Лицей послушных жен (сборник) - Ирэн Роздобудько

Они смотрели на меня как на слона, неожиданно появившегося на Крещатике.

Томочка стояла с полуоткрытым ротиком, из которого мило поблескивали ее белые острые зубки. В глазах Мирося светился восторг.

Они были юные и наивные. И очень подходили друг другу. А возможно, такую иллюзию создавала красавица Томочка. По крайней мере, в ее присутствии Мирось приобретал внушительность и выглядел солидно.

Я видела, что они бы с удовольствием пообщались со мной еще немного, и решила отдать инициативу в их руки. А поэтому глубокомысленно замолчала, отвернувшись к окну. Они опять переглянулись – я почувствовала спиной их молчаливый диалог.

Через секунду они озвучили его:

– Можем ли мы пригласить вас на кофе? – спросил Мирось.

– Отпразднуем экзамен! – с благоговением в голосе добавила Томочка.

– Даже не знаю… – с деланной неохотой ответила я. – У вас, наверное, масса своих дел…

– На сегодня – никаких дел! – весело сказал Мирось. – Пойдемте! Я угощаю!

Последняя фраза мне особенно понравилась, ведь у меня, как я уже отмечала, не было ни копейки.

И, откровенно говоря, страшно хотелось выпить кофе…

Мы пошли по длинному прохладному коридору на центральную лестницу, покрытую затоптанной ковровой дорожкой.

Я невольно погрузилась в эту подзабытую наэлектризованную атмосферу экзаменов, когда казалось, что твоя жизнь зависит от легкого росчерка в зачетке. А все время до сдачи ходишь на ватных ногах, язык во рту распухает от ужаса. Походка моих спутников была легкой: они выжили!

Краем глаза я замечала, как Томочка все время пытается схватить Мирося за руку, а он с ласковой отстраненностью пожимает и отпускает ее хрупкую лапку.

Пробившись сквозь потные толпы студентов, мы наконец вышли на перекресток. Мирось кивнул на противоположную сторону – там на пересечении улиц находился гастроном. Возле него толпились разного рода граждане, по большей части те же студенты, прошедшие учебную пытку.

Я поняла, что гастроном и есть то «кафе», где мы должны были выпить кофе. Других кафе поблизости не наблюдалось.

Мы зашли внутрь. У прилавка вилась длинная вереница жаждущих. Обслуживала одна продавщица в бело-сером халате и игривой накрахмаленной короне во взбитом коконе волос.

Она напоминала многорукую индийскую богиню Кали, так как одновременно делала кучу дел. С удивлением я заметила, что кофейного аппарата здесь нет – только широкий металлический поднос с разогретым песком и десяток-другой маленьких турок.

Принимая заказ, продавщица несколько секунд водила турками в песке и мастерски отрывала их от этой «сковородки» ровно в момент кипения, разливала по чашкам с отбитыми ручками (мне объяснили, что ручки чашек работники гастронома портили нарочно, чтобы их не воровали). Одновременно продавщица нарезала по два-три кусочка колбасы или сыра огромным кинжалом, заворачивала их в плотный серый картон, взвешивала на весах, брала деньги, отсчитывала сдачу, отмеряла на глаз по пятьдесят-сто граммов водки, разливала в рюмки коньяк, перекрикивалась с завсегдатаями заведения, принимала товар – пирожные в больших картонных ящиках, подписывала накладные.

Галдеж в очереди стоял невероятный. Счастливцы выныривали из толпы, неся в руках бумажные квадратные тарелки со своей добычей, и пристраивались с ними на высоких круглых стойках-столах, из-за которых в гастрономе вообще негде было яблоку упасть.

Мирось указал нам глазами на свободные места вокруг стойки, а сам нырнул в толпу. По моим расчетам, стоять ему светило не меньше сорока минут.

«Так вот что означает здесь “пригласить на кофе”», – подумала я. Вся эта атмосфера казалась мне экзотической.

Мы с Томочкой пробились к стойке и заняли локтями побольше места. На нас гневно засопела парочка синюшного вида, поглощавшая с картона колбасу, густо намазанную горчицей. Из-под стола они разливали в чашки водку, которую, очевидно, принесли с собой.

Увидев мою растерянность, Томочка подбодрила меня:

– Здесь отличный кофе! А очереди – всегда. Не обращайте внимания, мы уже привыкли. Другое место – далеко. Да и не такое комфортное…

Значит, для них это было привычное и комфортное место.

Нормальненько…

Запах раскаленного асфальта, рукотворный кофе, эти побитые щербатые чашки с надписью «Общепит», жадные рты, припадавшие к кружочкам розовой, как попка младенца, колбасы, шелест промасленного коричневого картона, тихое пение за одной из круглых стоек, блаженные выражения лиц, объединенных под крышей этого доисторического «сельпо», – все говорило о минутах безоблачного и бездумного счастья, где нет места борьбе за жизнь, где завтрашний день гарантированно похож на прошедший. И поэтому единственная радость – вот так пить кофе в гастрономе на углу, беседовать и иметь на это время. Много времени, длинного, как тень после полудня, времени бесконечного и не забитого, как чемодан, миллионом дел. Времени, которое остановилось и стоит, как памятник посреди сквера, и не может сойти со своего пьедестала, чтобы сказать: «Схороните и вставайте…»

Волны запахов и звуков накрывали меня с головой.

– Вам плохо? – услышала я заботливый голос Томочки.

Я посмотрела на нее и в очередной раз залюбовалась ее изяществом, женственностью и сходством с голливудской звездой 50-х.

Но сердце сжалось от жалости. Я все же не ошибалась: ни сейчас, ни потом в ней не было ни одной зазубринки, за которые так любят цепляться мужчины. Это нежное создание, стоявшее передо мной, думая, что нашло себе оригинальную и образованную собеседницу, уже отныне было обречено на одиночество. Из-за своей правильности заядлой отличницы? Из-за чрезмерной преданности первому-встречному? Из-за легкомысленности своего избранника? Из-за нехватки опыта? Из-за меня?

Надо немедленно исправлять ситуацию! Пока Мирось стоит в очереди, вытирая вспотевший лоб безупречно сложенным вчетверо платком.

И я поставила вопрос ребром:

– Вы его любите?

Томочка испуганно взглянула мне в глаза и смущенно опустила взгляд в кофейную лужицу на столике, как будто хотела остудить. Она не привыкла отвечать на такие прямые вопросы.

Мне так приспичило говорить правду, правду и только правду, что я уже не контролировала себя:

– Дорогая моя, пока не поздно, бегите от него. Этот парень промучает вас всю жизнь, до старости, до безысходности. Женится на молодой только потому, что она носит короткие юбки и дерзко плюется сквозь зубы, а еще потому, что с ней хорошо заниматься сексом. А вы будете носить пирожки ему и его жене и никогда не узнаете, что такое настоящее счастье. Вам будет казаться, что оно запечено в ваших пирожках вместе с печенкой, грибами или творогом. Между вами нет ничего общего, кроме подписи преподавателя в зачетке. Это единственное, что вас объединяет. Поверьте, я знаю, что говорю. Считайте, что я провидица, гостья из будущего, ведьма, старшая сестра, стерва, – все равно! Только бегите. Потому что видеть ваши честные доверчивые глаза нестерпимо даже мне…

Она стояла, низко опустив голову. Непостижимый шум в гастрономе не мешал ей услышать каждое мое слово, сказанное достаточно тихо. Я знала, что она меня слышит. Более того, согласна почти с каждым словом, как будто давно ждала его.

Потом она сделала нечто странное – прижала ладонь к своей груди и только тогда подняла на меня довольно спокойный взгляд, который, откровенно говоря, сбил меня с толку. Но заговорила она прерывисто, с большими паузами, словно у нее пересохло в горле.

– Здесь… – сказала она, имея в виду место, к которому была прижата ее ладонь. – Здесь есть такая штука, в которую не верят… Она называется душа… Я пыталась уйти, но… но тогда она тоже уходит. И не возвращается. А здесь остается дыра. Сквозная. Даже ветер свищет…

С огромным удивлением и без своего обычного высокомерия я заглянула в ее глаза – в них теплилась боль той любви, которая осознает свою безысходность и вместе с тем соглашается с ней, потому что не может, не умеет жить иначе.

Почему я раньше этого не замечала? Как могла посмеиваться? Неужели наша смешная и добропорядочная Томочка тоже обладала этим даром? Только для нее он не был таким добрым и благодатным, как для меня. Вот как бывает…

Только теперь могу себе представить, как она страдала, когда начали сбываться мои только что произнесенные «пророчества».

Я почувствовала вину перед ней, которая всегда казалась мне эфемерной, ведь с годами она, наверное, научилась гасить этот уголек боли, словно и вправду пустила весь ее жар на выпекание своих вкусных пирожков.

Снова пришла мысль о том, что, если бы Мирось не влюбился в меня, Томочка достигла бы своей многолетней цели. А была ли я для него такой уж идеальной парой? Я, которая никогда не могла выслушать его глубокомысленные соображения до конца, плохо готовила, не уделяла внимания семейным ритуалам…