Чекисты рассказывают. Книга 3-я - В. Шевченко

Офицер нахмурился:

— Знаем таких навозных жуков, что толстовцами прикинулись. А если сюда придут большевики? И до тебя доберутся.

— А я вот сейчас в гестапо пойду и объявлю, какую вы тут пропаганду пущаете!

Офицеры уехали. Гестапо Василия не тронуло.

— За меня хозяйка горой встала! — объяснил он мне.

Тогда мне и такое объяснение годилось. Теперь-то я понимаю: толкался он среди русских рабочих, выявлял настроения и доносил в гестапо.

Минул еще год моей рабской жизни. Время наступило для немцев смутное. Все уже знали, что Красная Армия теснит гитлеровцев повсюду, что недалеко ей до границ Германии...

Перевалило мне на шестнадцатый год жизни, в доверии у хозяйки я был полном.

Стоп! Вот он, поворотный момент в моей жизни. Совсем просто все объяснить, только слегка, совсем слегка слукавить! Даже следователь, хотя и всю мою жизнь изучил, на этом моменте остановки не сделал. А мне надо сделать.

— Сколько вам было лет, когда окончилась война? — спросил меня следователь.

— Семнадцать.

— Почему же вы не явились к союзным войскам с просьбой отправить вас на Родину?

— Испугался...

— Могло быть... — согласился следователь. — Лагерь для перемещенных лиц не дом отдыха...

Но я совсем не этого испугался. Неустроенность меня отпугивала, а я тогда уже был при деле.

Красная Армия неудержимо накатывалась. С северо-запада надвигалась армия союзников. Василий от страха продолжал ругать большевиков, но прорывались иной раз у него и такие фразочки:

— Обнадежили понапрасну и скукожились! — Это он в минуту отчаяния так о германском фюрере выразился.

У фрау опустились руки, нарушился образцовый порядок. Василий еще как-то поддерживал хозяйство, деваться ему было некуда.

А у меня завязалась дружба с Мартой.

Она частенько приходила к нам, ко мне скорее. Сначала расспрашивала о России. Немного я мог ей рассказать. Россия утонула в дыму и тумане. Заморочил голову мне Василий, а о своих детских играх что же рассказывать.

Однажды Марта меня решительно спросила:

— Скоро сюда придут ваши или американцы... Тебя освободят, и ты можешь уехать в Россию. Ты уедешь?

Вопрос прямой и, казалось бы, тогда для меня ясный. Василий содрогался от ужаса перед таким исходом. Пугал он и меня:

— Ты, парень, вот что... Мы тут с тобой отсиделись, пережили непогоду... Ты не вздумай обратно возвращаться! Это прямая дорожка под пулю!

Я уже не был бессловесным. Спросил его с некоторым даже вызовом:

— А мне чего страшиться? В плен я не сдавался, присяги не нарушал... Меня мальчишкой посадили в вагон и увезли!

— А что ты здесь делал, парень? На кого ты работал, кому помогал? Врагу помогал! Ты врагов молоком да маслицем откармливал! Как на тебя там посмотрят? Так что и тебе возврата нет! Думай, куда податься! Да в России-то сейчас мрак, разруха... Не скоро она на ноги подымется!

Это меня не пугало. Что могло быть страшнее рабства, какой еще мрак после этого мог испугать?

Когда Марта прямо поставила вопрос: уеду ли я или останусь, прямо ей отвечать я опасался. Еще не окончательно рухнула власть гестапо, еще стоял Берлин, а в Берлине сидел фюрер. Но и лукавить с девушкой мне почему-то не хотелось.

— Боюсь... — ответил я. — Меня могут судить! Я на немцев работал!

— Это глупость! — перебила она. — Мальчишек не судят!

— Дом мой разорили... Некуда ехать! Отец, наверное, убит.

— У тебя две руки, и ты здоров! Ты не хитри со мной! Если очень скучаешь о России — скажи! Мне тогда ты не нужен! А если забыл Россию, то возьми меня в жены. Генрих-то убит! У нас теперь нет женихов.

Марта была старше меня, в расцвете женской красоты.

— Я девушка честная, — продолжала она. — Женой буду хорошей. Мне дети нужны. И начинать нам есть с чего... Хозяйство не развалилось... Молоко и масло в цене будут. Ваши сюда не успеют, американцы раньше придут... Никто тебя отсюда насильно не увезет! Я тебя прикрою!

Я молчал: научился сразу не выскакивать.

Насмотрелся я, что такое хозяин. А тут сам могу стать хозяином. Понравилось мне это.

— Не уеду! — сказал я Марте.

— Из-за меня?

— Из-за тебя!

— Вот и хорошо! — сказала она спокойно. — Я объявлю, что с завтрашнего дня ты ко мне переходишь. Поженимся, когда тебе восемнадцать лет исполнится...

Вскоре война кончилась.

Пересидел я войну в коровниках. Слышал взрыв бомб, когда американцы бомбили завод, что стоял неподалеку от хозяйства фрау.

Разыскивали пленных и угнанных в рабство. Сам я не объявился, никто на меня не указал. Минула и эта пора.

Отмечу еще одно событие. Фрау продала свою молочную ферму, и они вместе с Василием куда-то исчезли. Некому было интересоваться, куда они исчезли и почему.

Следователь спросил меня в этом месте:

— Итак, жизнь ваша устраивалась, вы сделались чем-то вроде фермера... Мелкий немецкий буржуа? Годится такое определение?

Я ответил, что такое определение подходит.

Мы поженились с Мартой.

Все развивалось по ее плану, она была женщиной волевой и умела настоять на своем.

Работа все та же, что и у фрау, но на себя.

Марта родила двоих сыновей. Все у нее сосредоточилось на наших мальчиках, все интересы только вокруг них.

Любила ли она меня? Любила! Это было разумно, это устраивало ее, я был отцом мальчиков.

Из поколения в поколение деды и отец Марты жили размеренной жизнью. Они довольствовались своим миром, не рвались к тому, чтобы раздвинуть его рамки, все делали на века.

Взять хотя бы мебель. Тяжелая, массивная, прочная, кувалдой не разобьешь. И некрасивая.

— Людям всегда нужно будет масло, молоко, мясо... Это фундамент. Мы стоим на прочном фундаменте, — передавала мне Марта мудрость своих предков.

Вокруг столпотворение. Разорялись богачи, возникали из ничего эфемерные богатства, кто-то играл на бирже, кто-то пускался в спекуляции, нас с Мартой это никак не касалось. Действительно, молоко, масло и мясо каждый день покупались, а цены на них росли с неуклонной закономерностью.

Но стены этой крепости по новым временам оказались не столь прочными. О них разбились все бури прошлого столетия, а тут стены дали трещину. Мне сделалось тесно в этой крепости. Характер? Нет. Истоки надо было искать в моей прежней жизни, в том, чему научила меня первая учительница, Евдокия Андреевна.

Была Евдокия Андреевна сухонькой старушкой, ходила в очках с сильными стеклами. На ней был неизменный черный жакет, белая блузка, под воротничком черный бантик. Такой она мне и запомнилась. Взрослые рассказывали, что Евдокия Андреевна приехала в наши края задолго до революции.

Помнил я и ее первый урок, первые слова, которые врезались в память навечно.