Браво, или В Венеции - Джеймс Купер

Горожане в праздничных одеждах стали спозаранку выходить на улицы и площади. Мосты запестрели яркими платьями простолюдинок. Еще до полудня все улицы, ведущие к большой площади, опять, как и вчера, заполнили веселые людские потоки, и к тому времени, когда на колокольне древнего собора умолк торжественный праздничный перезвон, на площади Святого Марка снова бурлила пестрая толпа. Но сегодня мало кто надел маски, глаза светились радостью, и люди с удовольствием поглядывали друг на друга открытым и ласковым взглядом. Одним словом, в день своего любимого торжества Венеция и ее народ были веселы и беззаботны. Знамена покоренных наций полоскались на верху триумфальных мачт, на всех колокольнях были вывешены изображения крылатого льва, и все дворцы были щедро расцвечены шелковыми драпировками, свисающими с балконов и окон.

Над всей этой оживленной и яркой картиной стоял неумолчный гул голосов стотысячной толпы. Иногда, прерывая этот гул, взметались вверх голоса труб и звучал приглушенный хор разных инструментов. Там, у подножия мачт, на которых развевались знамена покоренных Кандии, Крита и Морей, примостились импровизаторы, которые на самом деле служили секретными агентами Тайного Совета, и живо рассказывали простым и ясным языком о былых победах республики, в то время как, среди жадно внимающей толпы, бродячие певцы восхваляли славу и справедливость государства Святого Марка. Каждый удачный намек на те события, которыми гордилась нация, сопровождался возгласами одобрения, и крики “браво”, громкие и часто повторяемые, были наградой агентам полиции всякий раз, когда они особенно искусно играли на иллюзиях и тщеславии своих слушателей.

Тем временем сотни гондол, богато разукрашенных резьбой и позолотой, начали группироваться в порту, доставляя сюда самых прекрасных и грациозных венецианок. Корабли уже освободили проход, и гондолам открылся широкий путь из гавани у набережной Пьяцетты к дальним отмелям, сдерживающим воды Адриатики. Возле этого водного пути быстро собиралось множество различных по форме и убранству лодок, в которых находились любопытные.

Сутолока все увеличивалась, по мере того как солнце поднималось к зениту. Обширные равнины Падовано, казалось, отдали все свое население непрерывно растущей веселой людской толпе. Появилось несколько робких и нерешительных масок: это были монахи, которые тоже хотели немного развлечься и тайком урвать несколько приятных минут, внеся хоть какое-то разнообразие в свою скучную отшельническую жизнь. Вот появились богатые морские экипажи послов иностранных государств, аккредитованных в Венеции, и наконец раздались звуки фанфар, и под приветственные крики из арсенального канала выплыл “Буцентавр” и стремительно пошел к своей стоянке у пристани Святого Марка.

Все эти необходимые приготовления заняли несколько часов. Но вот алебардщики и другие стражи, охраняющие главу республики, стали расчищать дорогу в толпе. А затем гармоничные звуки сотен музыкальных инструментов возвестили о выходе дожа.

Мы не будем затягивать свое повествование описанием помпезности, с какой роскошествующая и богатейшая аристократия, всегда державшаяся в стороне от тех, кем она управляла, выставляла теперь, по случаю народного празднества, напоказ все свое великолепие. Из-под галереи дворца вышла длинная вереница сенаторов, одетых в свои официальные костюмы и окруженных слугами в ливреях, и спустилась по Лестнице Гигантов в мрачный двор. Оттуда все в стройном порядке вышли на Пьяцетту и заняли свои места на крытой палубе всем известного судна. Каждому патрицию было отведено свое особое место, и не успели еще последние участники шествия покинуть набережную, как длинный и внушительный ряд суровых законодателей уже восседал на баркасе строго по старшинству. Посланники, высшие сановники государства и тот старец, на долю которого выпала честь олицетворять собой в ту пору высшую власть в стране, еще оставались на берегу, с привычной неторопливостью ожидая того момента, когда им надлежит ступить на палубу корабля.

Как раз в это мгновение старый рыбак со смуглым лицом, с босыми ногами и открытой грудью прорвался сквозь стражу и упал на колени перед дожем на камни набережной.

— Справедливости, великий государь! — вскричал этот храбрец. — Справедливости и милосердия! Выслушай человека, который пролил кровь за республику Святого Марка; эти шрамы достаточное тому доказательство!

— Справедливость и милосердие не всегда идут рука об руку, — спокойно ответил тот, на чьей голове красовался “рогатый чепец” дожа, и жестом приказал страже оставить просителя в покое.

— Великий государь, я взываю к вашему милосердию, — Кто ты и чем занимаешься?

— Я рыбак с лагун. Зовут меня Антонио, и я прошу свободы для славного мальчика — моей единственной опоры в жизни, — которого государственная полиция силой оторвала от меня.

— Так не должно быть! Насилие несвойственно справедливости. Но, может быть, юноша нарушил закон и наказан за свои преступления?

— Его вина, светлейший и справедливейший синьор, лишь в том, что он молод, здоров, силен и ловок в морском деле. Его забрали в галерный флот, не спросив его согласия и не предупредив, а я остался в одиночестве на старости лет.

Выражение жалости, которое появилось было на светлом лице дожа, сразу сменилось недоверием, его взгляд, прежде смягченный состраданием, стал холоден. Дож сделал знак страже и с достоинством поклонился иностранным посланникам, внимательным и любопытным свидетелям этого разговора, жестом приказав двигаться дальше.

— Уберите этого человека, — сказал офицер, повинуясь взгляду своего повелителя. — Нельзя задерживать церемонию из-за такой вздорной просьбы.

Антонио не оказал никакого сопротивления и, уступая напору окружающих, покорно отступил и затерялся в толпе.

Через несколько минут этот короткий эпизод был забыт, и все опять были поглощены более интересными событиями.

Как только дож и его свита заняли свои места, прославленный адмирал стал к рулевому колесу, и огромный роскошный корабль с позолоченными галереями, заполненными знатью, плавно и величественно отчалил от набережной. Тотчас вновь заликовали фанфары и раздался новый взрыв восторга среди зрителей. Толпа бросилась к нему, и, когда “Буцентавр” достиг середины гавани, канал почернел от гондол, устремившихся следом за ним. Весь этот шумный и веселый кортеж помчался вперед. Иногда какая-нибудь гондола, словно молния, мелькала перед носом флагмана, а другие, будто мелкая рыбешка, теснились как можно ближе к громадному судну, насколько позволял размах его тяжелых весел. По мере того как с каждым новым усилием матросов корабль все дальше уходил от земли, он, казалось, каким-то таинственным образом удлинялся, живой хвост позади него все рос и рос. И это видимое единство корабля и гондол не нарушилось до тех пор, пока “Буцентавр” не миновал остров, давно прославившийся своим монастырем благочестивых армян. Здесь движение замедлилось, чтобы множество гондол могло еще приблизиться, и вся процессия, слившись опять воедино, остановилась у места высадки, то есть у берегов Лидо.