И на земле и над землей - Роберт Паль

После нескольких ночевок их догнала довольно большая конная дружина. Видя, как все заволновались, Добрец поскакал ей навстречу и, вернувшись, успокоил:

— Не тревожьтесь, это ж мои побратимы. Те, кого мы от кабалы амастридской спасли. Это они хазар да греков от Сурожа отвадили! Наскучило им в печерах жить!

— И куда теперь путь держите? — привечая каждого, спросил Ягила.

— С вами! На Русь! — стройно отозвалась дружина. — Со своими губителями разочлись, да у Руси их еще много. Пригодимся и мы.

С такими сопутниками стало спокойнее, и Ягила мог теперь позволить себе малую праздность — разглядывать и запоминать оставляемые края. Представил себе далекий уже Хорсунь, переиначенный греками в Херсонес, с его мощными, воздвигнутыми на века стенами и башнями. Но придет время, когда и на эти стены взойдет неустрашимый русич. Надежда на это рождала веру, а вера согревала сердце, будоражила мысль.

Когда слева сначала смутно, а затем все более зримо обозначились какие-то темные глыбы, Ягила остановил обоз и с малой дружиной поскакал посмотреть: что это?

Это были руины некогда большого и, должно быть, богатого города. Остатки мощных стен тянулись на много поприщ, опоясывая его каменным поясом со всех сторон. Полуразрушенные дворцы и дома потрясали воображение — в них могли жить разве что цари, не иначе.

И тогда Ягила вспомнил рассказы хожалых людей о каком-то мертвом городе в здешних степях. И название его много веков назад было — Новый Город. Да это же новая столица скифов, ушедших сюда от своих воинственных сородичей сарматов! Отец Зарян бывал тут, горько плакался о его гибели и ругал порушивших его готов. Греки и эллины называли его Неаполем Скифским, столицей тавроскифов. Как назовут его потомки, когда возродят для новой жизни?

Еще через несколько дней степь вдруг сузилась настолько, что почти сомкнулась в довольно узкой полоске земли. И с той и с другой стороны плескалось море. Когда увидели, что впереди эта полоса пересечена то ли балкой, то ли широким рвом с валом осыпавшейся и заросшей за века земли, остановились.

— Вот тут, по всему, и кончается наша Сурожская земля, — осматриваясь по сторонам, сказал Ягила. — А это, поди, и есть тот знаменитый ров, который прокопали скифы, чтобы биться за свою волю. И на какое-то время отбились…

— А что же будет там, за ним? — спросил Добрец.

— Опять степь будет. Великая Скифия, Сарматия, Русская Колунь — Русколань.

— Выходит так, что край наш соединяется с Русью только этим узким перешейком. Занятно. Как листок на ветке, да?

— Как листок… — задумался Ягила. — Подует ветерок — он и затрепещет. А случись борей посильнее — глядишь, и сорвет листок сей.

— Пока еще не сорвал…

— Но для Руси он уже усох. Не доходят до него соки русского древа.

— Когда снова отвоюем, оживет. Иначе не может быть!

Стояли два брата русича из рода Мечислава и Ратибора, говорили о том, что являлось их глазам, пытались заглянуть в будущее. Но не дано было знать им всего того, что еще предстоит испытать этой земле. Все будет— и жестокие сечи, и годы мира, и снова сечи. Много раз чужие находники, как прожорливые гусеницы, будут ползать по этому трепещущему листку, рвать его жилы, пить его соки, стремясь навсегда перегрызть соединяющие его с Русью сосуды. И иным это будет удаваться. На время — большое или малое. А потом он опять оживет, зазеленеет на родном русском древе, пока в очередной раз не подует суровый безжалостный борей.

Переправились через этот древний ров-перекоп, как через сухую балку, и остановились на привал. Пока женщины ломали сухой хворост и варили на кострах крупяную похлебку, дружина Добреца обследовала окрестности, напоила коней и отпустила подкормиться под присмотром отроков здешним ковылем.

Дорожный отдых недолог: поели сами, покормили лошадей — и снова в путь. После перекопа на душе стало еще более тревожно и опасливо — что там, впереди? Степь слева, степь справа, степь перед лицом, растеклась без конца и края, не охватишь ни взглядом, ни мыслью. И все это — Русская Земля?

День шел за днем, седьмица за седьмицей, ласковое тепло сменялось долгими уже осенними дождями, после которых опять сияло солнце и парило так, что хотелось лечь на траву, раскинуть руки-ноги и лежать, лежать, лежать.

Лошади тоже притомлялись, ведь никаких дорог не было, а балки попадались порой такие глубокие, с такими крутыми склонами, что на помощь коням приходили не только все мужчины, но и женщины. Зато не было иссушающего зноя, безжалостных кровавых сосунов слепней и паутов, а травы после дождей были вкусны и сытны.

Люди всю дорогу, за исключением малых детей, молча шли рядом с возами. Казалось, обо всем уже было сказано, переговорено, оставалось только думать. А думалось в степи хорошо. С высоты своего коня или очередного кургана Ягила всматривался в степные дали и уже так свыкся с ними, что не удивился бы, повстречайся им сам Отец Орий, или князь Сколот-Колоксай, Кий, Щек, Хорив.

Степь только с виду такая пустынная и немая, но приглядись и увидишь тени ее великих сынов. Здесь оставили свой след легендарные народы древних веков — киммерийцы, скифы, сарматы, кто-то еще до них и кто-то после. Вместе с ними или частью их были и славяне, ведь старые предания до сих пор гласят, что они — дети одной матери и одного отца.

Ягила считал их своими кровными родичами, гордился ими, переживал за них. И когда писал про их дела на своих дощечках, душа его то ликовала, то сжималась от скорби, а такое единение возможно лишь при кровном родстве.

А какое негодование вызывало в нем одно лишь упоминание о языгах, готах, гуннах, аварах, утрах-мадьярах! Все они тоже прошли по этим травам, по этой земле, не жалели ни собственной, ни чужой крови, чтобы сделать ее своей. Где их следы? В сгоревшем Воронженце и Голуни? Или прямо тут, и колеса его обоза сейчас вминают в дерн их бренные останки? Ушли они отсюда не по доброй воле, а по воле наших мечей. Где они сейчас, некогда сильные и гордые? Каким другим народам передали свою кровь, насытившись чужой?

Думать о них Ягиле всегда было больно и трудно. С особенным гневом вспоминал о готах. Вот уж кто попил кровушки русичей, так это жестокие находники германцы готы, которых теперь он отождествлял с современными ему варягами.

Это они почти полтора века терзали его любимую Русколань. Особенно те, что были из рода амалов. Хорошо хоть, что со своими родичами из рода балтов и с другими, гепидами, не ладили, и те прошли дальше на запад солнца. А когда появились гунны и начались нападения с двух сторон, изнемогшая держава русичей не устояла, пала окончательно.