Ниагара в хрустальном бокале - Элизабет Бартон

Две недели из Лос-Анджелеса не было никаких вестей. Линда обещала позвонить, когда приучит себя вставать в семь утра – работа в кино дисциплинировала и не таких лежебок, как Линда. В светской хронике сообщали о грядущей свадьбе Салливана с таинственной незнакомкой, и Джоанна, обеспокоенная долгим молчанием Линды, несколько раз набирала номер подруги, желая напомнить ей о бракосочетании, но в самый последний момент отсоединялась.

Как-то после урока, закрыв дверь за Шоном, Джоанна услышала звонок мобильного телефона.

– Джо, куда ты подевалась?! – вырвался из трубки взволнованно-радостный голос Линды.

Джоанна улыбнулась и подумала, что все это время ей очень не хватало любимой подруги. Встав у окна, из которого хорошо просматривались окрестности, Джоанна вновь улыбнулась и сказала:

– Я съехала от Салливана и сняла квартиру. Недорогую и очень милую.

– Если ты сейчас скажешь, что живешь в негритянском Браунсвилле или в Сансет-парк среди пуэрториканцев, и не надейся, что я приеду тебя навестить.

– Там давно все разобрано, – пошутила Джоанна. – Я арендовала квартиру в Бруклин-хайтс. Чудесный район, много зеленых бульваров. Главное, нашлось место для моего пианино. Когда твоя свадьба?

– Свадьба? – переспросила Линда и звонко засмеялась. – С Биллом? Никогда. Я бросила его. Послала имейл с компьютера секретаря студии. Я встретила здесь отменного парня. Все, как я себе представляла. Он предложил пожениться в Лас-Вегасе.

Джоанна была ошеломлена переменами в жизни Линды. Лишь одно ее обрадовало: Салливан навсегда исчезнет из их жизни.

– Как продвигаются съемки?

– Не так, как бы мне хотелось. Всех знаменитостей снимают отдельно от нас, – вздохнув, пожаловалась Линда. – Если бы ты могла понять, какое это унижение! На съемочной площадке одна массовка да мы, актеры третьего плана. Джо, почему ты молчишь? – неожиданно прервала свой монолог Линда.

– Я не молчу, я сочувствую, – отозвалась Джоанна.

Джоанна подошла к пианино, подняла крышку и опустилась на стул, гладя кончиками пальцев белые и черные клавиши.

– А ты бы хотела сразу в кадр с Аль Пачино?

– Ты же меня знаешь, – засмеялась Линда, – я бью по крупным целям. Но я нашла выход. Каждый день обедаю в «Ямоширо». В этом ресторане полным-полно звезд. Вчера я шла в туалет вместе с лапочкой Микки Рурком.

– Линда, ты неисправима! – тоном строгой мамочки попеняла подруге Джоанна. – Откуда у тебя деньги на такой шикарный ресторан, где обедает Микки Рурк?

– Ах, Джо, ты всегда меня недооценивала! Здесь подают прекрасные блюда за двадцать долларов. К тому же режиссер требует, чтобы я похудела на два размера. На диете легче экономить. Ладно, Джо, а теперь дай мне свой городской номер, студия оплачивает звонки съемочной группы и актеров.

Джоанну удивляло редкостное умение Линды мгновенно приспосабливаться к новым обстоятельствам. При большом желании Линда могла извлечь выгоду даже из посещения уборной ресторана. Ей самой недоставало этого спасительного гена приспособленчества. Напротив, Джоанна плотью и кровью прирастала к людям, предметам и запахам, которые ее окружали в настоящем, а когда настоящее становилось прошлым и ему на смену приходило новое настоящее, в жизни Джоанны наступал кризис. Она все еще жила ушедшими чувствами, вела мысленные диалоги с исчезнувшими из ее судьбы людьми, инстинктивно тянула руки к предметам, которые были разбиты, проданы или потеряны. И, очнувшись однажды, вдруг понимала, что вокруг нее все изменилось и ей предстоит либо принять новую жизнь, либо быть отторгнутой ею. Третьего не полагалось.

Она до сих пор не могла привыкнуть к новому жилищу и к своему одиночеству. Казалось, в один миг Джоанна лишилась и Роджера, и Стива, и даже Линды. У нее не было обожаемой работы, едва не сбывшаяся любовь раскололась на миллиарды бриллиантовых брызг, а ее новая квартира напоминала шкаф-купе, где среди платьев и пальто осталась забытой упакованная в чехол мечта. Но кое-что у Джоанны все-таки было. Ее пес. Большой лохматый ком на вытянувшихся сильных ногах, выкатывающийся под ноги всем входящим в квартиру. Каждое утро Макс запрыгивал к хозяйке на одеяло, чтобы облизать ее сонное лицо и засвидетельствовать свою преданность.

В тот вечер Джоанна впервые пренебрегла многолетним ритуалом и опустила крышку фортепиано, так и не сыграв Гершвина. Пустота взяла верх над музыкой. Укрыв ноги пледом, Джоанна роняла слезы в шоколадный крем. Летние нью-йоркские вечера почему-то особенно располагают к сентиментальности.

21

Постепенно уроки музыки стали для Джоанны любимым времяпрепровождением. Когда подступал назначенный час, она смахивала пылинки с фортепиано, подкручивала высоту кресла под рост своего ученика и раскладывала ноты, не забывая то и дело посматривать на часы. Эта очередность действий превратилась для нее в волнующий ритуал. Когда же звонкий искристый голосок Шона заполнял каждый уголок ее квартиры, вмешиваясь с веселым собачьим лаем, Джоанна чувствовала себя почти счастливой. Она так полюбила чужого ребенка, сама не зная почему, что часто намеренно назначала ему дополнительные занятия. Но и Шон, к радости Джоанны, с удовольствием спешил к ней на урок. Очевидно, их взаимная привязанность происходила от музыкального таланта обоих и легкости, с которой они благодаря ему понимали друг друга. И, несмотря на то что каждый урок начинался с повторения пройденного, ни Джоанна, ни Шон не уставали от кажущейся монотонности. Ученик оттачивал свое мастерство, а учительница успешно реализовывала свои способности. Впрочем, не только способности. Иногда она чувствовала какое-то неуловимое родство с Шоном, словно нить прошлого связывала их двоих. То же самое переживал и он, инстинктивно ощущая родственную душу в Джоанне, ища у нее защиты и материнской заботы, которой ему недоставало в семье.

Джоанна должна была провести с Шоном двадцать пять занятий. Им предстояло еще шестнадцать уроков с разучиванием довольно сложных вещей, но на душе у Джоанны с самого утра было неспокойно. Пока Шон проигрывал новую мазурку, Джоанна нервно следила за бегущей секундной стрелкой на часах, отгоняя странное тревожное ощущение, какое обычно возникает перед грозой.

Шон безучастно водил руками по клавишам, печальная тень омрачала детские черты.

– Сегодня ты делаешь много ошибок. У тебя неприятности? – спросила Джоанна, дружески приобняв Шона за плечи.

– Это из-за предков, – понурившись еще больше, ответил Шон. Ему очень хотелось поделиться с Джоанной своими переживаниями, и в то же время он чувствовал неловкость. Он помолчал и, видя, что Джоанна не начала зевать и не отвернулась со скучным лицом, продолжил: – Стоит им встретиться, они постоянно цапаются, мама говорит папе, что он сломал ей жизнь, а папа отвечает, что ему надоело выслушивать ее капризы.