Без любви - Альбина Десницкая

— Так у него же отец был сотрудник милиции. Сыночек, видимо, в детстве рассказов от него наслушался, детективов насмотрелся и включил свою бурную фантазию.

— Если бы не удаленное фото в телефоне, то, наверное, мы еще долго бы этого ребенка искали.

— Нет. По поведению Ястребовой сразу все было понятно. С самого начала ее колоть надо было.

Долго еще сидели следователи за ресторанным столиком, перебирая только им понятные частности законченного громкого дела. Потом долго гуляли вокруг гостиницы «Голубая Лагуна», с удовольствием вдыхая ночной мартовский воздух, пахнущий дымком и настоящей весной. Да, настоящей весной — она уже не за горами. Слабый ветер нежно покачивал ветви деревьев, которые скоро зазеленеют. Высоко в небе неспешно плыли прозрачные облака, в просветах между ними то и дело улыбалась добродушная луна.

— К богу плывут облака, — неожиданно для самого себя сказал Танов, вспомнив вдруг Наташу и ее любовь к творчеству Марины Цветаевой.

— Куда? — искренне удивился дубровский следователь, не ожидавший от коллеги знания поэтических строк.

— К богу, куда же еще? — ответил Танов и зевнул. — Поздно уже. Пожалуй, пора по домам.

Так закончился еще один день следователя Павла Николаевича Танова.

Глава 25

Рита проснулась от очередного кошмара. Она резко села на кровати, провела рукой по лбу и поняла, что вся взмокла.

— Господи, опять этот сон.

Она обвела взглядом камеру, вспомнила, что уже второй месяц находится в колонии общего режима. Серые бетонные стены, решетки на окнах, железный умывальник, даже шконка, на которой она спала, — все это настолько отвратительно, что порой не хочется жить. Если бы ее определили в камеру с другими заключенными, то, наверное, было бы легче. Однако была бы она жива в общей камере? Ведь уже два раза на Риту покушались. В тюрьме не любят детоубийц.

Рита схватилась руками за голову и сидела так около часа. За что ей это наказание? Каждую ночь к ней приходит Леночка. Она тянет к ней свои маленькие ручонки, потом улыбается во весь рот, так что видны четыре прорезавшихся передних зуба, и пытается что-то сказать. Но Рита не может разобрать, что она говорит. Хочет обнять ее, притянуть, прижать к себе, но… Девочки рядом нет. Рядом — пустота.

И так ночь за ночью. После того как девочка исчезает, уснуть Рита уже не может. Вспоминает деревню Перелазы, окрестности. Счастливые минуты под рябиной. Мечтает о том, как будет жить после колонии. Найдет работу. Пойдет учиться. Выйдет замуж. Родит ребенка. Стоп! Возникает личико погибшей дочки. Широко раскрытые глаза, тонкие пальчики. Птичий запах нежной детской головки возвращает в реальность. Леночки больше нет. И никогда не будет. Не побежит ее девочка по зеленой траве, резво перебирая крепкими ножками. Не удивится желтому одуванчику. Не заглядится на облачко, похожее на барашка. Никогда не будет она нарядной первоклассницей, не будет запевалой в школьном хоре. Никогда не будет у нее косичек, белых бантов, туфелек с перепонками, большого красного мяча.

Ночь никогда не кончится для Риты. Утро настанет, но не для нее. Рита плачет. Потом стонет. Потом тихо скулит. Потом засыпает. Чтобы завтра все началось заново. Лютики, одуванчики, бантики, сандалики, красные шарики. И опять ночь. И опять безрадостное утро. И так без конца.

Отца Леночки Ястребовой Игоря Лунова приговорили к девятнадцати годам колонии строгого режима. О том, каково ему там, знают только его родители, да и то в общих чертах. Игорь не любит рассказывать о себе, тем более в письмах. А для свиданий время еще не пришло. Колония строгого режима — не пионерский лагерь.

Однако бывший милицейский начальник Константин Лунов надеется, что если Игорь будет вести себя хорошо, то срок ему непременно скостят. И его первенец еще сумеет найти свое место в жизни.

Раиса Лунова не может думать ни о чем другом, только о судьбе сына. Она горячо молит бога о помощи ее мальчику и искренне верит, что ее молитва не останется без ответа.

Глава 26

Апрель был прохладным. Весна запаздывала. Последние апрельские дни удивили жарой. Потом резко похолодало — и зацвела черёмуха.

— Вот так все и случилось, — сказал Танов, отодвигая чашку с остатками кофе. Вкуснейшие Тамарины оладьи остывают на большом блюде, кофе выпит; Ваня, умяв с десяток маминых оладушек, давно ушел к своим «стрелялкам», а Танов с женой все сидели за кухонным столом, не в силах подняться и заняться домашними делами, которых так много накопилось к этим длинным первомайским выходным.

Дело о пропавшей девочке в Дубровске давно закончено. Вернувшись домой, на вопросы жены, искренне переживавшей за судьбу исчезнувшего младенца, Танов отвечал кратко, сухо, невразумительно. И не потому, что не хотел говорить о подробностях этого нашумевшего дела, а потому, что чувствовал: не пришло время рассказывать. Сам не может понять до конца, почему он, суровый следователь, принял так близко к сердцу эту, в общем-то, простую и непритязательную историю. Ну, поскандалил мужик с женой, случайно ударил восьмимесячную дочь, к врачам не обращались, боялись наказания; девочкам умерла, было начало марта, мороз — положили труп на балкон, затем сожгли. Чтобы никто ничего не узнал. Главное — самим не пострадать. А ребенок? Ну что ребенок? Его уже нет. Живой думает о живом. Как сделать, чтобы никто не заметил пропажу ребенка? Разыграть похищение. Вот и все. Похищение разыграли возле зоомагазина, куда мать зашла купить корм коту. Ошибка. Отец переоделся в женскую одежду якобы похитительницы. Его фотография оказалась в мобильнике жены. Вторая ошибка. Так и раскрыли преступление. Но все-таки почему, случайно ударив младенца, отец, одумавшись, не вызвал «Скорую»? Почему мать не помчалась, сломя голову, завернув малышку во что придется, как была, в тапочках и халате в больницу — по снегу, по льду, только бы успеть? Так поступила бы любая мать. Не любая, — поправил себя Танов.

— Конечно, не любая. Но эта… Эта пила чай, шампанское, ела сыр, хрустела зелеными огурцами, спала, ругалась с мужем, смотрела телевизор, склоняла мужика к любовным утехам, гуляла по улицам, наслаждаясь морозом и солнцем. А ребенок плакал, умирал, умирал и умер. Потом лежал на балконе, на трупик падал снежок.

— Почему? — спросил Танов у самого себя, безотрывно глядя в широко раскрытые серые, такие любимые глаза Тамары.

— А потому, — сказала вдруг Тамара, и глаза ее потемнели и сузились, — потому, что в этой истории никто никого не любил.

— Никто никого не любил? — переспросил Танов, хотя давно и сам это понял.

— Да, именно так, — Тамара протянула через стол руку, и Танов положил на ее руку свою.

— Рита не любила мать. И всячески лелеяла в себе эту нелюбовь. Не любила и Игоря. Не любила и дочь. Кого же любила? Разве что себя.

Игорь не любил ни отца, ни мать, ни братьев. Не любил и Риту, как и двух бывших жен. Не любил никого из четверых своих детей, в том числе и эту крошку, которую нечаянно убил. Любил ли Игоря отец? Любила ли мать? Нет, конечно. Если что-то и любили оба, так это то, что определяется словами: достаток в семье. Ну, и так далее, — совершенно неожиданно улыбнулась Тамара. Улыбка у нее была замечательная — все лицо озарялось ясным и ровным светом. При таком свете и беда — не беда, и горе — не горе, а уж если выпадет радость…

Танов встал и подошел к окну. Под окном росла огромная и раскидистая черемуха. Он любовался этой черемухой много лет. Вот и сейчас цветущие ветки стучали в окно, словно настойчиво просили впустить. Танов открыл окно. Вдохнул знакомый с детства чарующий запах.

— Весна пришла, — Танов отломил веточку, налил воды в стакан и поставил стакан с черемухой перед Тамарой.

— Опять весна на белом свете, — Тамара засмеялась счастливо.

— Бери шинель, иди домой, — ответил ей Танов. — Все, поехали в Царицыно. Погуляем, подышим. Весна-то не каждый день.

— Зови Ваню, — согласилась Тамара и принялась убирать со стола посуду.