогебашвили, никто, никто, чье духовное наследие я давал детям как сумму знаний. Не похвалили бы потому, что это один из тех случаев воспитывающего обучения, когда не всякое средство может быть оправдано целью, тем более что здесь и цель расходилась со средствами и не всякие знания могут быть названы знаниями.