Состояние аффекта - Ева Львова

– Все хорошо, малышка, – гладил папа меня по голове, подхватывая за талию. – Пойдем, я отведу тебя к маме.

– Мы сразу заглянем к маме? – не поверила я.

– Да-да, конечно, родная, сейчас мы пойдем к Верочке. Она так обрадуется!

Отец уверенно вел меня к многоэтажному главному корпусу, и я, замирая, следовала за ним. Внутри меня все сжалось, предстоящее свидание с матерью вызывало скорее ужас, чем радость. Зачем я сюда приехала? Что я скажу этой чужой умирающей женщине? Как-то подбодрю ее, а дальше что? Обниму, поцелую? Допустим. И все? А что потом? Повернусь и уйду? Надо было хотя бы гостинцев купить. Апельсинов и яблок. Интересно, можно ли маме яблоки? Хотя какая разница, все равно у меня их нет.

За размышлениями о предстоящем свидании мы дошли до отделения реанимации. Приветливо улыбнувшись медсестре, дежурившей на посту, отец прошел к застекленной палате и на секунду остановился у дверей. Было видно, как тяжело ему даются последние шаги, отделяющие его от любимой женщины, умирающей на больничной койке. Через секунду он вскинул голову, натянул на лицо улыбку и шагнул за порог. Скрепя сердце, я последовала за ним. Мама лежала вполоборота к стене, и я могла видеть ее тонкий профиль, впалые щеки и закрытые глаза. В головах у мамы стоял аппарат искусственного вентилирования легких, от которого тянулись две тонкие трубки, уходившие в ее прозрачные ноздри. Приблизившись к кровати, отец опустился на одеяло и взял маму за руку.

– Верочка, родная, приехала Агата, – нежно проговорил Лев Рудь, поглаживая ее пальцы. – Наша девочка верит, что ты обязательно поправишься, и мы все вместе поедем к морю. Природа и солнце творят чудеса!

Веки больной слабо затрепетали, и мама с трудом повернула голову.

– Здравствуй, Агата, – чуть слышно прошелестели сухие губы, пытающиеся улыбнуться.

Я опустилась на колени, и слезы сами собой хлынули из глаз. Я ревела так, как никогда не ревела до этого, с подвываниями и всхлипами. Мне было жалко маму, жалко папу и себя, горькую сиротинушку. Дед рисовался садистом и извергом, с нечеловеческим упорством разрушающим все, что мне было дорого. Опомнилась я только тогда, когда из уголка глаза мамы скатилась слеза. Она пробежала по пергаментной щеке и упала на подушку, оставив на наволочке мокрое пятно. Вот это-то пятно и вернуло мне разум. Я поднялась с колен, приняла из папиных рук махровое полотенце и, вытерев лицо, склонилась над кроватью и поцеловала маму в горячую сухую щеку.

– Теперь я никуда от тебя не уеду, – решительно сказала я, подтыкая сползшее одеяло. – Подниму тебя на ноги, будешь у меня красивая и здоровая.

Не в силах больше смотреть на измученное болезнью тело самого родного человека на свете, я повернулась и вышла из палаты. Отец еще некоторое время посидел рядом с мамой, что-то оптимистично рассказывая ей, я же ждала его у окна. Когда он вышел, лицо его было невозмутимо, и только красные припухшие глаза давали понять, как тяжело ему приходится.

– А теперь ты положишь свои вещи, умоешься с дороги и перекусишь, – проговорил он, обнимая меня за плечи.

И я послушно, точно сомнамбула, двинулась за ним. Госпиталь состоял из отдельно стоящих корпусов, раскиданных на внушительной территории, засаженной деревьями и цветами. Увитый вьюном флигель из красного камня я заметила далеко не сразу. Он находился в самом конце парка, недалеко от приземистого забора, и найти его самостоятельно было бы крайне проблематично. Вывеска на иврите гласила, что это «Хевра кадиша при Тель-Авивской иудейской религиозной общине «Хабад Шомрей Шабос», и, к моему немалому удивлению, мы отправились именно туда.

– Па, зачем нам в религиозную общину? – поинтересовалась я.

– Ты прочитала надпись? – недоверчиво повернулся ко мне отец. И с гордостью добавил: – Умница! Вся в меня. Мне надо там кое с кем встретиться, забрать анализы, а потом мы сразу же отправимся в клинику.

Мы остановились у двери, папа достал карманный коммуникатор, взглянул на экран и раздраженно проговорил:

– Разрядился, будь он неладен! Агата, дай мне твой телефон, мне срочно нужно сделать несколько звонков.

Я протянула гаджет и молча наблюдала, как отец набирает на дисплее цифры, что-то сердито бормоча себе под нос. В ответ на его манипуляции из смартфона раздавались долгие гудки, но трубку на том конце провода не брали. Чертыхнувшись и буркнув, что перезвонит чуть позже (может, нужный человек куда-то вышел), папа сунул прибор в карман и взбежал на крыльцо. Следуя за отцом, я очутилась в прихожей, пропахшей формальдегидом и чем-то специфическим и сладким. Светлый холл был украшен ритуальными иудейскими подсвечниками – менорами, стоящими на подоконниках, на низких столах и даже на полу. В холл выходили четыре двери. Отец толкнул одну из них и шагнул на лестницу, круто ведущую вниз. Спустившись по ступеням до самого конца, он распахнул низенькую железную дверку и вошел внутрь небольшой комнаты, заставленной столами с разномастными косметическими принадлежностями.

– Сейчас мы войдем в лабораторию, ты не очень-то шуми, там люди работают, – предупредил меня отец и открыл следующую дверь.

На этот раз помещение за ней оказалось довольно просторным. Я шагнула за папой и огляделась по сторонам. Как-то странно, никаких людей здесь не было, впрочем, так же как и мебели. Посреди комнаты возвышался длинный железный стол, а вдоль стен стояли несколько низких топчанов, обитых дерматином. В ржавую ванну у дальней стены с монотонным стуком капала вода, на кафельном полу кое-где стояли лужи. Крохотное застекленное окошко под самым потолком оказалось забрано решеткой, сквозь него почти не проникал свет. Зато посреди потолка была привинчена мощная лампа, похожая на прожектор, свет которой до боли резал глаза. С одной стороны потолок был забран вентиляционными решетками, сквозь которые нагнетался воздух. Вот, пожалуй, и все убранство лаборатории, в которую привел меня отец.

– Так я и думал! Никого нет. Подожди здесь, я схожу, поищу наверху. Если придет лаборантка, попроси, чтобы никуда не уходила, – проговорил Лев Рудь, выходя из помещения вместе с моей сумкой.

– Папа, ты надолго? – только и успела выкрикнуть я, прежде чем за отцом захлопнулась дверь. – Смартфон-то верни…

– Отдам я твой смартфон, только дозвонюсь, – ответили из-за двери. Хлопнула еще одна дверь, и я осталась одна.

Я подошла к двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.

– Эй, кто-нибудь, – крикнула я и подождала ответа.

Мне не ответили, но это меня не насторожило. Мало ли, вдруг дверь сама по себе захлопнулась. Сейчас отец найдет того, кто ему нужен, и вернется сюда. Не стоит паниковать и ставить себя в дурацкое положение. Начну биться, кричать и скандалить, на шум сбегутся люди, и что они обо мне подумают? И каково будет краснеть за меня папе? С этой мыслью я простояла у двери больше часа, но никто в лабораторию так и не пришел. Происходило что-то странное, нужно было связаться с Борисом. Мой смартфон остался у отца, зато со мной был аппарат кудрявого друга. Можно его достать и позвонить… И тут я поняла, что как раз с приятелем у меня и нет связи, ведь это именно аппарат Джуниора упирается мне в бок и не дает нормально дышать. Мысли о собственной беспомощности окончательно выбили меня из колеи, я уселась на дерматиновый пуф и стала думать, как дать Борьке знать, что со мной случилась беда.

А между тем Борис двигался за рулем взятой напрокат машины по восемьдесят пятому шоссе в направлении озера Кенерет. Всю ночь он размышлял над тем обстоятельством, что жить ему придется действительно с чужой и совсем не любимой женщиной. Зинаида раздражала его своим инфантилизмом и желанием подчинить себе целиком и полностью всех, кто ее окружал. Отвлечь Зину можно было только глупыми играми на мобильном, что Джуниор и делал, фактически подарив невесте свой аппарат. Сам же он пользовался простенькой «Нокиа» безо всяких наворотов, которую купил в соседнем с рестораном торговом центре. Можно было смириться с ситуацией, закрыть глаза на чудачества невесты и просто наслаждаться обладанием замечательно отлаженным механизмом под названием ресторан «Монро». А можно было послать все куда подальше, развернуться и уехать домой, плюнув и на Зинаиду, и на ресторан, зато ведомым зовом сердца к настоящей любви. Раздираемый противоречиями, Джуниор промучился всю ночь, а к утру его посетила блестящая идея: отправиться в церковь Двенадцати Апостолов и спросить совета у монаха-полицейского Бенджамина. Уж он-то точно должен знать, как поступить в подобной ситуации. Выяснив в Интернете местоположение монастыря, на территории которого находилась церковь, кудрявый друг по привычке проинспектировал деятельность сотрудников ресторана и, удовлетворенный результатом, отправился в путь.

Узкое пыльное шоссе вилось по предгорьям, делая крутые повороты в самых неожиданных местах, и Устинович-младший подумал, что здесь действительно можно легко улететь за отбойник так, что костей не соберешь. Ближе к озеру белесый песок, который преобладал в начале пути, сменился пыльной зеленью, среди которой то там, то тут встречались роскошные отели. Это началась курортная зона, куда так любят выбираться на выходные не только жители Израиля, но и туристы со всего мира, желающие приобщиться к христианским святыням. Любознательный Борис навел в Интернете справки и выяснил, что место, куда он едет, считается чуть ли не самым почитаемым у всех последователей христианской культуры, ведь именно в этих местах Иисус творил свои легендарные чудеса: кормил ограниченным количеством хлебов толпы голодных, ходил по воде и оживлял умерших. В душе будучи атеистом, Борис не до конца верил во все эти истории, но, как человек осторожный, не отрицал возможности подобных происшествий, ибо кто знает, как оно было?