Отей - Жан Фрестье

Ее спокойная уверенность тронула меня. Я взял ее руку под скатертью:

– Мы с тобой знакомы уже так давно.

– Да, это правда. Так давно, что мне кажется, будто я никого до вас не любила.

В наступившей тишине эта фраза не сумела затеряться. Прошли годы, прежде чем Ирэн впервые произнесла фразу подобной важности. Я взял со стола свой бокал и осушил его залпом. Фраза Ирэн пробуждала какие-то темные мысли, которые лучше было не освещать, и в целом все обернулось к лучшему. Я наполнил свой бокал. Как все-таки богата жизнь! Вот так человек сражается с призраками, но в итоге все образуется. Вот он я – с бокалом в руке, весельчак, бойкий малый, любитель девочек. Да ведь и я тоже кое-чем обзавелся. И словно затем, чтобы оправдать устроенную мною неразбериху, с бокалом красного вина в руке я обозрел свои владения: Ирэн, которую я любил сердцем; моя забавная соседка, которую ничто не мешало мне вновь увидеть; Марина, которую я любил за нее саму и которая была в любви самим милосердием; Даниэль, которая когда-нибудь, возможно, станет приятной супругой.

Ирэн, по своему обыкновению молчаливая, тоже о чем-то думала. Время от времени она поднимала крышечку кофейного ситечка, чтобы посмотреть, хорошо ли сцеживается кофе. Послеполуденное время тоже текло капля за каплей. После столь долгой разлуки мы непременно отправимся в отель.

– А почему не к вам? – спросила Ирэн. – Нам там будет удобнее.

– Я достал свои чемоданы. И все разбросал посреди комнаты. Лучше в отель.

Снаружи солнце казалось спелым фруктом.

– Август, уже осень, – сказала Ирэн.

В самом деле, от мостовых и с неба исходила такая истома, что отнимались руки и ноги. Мы пересекли скверик.

– Не хочешь ли присесть на минутку на скамейку? Мне кажется, здесь очень мило.

Она смахнула пыль с лавочки своими перчатками. Села и поставила сумочку между нами. Достала пудреницу и поправила свой макияж. Голуби бегали как заводные по краю тротуара. Туристы с фотоаппаратами на шее щелкали собор Святой Мадлен со всех сторон. Ирэн кончила пудриться, навела порядок в своей сумочке: ручка, письмо, платок.

– Ну пойдемте, – сказала она.

В этом районе мы знали много отелей. В первом, куда я вошел, не было свободных мест. Второй изменил профиль: в нем больше не сдавали комнаты случайным прохожим. Прямо напротив находилось специальное, ставшее почти подпольным заведение старинный дом, обнесенный оградой. Я опасался, что подобное заведение может Ирэн не понравиться.

– Не имеет значения, – сказала она, – зайдем сюда.

Холл был обит красным бархатом. Верхняя часть дверей украшена картинами с известными эротическими сюжетами – со стрелами и ангелочками. Предложенная нам кровать была сделана в форме античной галеры. Она плыла по комнате, в которой все стены вплоть до потолка были зеркальными. Мы превратились в добрую сотню разоблачающихся пар.

– Здесь неприятно находиться, – сказал я. – Я выключу свет.

– Не надо ничего делать. Я ужасно боюсь темноты.

– Но ведь мы будем видеть себя повсюду.

– Подумаешь! Если вам это не нравится, то сделайте, как я, закройте глаза.

Она разделась. Голой прошлась по комнате, чтобы расправить складку на своем лежащем на столе платье. Я закрыл глаза, вновь открыл. Я видел приближающуюся ко мне наготу Ирэн, разумноженную стократно. Она легла на меня. Я опять закрыл глаза. Напрасное старание. Мои руки вспоминали более хрупкое и раскрепощенное тело моей соседки. Эмма тоже находилась в этой кровати. Лучше открыть глаза и войти в этот эротический кошмар: Ирэн, которую я больше не хотел, открыто выражала страстное желание, бесконечно приумноженное игрой зеркал в спальне. Весь потолок колыхался, как океан белой плоти, в которой мне предстояло утонуть. Я нажал на кнопку, выключавшую свет. В темноте Ирэн тихо стонала. Она успокоилась. Наши голоса звучали, как прежде. Я вновь почувствовал уверенность. Я обнял свою подругу. Но мне хотелось солнца, воздуха. Может быть, мы окажемся когда-нибудь вне этого мира, который мы так давно разделяли друг с другом.

До вечера я ходил рядом с ней по набережным. Мне редко приходилось видеть ее такой веселой. Я купил ей книгу, гравюру. Она казалась счастливой и доверчивой. Она спокойно смотрела на меня своими зелеными глазами, а потом наклоняла забавное перо своей шляпки, запрокидывая голову к небу. Заговорила об отдыхе:

– Когда вы ко мне присоединитесь?

Я поддержал игру. Я мечтал вслух вместе с ней. Поинтересовался расценками в пансионах.

– В отеле Рош, думаю, вам будет хорошо. Это спокойное место.

– Когда ты уезжаешь?

– Самое позднее – через три дня. Сегодня вечером муж должен мне сказать.

Она попрощалась со мной на набережной, как раз напротив купола Института.

– Не беспокойтесь обо мне. Мне нужно еще сделать кое-какие скучные покупки, зубную щетку, нитки. Я с вами прощаюсь. До завтра.

Она пошла, но в это мгновение мимо проезжал автобус, и моя рука, пытаясь ее задержать, скользнула по ее руке. Она перешла дорогу, заглянула в антикварную лавку, обернулась ко мне. Потом ее постепенно поглотило уличное движение, поток безразлично идущих людей, которые, приподнимаясь и опускаясь, тем самым создают волны: в нем по мере удаления со временем исчезает все. Между чьими-то двумя головами я еще раз заметил перо ее шляпы. Немного дальше – ее светлое платье, похожее на световой сигнал в серой массе толпы. Затем абсурдное безразличие мира окончательно поглотило Ирэн. И как бы сквозь нее я устремился вдогонку своей собственной истории: как только Ирэн исчезла, я вновь вспомнил о тех мыслях, что тревожили меня в это утро, до нашей встречи. Мысли о моих склонностях, так долго воплощавшихся в Ирэн, продолжали свой путь вдали от нее, в полном одиночестве, ведущем к Эмме.

Я вынул из кармана свою записную книжку. Поставил маленький крестик напротив имени Эммы. А чуть ниже написал: «Купальник для Эммы, у Коринны, 436, Сент-Оноре».

Жан Фрестье

Жан Фрестье (1914–1983) родился в городе Либурне (департамент Жиронда) в семье богатого виноторговца. По окончании лицея в родном городе поступил на медицинский факультет университета в Бордо. В 1939 году он был мобилизован как врач в действующую армию, где стал военным хирургом и участвовал в боевых действиях в Северной Африке. После демобилизации Фрестье поселился в Париже. Там он работал в клинике, а в свободное время начал писать романы. Первый роман Фрестье – «Выдается только по рецепту» – вышел в 1952 году. В этом произведении о страданиях морфиниста, пытающегося отказаться от наркотиков, отразились как его профессиональный опыт, так и эпизод из собственной биографии, когда после тяжелого ранения в 1941 году он пристрастился к морфину и с трудом преодолел эту потребность. Начиная со следующего романа – «Отей» (1954), – на первое место в творчестве писателя выходит тема любви, присутствующая практически во всех его книгах. Чаще всего главный герой в них – врач, но сюжетную линию составляет не медицинская деятельность, а его чувства к разным женщинам, которых он встречает в своей жизни. Жан Фрестье стал одним из наиболее гонких и глубоких аналитиков любви. Большой успех имели его романы «Марта, или Печальные любовники» (1958); «Девушки» (1959); «На небесных балконах» (1968); «Мостик» (1963); «Право старшинства» (1968). А его роман «Изабель, или Конец сезона» (1970) был удостоен премии Ренодо, одной из высших литературных наград Франции. Любовь в его романах предстает как своеобразный наркотик, который помогает человеку забыться, уйти от отвратительной действительности или же, напротив, оказывается источником страданий. Начиная с 1961 года Жан Фрестье стал регулярно писать литературно-критические статьи для журнала «Нувель обсерватер». Поэтому он известен во Франции еще и как яркий литературный критик.