Ведьма (СИ) - Конторович Александр Сергеевич

К слову сказать, с наступлением зимы поток страждущих сильно поубавился – попробуй, доберись по снегу в такую даль! В основном приезжали местные из окрестных деревень. Иногда – из района. Совсем редко – кто-нибудь из городских, не побоявшиеся снегов и холодов.

Монастырская община впервые с незапамятных времен переживала зиму относительно легко, можно даже сказать – радостно. В жилом корпусе благодаря новому отоплению было тепло, имелся солидный запас топлива для генератора, а на пожертвования паломников удалось запастись дровами аж до самой весны. Так что в домике у Даны постоянно топилась печь – экономить на поленьях не требовалось. А еще ее жилище существенно утеплили снаружи – отец Александр прислал трудников в монастырь для этого дела. Они законопатили все щели, обернули стены какими-то лохматыми и толстыми пластами ткани и сверху обили еще раз деревом.

Жить можно, даже неплохо.

И все бы ничего, если бы не довольно частые инциденты с пьяными деревенскими мужиками. Дана и в своем мире немало насмотрелась на пропащих выпивох, но вот чтобы так сильно напивались, как здесь – такого она еще в своей жизни не видела. Питье здесь было не веселое – бесшабашное или тоскливое, а – черное и безнадежное, злое до смертного боя и полной потери человеческого вида. Пили мужики крепко, а когда напивались – били домашних почем зря, ломали все вокруг, искали себе добавки, бродя по темным, неосвещенным улицам промерзшей деревни, иногда и замерзали насмерть, заснув в каком-нибудь сугробе.

Однажды Дану вызвали к допившемуся до белой горячки молодому мужику из их деревни. Приехал за ней, как обычно, Иван Волосюк – он вызвался помогать монастырю этой зимой в доставке целительницы до деревни и обратно.

– На, вот, полушубок накинь, – сердито пробурчал он, видя, как девушка закутывается в кокон из шерстяных покрывал, – у меня все равно висит ненужный – младшая дочь уехала в город, ей это теперь не нужно.

Шуба была тяжелой и доходила до колен. Дане она не понравилась – слишком уж сковывала движения. Но спорить она не стала, к тому же, она сразу почувствовала, как стало теплее – толстая овечья шкура не пропускала холодный ветер.

– Совсем допился мужик, – горестно рассказывал Иван своей спутнице историю ее будущего пациента, – а Полинке одной все время приходится тут обходиться. Родителей у них нет, померли, а Дмитрий всегда пил, а сейчас, видать, уже и вовсе свихнулся на этой почве. Эх-х-х… Мы стараемся ей помогать, как можем, но она упрямая – в чужой дом идти не хочет, остается за братом ухаживать. Но теперь уж мы просто боимся, что либо он помрет, либо девчонку прибьет сгоряча. Ты уж посмотри на него, Даша, хорошо? Ради Полинки хотя бы.

Иван споро довез Дану до нужного дома и помог ей выбраться из саней. Протопал следом за ней до входа в избу, помог отворить тяжелую, заледевшую дверь и пропустил целительницу в дом.

Она сразу обратила внимание на скудость обстановки. Это была даже не бедность. Так выглядела нищета. Грубая деревянная мебель – стол, лавка, облезлая, полуразрушенная печка, нетопленная к тому же, на окнах какие-то истлевшие занавески, обшарпанный шкаф в углу – вот и весь интерьер комнаты. У окна на табуретке, забравшись с ногами, сидела испуганная худая девчонка в лохматом полушубке. У нее был красный от холода нос и огромные грустные глаза.

– Здравствуй, Полина, – поздоровался Иван, – я твоему брату целительницу привез. Где Димка-то?

– Здравствуйте, дядя Иван. Он там, – девчонка покосилась на Дану и показала рукой на дверной проем, закрытый цветастой занавеской. – Только он не узнает никого. Я заглядывала, а он меня увидел и закричал что-то.

Голос девчонки задрожал и сорвался.

– Ну что? Смотреть будешь? – обернулся Иван к Дане.

– Буду, пошли, – и они скрылись за цветастой занавеской.

– Врать я тебе не буду, Полина, – сказала Дана, заглядывая девочке в глаза, – брат твой очень плох. Но проблема даже не в его состоянии, а в том, что как только он немного придет в себя, он опять напьется. И все может повториться заново. Ты не сможешь удержать его от пьянства.

– Я постараюсь, – упрямо ответила малолетка, – один он у меня, больше никого на свете нет. Сделаю, что смогу. Не пойду я никуда отсюда. Тут мой дом.

Дана с Иваном переглянулись и вздохнули.

– Ладно. Вот тебе лекарства. Сестра Вера написала на них, как их принимать. Иван вечером еще заглянет к тебе, проверит, как дела, хорошо? А завтра я еще раз приеду, ему лучше должно стать, тогда и решим, что делать. И вот что, холодно у тебя тут. Давай печку растопим? Я тебе помогу, а?

Девчонка насупилась, опустила глаза вниз и холодно ответила:

– Не надо мне помогать, я сама натоплю. Идите уже.

– Да я помочь хочу!

– Даша, – вдруг позвал ее Иван, – нам сказали уходить, пойдем.

И он буквально вытащил целительницу во двор и поволок ее к саням.

– Иван, да отпусти меня, в конце концов, уже! Что с тобой случилось-то? Ты что в меня вцепился?!

– А то и вцепился, что нет у Полинки ни бревнышка в запасе, а ты к ней со своей печкой пристала! Она – девчонка гордая, ни за что не скажет, что у нее ни гроша за душой!

– А как же она живет? – остолбенела от этой новости Дана. – Ведь зима же!

– Выкручивается по-всякому. Да и мы помогаем – кто дров, кто еды подбросит. Не замерзнет. Я тебя отвезу и дровишек ей заброшу потом, не волнуйся.

– Ну уж нет! Давай сначала дрова завези, а я в магазин схожу пока, там и встретимся. И не спорь! А завтра к обеду за мной заезжай – я как раз новую настойку приготовлю для ее брата.

Но следующий визит к пациенту случился раньше, чем предполагала Дана. Монахини только собрались на утреннюю службу, как в ворота монастыря тревожно застучали.

– Дашенька! Беда – пациент твой вчерашний сгорел! Залез зачем-то в баню, да и поджег ее, сам в огне сгорел, и девочка пострадала, когда пыталась его вытащить. Ее сюда привезли – чтобы быстрее ты могла ей помощь оказать. Торопись, дочка!

На сестре Анне не было лица – так поразила ее эта ужасная новость. Она, видимо, бежала к домику Даны со всех ног, и теперь, запыхавшись, держалась за косяк двери и пыталась обрести дыхание.

Полина плакала, пока не уснула, напоенная сонной настойкой и укутанная в теплое шерстяное одеяло. Боль удалось унять быстро, но только боль от ожогов, которых было довольно много на руках девочки. А боль утраты заглушить было невозможно. Оставалось только усыпить бедняжку на какое-то время, чтобы дать хоть немного ее телу восстановиться от полученных ожогов.

«А душевные раны придется врачевать позже. И какими-то другими способами», – подумала Дана, сидя рядом с кроватью своей юной пациентки.

Девочка была довольно мила и выглядела очень трогательно, особенно с забинтованными по локти руками. Хвала небесам, ожогов было хоть и немало, но они не были глубоким – Полина пыталась вытянуть своего брата, потерявшего сознание от дыма, из горящей бани. И тянула его до тех пор, пока на нее саму не упали сверху доски. Но она и тогда не сдалась – принялась расшвыривать горящие бревна и пожгла себе все руки. Хорошо, что лицо не сильно пострадало, даже косы остались целыми, будучи скрыты шерстяным платком. А волосы, надо сказать, были у Полины на загляденье – густые, светлые, и блестели, как расплавленное серебро.

«Эти царапины и ссадины на лице заживут без следа, – разглядывала спящую девочку целительница, – а вот руки, там да, там останутся шрамы. Но это не так важно».

Полина очень привязалась к Дане, которая проводила с пациенткой много времени. Оказывается, девочка не была такой уж маленькой, просто выглядела еще совсем как подросток, а на самом деле ей было уже шестнадцать лет. А может, сказывалась ее худоба и вечная неустроенность в жизни – с лица Полины никогда не сходило испуганное выражение. Зато здоровье быстро шло на поправку.

Настал день, когда Полине можно было возвращаться в деревню. Иван заверил Дану, что за девочкой односельчане будут приглядывать, а к весне решат вопрос о том, поедет ли она в детский приют или останется жить в деревне дальше.