Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Сергей Кургинян

Мало ли какая еще это усталость. Отдельную книгу по этому поводу написать можно.

Устав, Россия шарахается в сторону того самого реформизма, которому с тонкой иронией аплодирует Александр Янов. Культ личности разоблачается, жертвы культа восстанавливаются в правах, элементы мобилизационного сознания демонтируются и дискредитируются, оборонные расходы снижаются… Бюрократические (и иные) кланы, связанные со всем этим оборонным, мобилизационным, контрреформистским, «культличностным», атакуются как политически, так и иначе. Начинается борьба с коррупцией, засильем чиновников, излишней зарегулированностью.

Очень быстро обнаруживается, что это все — путь в никуда. Июльский пленум 1953 года и XX Съезд КПСС (классика оттепели, то есть движения в сторону реформ) сменяются Октябрьским пленумом 1964 года и XXIII Съездом КПСС (классика застоя, то есть движения в сторону контрреформ).

Александр Янов отнюдь не только подменами занимается. Он справедливо обнаруживает на всех этапах российской истории процессы, сходные с вышеназванной классикой. Хоть Киевскую Русь возьми, хоть Московское царство, хоть Российскую империю, хоть СССР — всюду это есть.

Яновские подмены начинаются тогда, когда содержание российской истории сводится к этим биениям между реформами и контрреформами. Потому что на самом деле не эти биения создают те полюсы, которые маркируют собою действительные циклы российской истории. Биения, образно говоря, истирают Россию в прах. Они усугубляют тление, наращивают его. После серии таких биений возникает отрицательный полюс цикла — «бобок».

Благодаря полемике с Аверьяновым и Мультатули мы убедились, что отрицательный полюс, завершающий цикл «Российская империя», вполне подходит под определение «бобок». Элиты Российской империи истлели. Чему доказательством абсолютность элитной измены, осуществленной в феврале 1917 года. Политическая система стала абсолютно дисфункциональной. Если власть не может вызвать на свою поддержку даже полк (не то что дивизию), если к ней никто не прислушивается, ее приказы не выполняют, от нее с наслаждением отрекаются, то это дисфункция, прячем всеобъемлющая.

Всеобъемлющая дисфункция системы и истление элит — это и есть «бобок». В «бобок» входит также характерное поведение политических лидеров и самого института лидерства. В случае Российской империи лидер — это государь Николай II, а институт — монархия. Неадекватная инерционность, ступор лидера и института лидерства — часть «бобка».

Итак, «бобок» февраля 1917 года. Но ведь и в августе 1991-го был тот же «бобок». Так не является ли «бобок» инвариантом, описывающим отрицательный полюс каждого российского цикла (не путать с псевдоциклами реформистско-контрреформистских биений)?

Всмотримся в еще один отрицательный полюс — начало Смутного времени. Там все происходит аналогичным образом. Про это очень много написано. Если бы не жанр, можно было бы приводить исчерпывающие развернутые доказательства. Данные так смердят, что становится страшновато, когда в виде безусловной и консенсусной даты выбирается 4 ноября — как подведение черты под ужасами Смутного времени.

Что касается ситуации накануне завоевания России татаро-монголами (отрицательного полюса, завершающего цикл Киевской Руси), то тут данных меньше. И, конечно, надо проводить отдельное исследование собственно исторического (или историко-политического) характера. Но то, что враг воспользовался распрей князей, что поведение элиты по отношению к татаро-монгольскому врагу не было консолидационно-мобилизационным, общеизвестно.

И не приближаемся ли мы сейчас к очередному «бобку», метафизическому отрицательному полюсу, особо опасному потому, что предшествующего положительного полюса в целом не оформилось?

Что же такое положительный полюс в рамках нашего понимания цикла?

Это момент, когда исчезает биение между реформами и контрреформами, снимается противоречие между отпусканием и натягиванием вожжей, преодолевается либерально-консервативный «тяни-толкай», а главное — отменяется ложная альтернатива между безопасностью и развитием. Безопасность становится развитием, а развитие безопасностью. Это как минимум. Как максимум, развитие становится метафизической потребностью и элиты (класса), соединившейся с Духом истории, и народа, преодолевшего падение, фактически тождественное выпадению из истории.

Такова историософская диалектика российских сингулярных исторических циклов, весьма далеких от обычных циклов с их растяжениями и сжатиями, положительными и отрицательными экстремумами.

Отрицательный полюс — это всегда метафизическое падение, сингулярность, рассыпание в прах формы, именуемой «государство».

Положительный полюс — это всегда мобилизационное развитие, имеющее под собой метафизическое основание, это всегда соединение с историей, это всегда преодоление альтернативы между безопасностью и развитием.

Так и живем. А кому не нравится, должен жить в другом месте.

Как сделать, чтобы не оформился новый «бобок», не произошло нового обрушения, истления? И что делать, если это произойдет? На что обопрется развитие? И не окажется ли новый «бобок» последним и окончательным?

Метафизика очистительного огня имеет здесь решающее значение. А также метафизика спохватывания. Ведь при совершенно иных, гораздо более оптимистических в плане «безбобковости» и развития параметрах раннесоветской действительности реакция Сталина на «ты мне, рябой, спляши» была именно метафизическим спохватыванием.

Если бы нервом всего нашего исследования не была попытка ответить на этот вопрос, мы бы давно запутались в арабесках политического и метафизического характера. Но мы не запутались.

И именно желание ответить на вопрос, как же не допустить очередного «бобка», оправдывает внимание к разного рода сомнительным опусам. В том числе и тому последнему, который кое-что нам рассказал (и доказал) по части «бобка» февраля 1917-го.

Для преодоления «бобка» надо решить три задачи.

Задача № 1 — соединить элиты с Духом истории (создать субъект).

Задача № 2 — вернуть историческое население, сделав его народом (создать субстанцию, ибо народ — это население, ставшее субстанцией Исторического).

Задача № 1 и задача № 2 не могут быть решены без решения задачи № 3 — соединить элиты с народом через Дух истории, превратить «элиты для себя» («класс для себя») в «элиты для других» («класс для других»).

Покаяния в рассмотренных мною спецвариантах — это подрыв решения сразу всех этих задач. Но лишь их решение в совокупности может преодолеть заваливание в очередной «бобок». И степень внимания к спецпокаяниям (либеральному спецпокаянию–1, квазибелому спецпокаянию–2) определяется именно этим.

В момент, когда нам нужно снять дихотомию «реформы — контрреформы», оформить мобилизационный проект развития, который только и может снять эту дихотомию (а также ложную дихотомию «безопасность — развитие» и т. п.), нам, по сути, непрерывно подсовывают коварнейшую подмену. Вместо проекта развития (который не может не быть мобилизационным) нам подсовывают реформы, являющиеся не синонимом развития, а его отменой. В такой отмене, как я уже показал, суть так называемой перестройки. То есть нам и впрямь навязывают «перестройку–2».

Картина становится совсем уж очевидной, когда к навязыванию реформ вместо развития добавляется навязывание спецпокаяния. Ведь спецпокаяние — это разрыв с историей. Не только с прошлым (что немало), но и с самим Духом истории. А Дух истории — это единственное, способное преодолеть «бобок».

Где Дух истории, там Иаков. Где спецпокаяние, там Исав. Риторика спецпокаянства убеждает в этом раз за разом. Итак, нам опять подсовывают Исава, отнимают первородство ради чечевичной похлебки. И когда же это делается? При ценах на нефть ниже 60 долларов за баррель. То есть на пороге ситуации, которая одним щелчком превратит в труху даже жалкий нынешний консенсус Исава. Это самое лживо-примитивное нефтяное благополучие.

Мне представляется крайне важным рассмотреть еще одно не вполне, очевидное обстоятельство, имеющее серьезнейшее значение для нашего будущего.

Весь XIX век, контрэлита Российской империи была обуреваема долгом перед народом, хождением в народ, заботой о нем. Элита издевалась над этим. И до 1917 года, и особенно после. Но именно народофилия контрэлиты не позволила «бобку» февраля 1917 года подвести черту под российской историей.

Народофобчество сформировалось потом в диссидентской среде, ушедшей во внутреннее подполье, в белоэмигрантской среде. Либеральное спецпокаяние–1 и квазибелое спецпокаяние–2 являются буквальной альтернативой народофилии. Произошел, так сказать, «разворот вектора на 180 градусов». То есть инверсия. Мол, беспокоились и добеспокоились. От страстной народофилии — к столь же страстной народофобии, лжеевангелием которой стало, конечно, «Собачье сердце» как политический и метафизический (гностический) манифест. Что беспокоиться-то о Шарикове? Добеспокоились («народ-богоносец надул»).