Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

«Здесь глубоко, омуты, — сообразил Варлаам. — Да и пловец, верно, не из лучших».

Спрыгнув наземь, отрок сорвал с плеч плащ, кафтан, стянул сапоги и стремглав бросился на помощь утопающему.

— Держись! — крикнул он и, пятная воду пенным крошевом, вразмашку поплыл к отчаянно вопящему, судорожно вскидывающему вверх лицо человеку.

«Татарин, кажись», — определил Варлаам, хватая незнакомца за край кожаной одежды.

— Ну, не дёргай, не рви рубаху! И не вопи! Дай обниму тебя за стан! Да не цепляй меня за шею! Не дави так, а то оба к Водяному в гости пожалуем!

Татарин, дрожа от холода и испуга, хрипел. Варлаам, стиснув зубы, тащил его к берегу. Вроде мелок, худ был татарин, а оказался нелёгок, отрок тяжело дышал и сквозь холодные брызги вглядывался вперёд. Далеко ли спасительная песчаная отмель, скоро ли кончится эта проклятая холодная вода?! Боялся Варлаам одного: как бы судорогой не свело ему члены!

Сильным течением их снесло вниз. Дул ветер, река волновалась, бросала в лицо водяные валы с пенящимися гребнями. Варлаам вздохнул с облегчением, когда нащупал ногами дно.

Встав, он медленно пошёл к берегу.

Татарин, шатаясь, плёлся за ним следом.

Взобравшись на песчаный взлобок, Варлаам подозвал свистом коня. Затем он собрал побольше хвороста и разжёг костёр.

Грелись, сушили одежду, татарин говорил на ломаном русском языке:

— Твоя моя жизнь спас! Твоя моя выручать. Я — теперь твоя брат, твоя — моя брат! Моя — сильный, богатый, моя — нойон!

— Как твоё имя? — спросил Варлаам, с некоторой насторожённостью посматривая на плоское, скуластое лицо татарина с редкой, короткой бородкой и узкими, вислыми усами. Глазки у нойона были маленькими, такими, что казалось, будто он всё время лукаво щурится.

— Маучи, — ответ заставил Варлаама вздрогнуть.

Маучи, или Могучей, как звали его на Руси, был наместником хана Золотой Орды в Киеве.

— Как же ты оказался тут один, без охраны? — изумлённо разведя руками, пробормотал отрок.

— Ходил на охоту. Нукеры остались. — Маучи указал грязным перстом за реку, в сторону густого букового леса. — Моя видит река, хотел переплыть. Конь упал, утонул. Моя тонуть. Твоя спасать.

— Ищут тебя, верно. Надо разжечь костёр повыше, посильнее, чтоб заметили твои люди. Соберём побольше хвороста, веток, листвы, — предложил Варлаам.

Маучи послушно последовал за ним на невысокий пологий холмик, нависающий над песчаным берегом Буга.

Варлаам с досадой подумал, что ему теперь не удастся добраться до Владимира до завтрашнего утра.

Вскоре над рекой запылал большой костёр. Высоко в темнеющее вечернее небо вознеслись языки пламени, посыпались искры, жёлтые отблески упали на рябящую под холмом воду.

Маучи стал рассказывать о себе, Варлаам слушал, время от времени бросая беспокойные взгляды за реку. Но там как будто было пока тихо.

— Моя ходил в поход с хан Бату, воевал кипчаков, мадьяр[123], брал Киев, Варадин. Много был я в походах. Копыта мой конь ходили… Полуночное море… — Он пощёлкал пальцами, вспоминая название.

— Верно, Ядранское море[124], в Далмации[125]. Доводилось и мне там бывать, — промолвил Варлаам.

«Господи, зачем, кого это я спас?! Мало того, что мунгал, дак ещё и вражина лютый, темник какой-нибудь или тысячник у Батыя был. Сколько он людей русских, да и не только русских, сгубил, а я! — думал с отчаянием отрок. — Ну дак и что же с того?! Ведь я оказал помощь страждущему, поступил, как всякий добрый христианин. Разве мог я по-иному содеять?! Что, проехал бы мимо: пропадай, мол, поганый татарин, в омуте бужском?! Нет, прав Тихон. Одно дело — честный бой, там мы — враги, иное дело — такая вот беда. В ней все равны, все должны друг дружке помогать».

Он назвал своё имя, немного сказал о себе, помянул об учёбе в Падуе, о князе Льве. Маучи понимающе кивал и добродушно улыбался.

— Твоя молод, моя старше, немного, но — старше. Много видел, много воевал, — сказал он.

— У тебя, достопочтимый Маучи, сабля, вижу, есть, кинжал на боку. Ты их на ночь не снимай, вдруг какие лихие люди нападут. Дадим им отпор. А заутре, если твоих нукеров не дождёмся, во Владимир поедем. Отец, мать у меня там.

— Твоя правильно говорит, — согласился татарин.

— А покуда сторожу вокруг костра будем нести по очереди. Сперва я, ты, верно, больше моего устал. Охота, да потом купание это в воде. Ложись, спи покуда.

Маучи не успел ответить. Снизу раздался шум, плеск воды, гортанные крики, ржание коней.

— Нукеры! — обрадовался нойон.

Приложив ладони ко рту, он крикнул что-то на своём, непонятном Варлааму языке. Через несколько мгновений к костру подлетел отряд вооружённых копьями и саблями татар в кожаных и булатных доспехах и лубяных обрских шлемах. Все они были на конях.

Маучи торопливо объяснил им, что произошло. Затем он обратился к Варлааму:

— Твоя — мой брат, моя — твой брат. У нас — одна кровь.

Он надрезал на руке кожу и подал Варлааму нож. Отрок, усмехнувшись, сделал то же. Потом они соединили надрезанные места, на которых выступили капли крови. Нукеры шумно и радостно приветствовали их братание. Затем Маучи сказал так:

— Моя конь — твоя конь. Я дарю тебе, брат, свой лучший конь, а ты дашь мне свой.

По его знаку один из нукеров подвёл к Варлааму стройного солового иноходца. Отрок с улыбкой залюбовался красивым долгогривым жеребцом.

Взамен он отдал Маучи своего саврасого коня.

— Моя едет в Холм, твоя — в Ульдемир, — со вздохом промолвил Маучи. — Даю тебе двух моих нукеров. Проводят тебя до Ульдемир. Простимся сейчас, брат. Будешь Киев — приходи.

— Да, брат, — ответил ему ошеломлённый Варлаам. — А ты, если будешь в Перемышле, тоже мимо не проезжай.

Они обнялись, маленький Маучи крепко стиснул Варлаама в своих объятиях. Варлаам с изумлением заметил, как по грязной щеке нойона покатилась слеза.

На том побратимы расстались. Маучи и его спутники исчезли в ночной тьме. Варлаам постелил войлочную попону и лёг возле костра. Нукеры с копьями наперевес, стараясь не потревожить его, молча и неслышно обходили холм.

«Это надо же! Стать братом врага, татарина!» — Варлаам изумлённо покачал головой и вдруг подумал: что почувствует и что скажет Альдона, если когда узнает о сегодняшнем событии. Он представил себе её полное презрения лицо, её твёрдый наморщенный носик