Высадка в Нормандии - Энтони Бивор

Наращивание союзных сил на плацдарме ускорялось. К 12:30 американцы высадили в секторе «Омаха» 18 772 человека. Через полчаса одна рота 16-го пехотного полка 1-й дивизии при поддержке подразделения 116-го полка 29-й дивизии начала атаку на Кольвиль-сюр-Мер. В некоторых донесениях сообщалось, что многие немцы в Кольвиле были пьяны и для забавы выкрикивали приказы по-английски. Американцы пробивались вперед, но вскоре попали под огонь своей корабельной артиллерии и потеряли восемь человек. Запах пороховой гари сделался таким нестерпимым, что большинству солдат роты Г, не исключая и санитаров, которые оказывали помощь раненым, пришлось действовать в противогазах. Подали сигнал желтыми ракетами, однако стрельба не прекратилась. Через некоторое время, впрочем, орудия корабля смолкли. И лишь позднее в штабе 352-й дивизии стало известно, что деревня окружена американскими войсками: поступило донесение о том, что эвакуировать раненых в тыл «возможности более не имеется».

18-й пехотный полк 1-й дивизии обошел Кольвиль, где продолжался бой, и двинулся дальше. 115-й полк 29-й дивизии также продвинулся в глубь побережья и атаковал Сен-Лоран. Вскоре после этого, в 14:45, удалось выяснить, изучив книжки денежного и вещевого довольствия немецких солдат, что первые захваченные пленные принадлежат к 352-й пехотной дивизии. «Я просто глазам своим не поверил», – записал вскоре после боя офицер разведки. Его потрясло то, что американцы даже не подозревали о присутствии здесь этой дивизии.

Как только были подавлены почти все обнаруженные огневые точки противника, бронированные бульдозеры смогли расчистить отдельные участки, что позволило войскам и технике легче высаживаться на берег и быстрее продвигаться в глубь сектора. Сгоревшие танки оттаскивали прочь, как и поврежденные десантные катера и шлюпки. Один сапер из 1-й дивизии жаловался, что его несколько дней после этого, не давая есть, преследовал запах горелого мяса. Группы подрывников продолжили уничтожать устроенные немцами на береговой полосе заграждения. Те, которые могли быть снабжены минами-ловушками, цепляли крюками на длинных тросах и оттаскивали подальше. То тут, то там еще падали немецкие снаряды – вражеская артиллерия продолжала беспокоящий огонь по береговой полосе, – но чаще взрывы гремели не от снарядов, а от сработавших мин или от зарядов взрывчатки, заложенных на заграждения группами подрывников.

Санитарные команды тоже трудились не покладая рук. Для многих раненых, особенно тех, кто впал в шоковое состояние, было весьма опасно переохлаждение. Санитары посылали солдат за дополнительными одеялами, сохранившимися на подбитых десантных шлюпках, а индивидуальные пакеты собирали с убитых. Зачастую санитары мало чем могли помочь раненым, разве что сделать укол морфия или стянуть края рваных ран – например при осколочных ранениях в ягодицы. Некоторые раненые уже не имели надежды выжить. «Я увидел молодого солдата, – писал капитан 60-го медико-санитарного батальона. – Он был очень бледен и кричал явно от нестерпимой боли. Из-под разорванного обмундирования выпали наружу кишки. Я был бессилен помочь ему, сделал только инъекцию морфия и подбодрил. Вскоре он умер».

Тем, кто страдал от пулевых или осколочных ранений, врачи давали пентобарбитал, который погружал их в забытье. Тем же, у кого посинели руки – а это указывало на большую кровопотерю, – ставили переносные капельницы с плазмой крови. Но даже капельницы и одеяла помогли далеко не всем – за ночь от шока и холода умерло много раненых. Раненых теперь уже можно было эвакуировать на корабли в освободившихся шлюпках, но на пустынных участках берега раненым приходилось ждать подолгу. В неразберихе высадки получилось так, что на некоторых участках почти не оказалось санитаров. Медсанбат 1-й дивизии понес такие потери при высадке, что ему пришлось в первую очередь заняться своими ранеными. А дольше всего пришлось ждать помощи тем, кто подорвался на минах, уже на возвышенности, – сначала саперы должны были расчистить проходы к ним. Многие провели там всю ночь, а помощь пришла только на следующий день.

Раненых доставляли на боевые корабли – такие, как «Сэмюэль Чейз» и «Бэйфилд», – или на большие транспортные корабли, оборудованные под плавучие госпитали. Им предстояло вскоре вернуться в Англию. Со шлюпок на корабли раненых поднимали в подвесных сетках грузовыми кранами. На борту в обстановке «организованной неразберихи» врачи проводили сортировку. До одного солдата внезапно дошло, что у него нет правой ноги. Он заорал: «У меня нет ноги! Что же теперь делать-то? Я же фермер!» – и санитару пришлось силой удерживать его.

Тем, кому помочь уже было нельзя, делали укол морфия, ставили капельницу с плазмой крови, после чего «предоставляли каждого своей судьбе». Умерших матросы относили в судовой холодильник – это очень не нравилось кокам. А когда один хирург стал проводить на камбузе операции, они и вовсе пришли в ужас. На борту «Бэйфилда» оказался лишь один опытный армейский хирург. Ему помогали корабельные врачи, еще не имевшие опыта. Да и большинство санитаров никогда раньше не имели дела с боевыми ранениями. К одному такому попал рейнджер, получивший тяжелые ранения в голову. Санитар не сообразил, что только каска удерживает мозг раненого, и снял ее. Мозг тут же оказался снаружи; санитар «безуспешно пытался затолкать мозг обратно в череп». Перепуганного санитара успокоил врач, который объяснил ему, что этот раненый все равно умер бы.

В 17:21 полковник Тэлли радировал на «Анкон», что можно выгружать «колесные и гусеничные машины» почти на всех участках берега ниже верхней точки прилива. Генерал Героу испытал немалое облегчение. Преисполнившись решимости еще до наступления ночи перенести свой штаб на французскую землю, генерал сошел на берег. Прибрежную полосу он преодолел в присланном специально для этой цели полковником Тэлли бронированном бульдозере и в 20:30 прибыл на КП корпуса. От КП до линии фронта пока еще было всего метров четыреста пятьдесят – пятьсот.

Немного раньше высадился командир 29-й дивизии генерал-майор Чарлз Х. Герхардт, который любил придираться к подчиненным по мелочам. Он устроился в собственном штабе и, сидя на ящиках с консервами, изучал карту. Обоим генералам было о чем поразмыслить: и о понесенных в тот день потерях, и о том, что предпринять в самом ближайшем будущем. Согласно донесениям, потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили более 2000 человек, и эта цифра до сих пор не выяснена окончательно[94]. Официальный военный историк Форрест К. Поуг, беседуя с выжившими солдатами, пришел к выводу: «Они считали, что все, кроме них, погибли или попали в плен. Такая своего рода “дымовая завеса” привела к тому, что потери были неимоверно завышены, хотя даже самые высокие цифры оказались намного ниже тех, каких опасались штабы накануне дня “Д”». Единственное, что установлено точно, – мирных французских жителей за первые сутки вторжения погибло 3000 человек, то есть в два раза больше, чем американских военнослужащих.

Пусть потери союзников в день «Д» и оказались намного меньше, чем прикидывали в штабах, разрабатывая план операции, это нисколько не облегчает шока, перенесенного попавшими на бойню солдатами первого эшелона в секторе «Омаха». Символом принесенных жертв, хотя и нетипичным, стала рота А 116-го пехотного полка – подразделение, переведенное из Национальной гвардии[95]. Утром 7 июня один из уцелевших ее бойцов встретил бригадного генерала Кота. Тот спросил, из какого подразделения солдат, а услышав ответ, лишь печально покачал головой. «Ему лучше меня было известно, что наша рота фактически… ну, скажем, выведена из строя». Из 215 человек около 100 было убито, многие ранены[96].

В Америке об «Омахе» слагали легенды, но куда более суровая правда еще ждала американцев впереди. В Нормандии средние потери с обеих сторон в итоге превзойдут потери сторон на советско-германском фронте за сопоставимый период времени[97].

Глава 8

«Юта» и парашютисты

Когда над полуостровом Котантен взошло солнце, оно не так уж сильно помогло рассеянным повсюду воздушным десантникам прояснить свое положение. Им трудно было ориентироваться на полях Нормандии, окруженных высокими живыми изгородями. Для многих рассвет лишь означал, что теперь можно закурить и не опасаться выдать огоньком свое местонахождение. Немного легче стало искать и сброшенные с самолетов контейнеры и мешки со снаряжением, оружием и боеприпасами. Одному штабному офицеру помог собирать их мальчишка-француз, у которого были телега и лошадь. Щедро пролившейся в ту ночь с небес манной в контейнерах не стали пренебрегать и немцы: они без стеснения угощались американскими продуктами и сигаретами.

Парашютисты, не погибшие при выброске, постепенно собрались в смешанные группы и нанесли удары по намеченным для них целям, хотя радиосвязи со штабом ни у кого из них не было. Правда, им помогало невероятное замешательство, которое царило среди немцев. Способствовало успеху то, что парашютисты и бойцы Сопротивления перерезали немецкие линии телефонной связи. Кроме того, дислоцированные на полуострове немецкие войска действовали неуверенно: во-первых, они не представляли себе, где сконцентрированы основные силы американского воздушного десанта, во-вторых, лишились командования. Командир 91-й воздушно-десантной дивизии генерал-лейтенант Фаллей, как мы знаем, погиб, нарвавшись на засаду, а командир 709-й пехотной дивизии генерал-лейтенант граф Карл Вильгельм фон Шлибен до сих пор не вернулся в свой штаб.