Погода массового поражения - Дитмар Дат

старика и внучку сразу берут в оборот, типа мы ж тут не на выставке, чтоб просто так глазеть: «you guys need anything special?»[93]

ну, константин-то, скорее, нет, а я бы не отказалась от черной туши и приличной помады, на кассе статный чернокожий просвещает озадаченного умника: «did you know that the number of people with thinning hair will increase faster than the overall population»[94], на слух не отличить от врачующей интонации рекламы, с которой местное телевидение норовит впарить все — от шоколадного батончика до добровольного страхования, как будто речь идет, во-первых, о самой распоследней из распродаж, а во-вторых, о предотвращении чумы или

просто среди всех помад единственной, которую я хотела бы попробовать, и в помине нет. у них у всех клевые названия: «контрол», «бьюти», «фэшн» — какой же цвет мне нравится? к дорогущей туши от «kiss me», 25 долларов как-никак, подошло бы нечто максимально эксклюзивное как ээм — «really bright?»[95] напускаю я на себя усталости; она прицепляется: «like red bright, or pink bright?»[96]

«э-э pink, yeah», и так вот мне достается не «бьюти», не «контрол», а «фан»[97], ну, такая я и есть, пятнадцать долларов девяносто, большое спасибо, итого сорок долларов и девяносто центов в целом, вот и опять я здорово потратилась. Константин, который только наблюдал, сам в таком шоке, что даже нехарактерным образом не хочет сегодня ни в какой скромный ресторанчик, ни даже в гостиничный, а по собственной инициативе предлагает пятый этаж.

наниди, которая мне приснилась, имела в виду это? ему все чаще хочется того же, что и мне.

«что думаешь?» наконец-то снова поправляет очки, похотливый блеск в глазах, потому что он знает, я образцовая ученица, — итак, что же я думаю об этом аппарате на синем бархате, за стеклом?

«что это… очень эстетично… очень привлекательно, приборчик этот».

«хммм», удовлетворенно извергает Константин и обменивается заговорщицким взглядом с мадам хеннеке, которая ставит поднос с чаем и своими вездесущими кексиками с корицей на стол, пока мы, два немца, восторгаемся фигней на книжной полке, даже виноград они предлагают, в столь страстно гофрированной чаше, что от одного взгляда на нее голова кругом

совершенные сферы, блеск латуни, болты, резьба, трубки, кольца сатурна, возникает впечатление чего-то музыкального, все вместе не больше косметички: «я бы сказала, музыкальный инструмент?»

«нет», он знающе улыбается.

«ну ладно, тогда… трубки, это… я бы сказала, это может быть чем-то пневматическим или гидравлическим, но как это работает и чему служит, если это не особая металлическая волынка… нет, не угадаю».

«может быть, мотор», он осторожно гладит меня по руке, мы отступаем на шаг в сторону и наклоняемся вперед, чтобы лучше рассмотреть, как трубки уходят в сферы.

«мотор с… как им пользоваться?»

«с любовью, с чувством… с небесным трали-вали и божественным фокусом-покусом», говорит Константин, и я даже не сразу могу что-то возразить, поскольку какая-то толчея у дверей — приходят остальные — отвлекает меня.

«изобретатель был… находчивым менеджером своих идей, ему удалось, не только рудольфа штайнера и теософшу елену блаватскую, но и состоятельных инвесторов…»

«шарлатан», перебиваю я его, потому что вдруг думаю, что это и есть то, чего он от меня хочет: бодрость и скепсис, но я заблуждаюсь: «нет, шарлатан… скорее художник, творение которого не совсем достигло совершенства стоящей за ним идеи, его машины… они и правда работали, но только когда ими управлял он сам. перед публикой, перед очевидцами, когда он умер — несчастный случай, и вправду нелепая история, — то в его мастерской вскрыли пол и нашли под ним разного рода энергопроизводящие и энергопередающие…» «тайный механизм за всем этим надувательством».

он откашливается, выпрямляется: «ну, значительно упрощая, без сомнения, так и есть, но идея, понимаешь — техника, которая покорна лишь своему изобретателю и владельцу в его индивидуальной добротной, созидающей, чувственной деятельности, область его…»

«we haven’t met before, have we?»[98] молодой человек мог бы вполне быть внуком мадам хеннеке. но лихость, конский хвостик, потертый синий свитер и оптимистичные искорки во взгляде говорят, что ничей он не внук, а сам себя сотворил и в силу этого властного совершенства требует, чтобы его немедленно мне

«this is our dear friend ryan. he’s something of a hothead, really, a physicist at the university, you will have much to discuss — your grandfather tells me you’re about to study the subject yourself[99]», мадам хеннеке похлопывает меня по плечу и поворачивается к своему супругу, которого я до этого лишь однажды видела, когда второй раз была в книжном, быкоподобный тип, широкая спина, низкий таз, стрижка ежиком и лицо красное, будто вот-вот лопнет.

конек райана — электричество: не дожидаясь, как я отреагирую на его заигрывания и заинтересуюсь ли его доцентскими знаниями, он встает между муруном и мной и раскрывает, что сомнительный мотор — «the keely engine»[100], так он называется — долгое время выставлялся в филадельфийском институте бенджамина франклина. «you know about ben franklin?»[101] крайне раздраженно и холодно я заверяю его, что имя изобретателя громоотвода мне небезызвестно, но от этого волчий ухмыл, почти что оскал, становится еще шире, а интонация яростней, «they had it pegged», он смеется, сухо и неприятно, «as some kind of perpetual motion machine»[102].

мурун замечает, что я вот-вот начну дерзить физику, и пытается спасти ситуацию старейшей техникой ликвидирования конфликтов из свода правил хорошего тона: не хотим ли мы потихоньку присесть, ведь почти все в сборе — приятная эскимоска лет сорока, папа и мама хеннеке, а также девочка, что серая, как мышь, и смелая, как медсестричка, сидит под рвущимися из горшков оконными фуксиями, уже и правда опустились на припыленные псевдостарофранцузские стульчики, — но райан-затейник все усерднее очаровывает меня своими анекдотами про гибридного джона эрнста уоррелла кили и его патент на чудо-мотор, выданный в 1872 году, «they filed it with ‘motors, hydropneumatic’»[103], and the blah blah blah blah blah

хоть он в итоге и забивает себе лихо стул рядом со мной и даже садится, но не поддерживает попытку муруна направить разговор в русло, которое позволило бы и другим принять в нем участие, «early electrophysicists», начинает мурун, «in the age of enlightenment»[104] могли бы ведь в своих экспериментах с лейденской банкой

«ah, there he is, now we can start»[105], и под эти слова не кто иной, как доктор

о стране чудес, магнитном северном полюсе например (недалеко от места, где стоит haarp), и aurora borealis — наверно, единственное, что я сама мечтаю здесь увидеть: что разумеете Вы под этим, северным сиянием? aurora, думаю я, есть лишь навес, туман, занавес в храме свободной природы, который рвется, когда умирает мессия, и ответил Господь из

ушла в себя от сплошного облегчения: значит, мурун все-таки играл нечестно, но только чтобы не подвергать меня опасности до начала опасной стадии предприятия — если бы на паспортном контроле нас по какой-либо причине поточнее расспросили о цели нашего визита, я бы без зазрения совести сказала, что не знаю, зачем мы приперлись, просто хотим ворваться на территорию haarp и задокументировать перенастройки антенн, а также уличить все официальные декларации в их

райан ставит свой напиток рядом со мной, я только теперь замечаю его на столике — он осмелился принести в гостеприимный дом бумажный стаканчик, обвязанный салфеткой: предупреждение, горячий напиток, верно, такие и в «старбаксе» есть, и патентный номер на нем стоит, да уж, дух изобретательства, джон эрнст уоррел райан юрген ян томас something something

потешно чудаковатая команда: например, медсестричка-летчица, она работает в магазине авиации на карл-брэди-драйв, ассистенткой тамошнего менеджера и наряду с этим гринпис-активистка, тоже знакомая господина бегича, написавшего вместе с одной журналисткой, приятельницей райана, хорошо знакомую мне книгу «angels don’t play this haarp». они с райаном совершат отвлекающий маневр — подлетят как можно ближе к территории и дадут себя перехватить, а это так свяжет и парализует всю оборону территории, что мурун и я вместе с эскимоской, которая подоспеет к нам на самолете, прорвемся через то место в ограждении, которое известно среди воинствующих противников haarp как исключительно слабое и плохо охраняемое по сравнению с

каску, которую райан сконструировал для муруна и сбацал вместе со студентами своего факультета, камеру, пару примитивных электрических измерительных приборов

доктор, чье имя, если оно у него вообще есть, очевидно, нельзя произносить в этом кругу и который все время, словно назначенный старостой майский жучок, вертится на своем стульчике, раздает похвалы и упреки, прославляет «our german friends»[106], он же явно и исследователь климата, а также мозг всей атаки на прекрасно охраняемую