За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

Возникнув в древнем мире, в среде рабовладельцев, расизм пережил тысячелетия и пышно расцвел в эпоху Великих географических открытий и создания колониальной системы.

Вследствие того что недобросовестные лжеученые, подтасовав факты, объявили высшей расой белую, а внутри ее — «нордические народы», германцев и анг–лосаксов, весь остальной мир стал восприниматься расистами, как некая колониальная плантация, населенная ущербными недочеловеками.

Монстр белого расизма вызвал к жизни целую серию себе подобных желтых и черных уродцев. Националисты и расисты–африканцы и националисты–расисты–азиаты ответили своим белым ненавистникам тем же самым — объявили свои народы лучшими и избранными, свою культуру — высшей, свой образ жизни — наиболее человечным и совершенным.

Гаитянские диктаторы–негры «поднялись» до «высот» «черного» расизма и шовинизма, ничуть не лучшего, чем расизм «белый». В «черных» государствах Африки высшим шиком местных толстосумов–аборигенов стала считаться эксплуатация белых шоферов и слуг.

Гнусная идея совершила замкнутый цикл и возвратилась на круги своя — раса, ее породившая, сама начала страдать от порожденного ею урода.

В ряду интересующих нас понятий есть и еще одно — космополит.

Слово «космополит» — означает «гражданин мира» и по смыслу вроде бы должно противостоять и национализму, и шовинизму, и расизму, не объединяющими человечество, а, напротив, противопоставляющими один народ или расу всем другим. Посмотрим, так ли это.

Возникло это слово в Древней Греции, и человеком, впервые его употребившим, был, как утверждают, мудрец и бродяга Сократ. Он не написал ни строчки, но его афоризмы записывали за ним его ученики, и один из них — некто Эпиктет — как–то записал: «Я не афинянин или коринфянин, а я космополит».

В разное время термин «космополит» понимался по–разному. В средние века космополитами называли себя монахи и прелаты католической церкви. Они входили во всемирную церковную империю, и им были чужды интересы отдельных народов и государств, превыше всего ставили они благо папского Рима — вселенского центра католицизма, а следовательно, и свои собственные корыстные интересы, которые были неотделимы от выгоды их церкви.

Таким образом, благородная идея всемирной общности людей и их равенства, независимо от того, где они родились, впервые была своекорыстно использована могущественной всемирной организацией, руководителям которой было наплевать на все что угодно, кроме собственного профита.

Лицемерие римских попов вскоре было разгадано, но людское сознание они уже успели развратить, и светские циники, презрительно относясь ко всему на свете, в том числе и к своей собственной родине, говорили с высокомерным пренебрежением безродных выскочек: «Где хорошо, там и отечество».

Космополитами стали объявлять себя ландскнехты и кондотьеры, авантюристы высокого полета и всякая шваль помельче.

Возвышенная идея всечеловеческого братства и единства превратилась в свою противоположность, став откровенным орудием разобщения людей.

Таким образом, все эти четыре теории, при всем их различии, едины в одном — главном: они служат интересам разобщения людей, сеют ненависть и вражду между ними и играют на руку всем, кто в этих раздорах отыскивает свою классовую и идеологическую выгоду.

А теперь вернемся в середину XVIII столетия, в год 1754‑й.

— Были и честные среди них, и искренние отчизнолюбцы, — сказал Ларион Матвеевич, — да и ныне есть. Возьми, к примеру, соседа нашего по псковским вотчинам — Абрама Петровича Ганнибала. Он не только был чужеземцем и иноверцем, но и иной породы. Ну, как бы тебе пояснить это? — Батюшка задумался. — Есть такое французское слово «расэ», в русском языке не знаю я ему подобна. Словом, Абрам Петрович есть уроженец арапского племени и потому черен, как головня. Однако ж привержен отечеству нашему более некоторых иных моих соплеменников. — Батюшка вновь задумался и вдруг произнес: — Надо бы Абраму Петровичу при случае тебя представить. Он не только сосед наш, но и один из первейших фортификаторов и артиллеристов. И ежели станешь ты далее по инженерной части служить, то не миновать тебе быть у генерал–поручика Ганнибала под командою.

Знаком мне и Варфоломей Варфоломеевич Растрелли — архитектор милостью божьей. Нас уже давно не будет, а дворцы, что построили по его прожектам и в Петербурге, и в Петергофе, и в Лифляндии, останутся вечным украшением России.

Немало и других иноземцев мог бы я назвать тебе, Миша, но не в том дело. Живут они в России, на российской почве, и коль скоро пустили в нее корни, то и питаются ее соками. Однако ж, подобно полезному древу, дают ей и от себя. Так леса или сады сосуществуют с землею: берут от нее живительные соки, нам же дают плоды. И подобно то большому саду, в коем рядом с русскою яблонькой рос бы италианский лимон, а возле малороссийской вишни прижилась бы французская виноградная лоза. И хотя екзотические сии растения тонули бы в нашем саду в сотнях отечественных дерев, разве стал бы от их присутствия сад наш хуже? Или при взгляде на виноград и лимон испытывали бы мы досаду и раздражение?

Россия, сын мой, велика, как ни одна иная страна в мире. И на просторах ее за тысячу лет народы так перекипели, что порой и не скажешь, кто какого племени сын.

Да сие, по сути, и не столь важно, лишь бы служил стране своей честно и любил ее беззаветно.

Продолжение Беседы 5

Михаил Илларионович Кутузов прожил долгую жизнь. И встретились ему за его 68 лет не тысячи — десятки тысяч разных людей. Он видел высочайшее благородство и самую низкую подлость. Встречался с беззаветной любовью и храбростью, сталкивался с мелким себялюбием и жалкой трусостью. Рядом с ним оказывались герои, проползали мимо него и ничтожества. Однако их человеческие качества не зависели от принадлежности носителя этих качеств к той или иной нации.

Во время одной из русско–турецких войн молодому еще Кутузову довелось служить вместе с неким подполковником Францем Анжели — полуфранцузом, полуитальянцем.

5 июля 1770 года в жестоком бою у реки Ларга Кутузов с двумя ротами своих стрелков выручил батальон Анжели, почти окруженный турками.

А через двадцать лет, в бытность свою чрезвычайным и полномочным послом России в Константинополе, Михаил Илларионович узнал, что Франц Анжели служит теперь Франции и намерен через Турцию пройти в Крым или на Кубань, чтобы организовать там антирусское восстание, подняв татар и черкесов.

В то время русскими войсками на Кубани командовал Суворов, и Кутузов предупредил Александра Васильевича о возможном появлении Анжели в районе сосредоточения его войск.

Кутузов писал об Анжели: «Он хитрой и затейливой человек, но малодушный и, быв уже один раз выгнат из России, довольно, думаю, имеет к нам злобы».

В другом письме Анжели получает от Кутузова еще одну характеристику: «…в этом человеке, безусловно, соединяется ум интригана с душой низкой и трусливой».

Кутузов следил за каждым шагом Анжели, извещая Екатерину II: «Я надзирать буду его поступки всеми способами». И «надзирал» до тех пор, пока Анжели не убрался восвояси.

Низкая неблагодарность Анжели к стране, приютившей его, разве не могла пробудить в Кутузове демонов слепой ненависти к иноземцам?

Ответим так: в ком–нибудь ином — могла, в Кутузове — нет. Ибо Кутузов видел множество примеров совершенно противоположных Анжели.

Достаточно рассказать только о некоторых эпизодах лишь одного сражения — Бородина.

Гордясь великими отчизнолюбцами — Раевским, Ко–новницыным, Ермоловым, Немировским, Тучковыми и сонмом иных русских героев и патриотов, разве не видел он холодного мужества шотландца Бар–клая–де-Толли, под которым в день Бородина пало четыре лошади, было убито и искалечено пять находившихся рядом адъютантов, прострелены треуголка и плащ? И Барклай, ни на секунду не потеряв самообладания, с начала и до конца сражения был в самом его пекле.

Разве не гордился Кутузов и не горевал, узнав о смертельном ранении грузинского князя Петра Багратиона или героической гибели сына пленного турка — двадцатисемилетнего русского генерала Александра Ку–тайсова? И не был героем Бородина немец Павел Пестель? Да, да, тот самый, глава декабристов, — «рыцарь из чистого золота — с головы до ног».

А после Бородина? Разве не поровну любви и доблести положили на алтарь России знаменитые партизаны — русский Денис Давыдов и немец Александр Фигнер? И зять Кутузова — партизан татарин Кудашев?

И все же сколь ни ярки были вспышки этой искрометной генеральской доблести, при всей их красивости чем–то напоминали они торжественные огни праздничного фейерверка, в то время как лавинная, всесокрушающая солдатская доблесть подобна была могучему лесному пожару, который, ревя и неистовствуя, неудержимо шел высокой жаркой стеной, круша и испепеляя все, что стояло на его пути.