Туристка - Торн Мэтт

— Ты разве не встречаешься с Генри сегодня? — спросила она.

— Раньше встречалась.

— Я не знала, что вы расстались. Ты обедала?

— Еще нет.

— Можно я тебя угощу? Поедем в какой-нибудь ресторан. Но если у тебя другие планы, то сразу скажи. Когда всю неделю готовишь на других, хочется для разнообразия, чтобы кто-нибудь приготовил для тебя. Только я не люблю есть в одиночестве.

— Спасибо. Это было бы замечательно, — сказала я. — Только приведу себя в порядок.

— Хорошо, — ответила она и снова погрузилась в чтение журнала.

У Сильвии была такая же машина, как и у моей мамы. Раньше я этого не замечала, но теперь, когда обнаружила такую связь, решила не придавать этому значения. Тем более что во всем остальном моя мама и хозяйка гостиницы были абсолютно разными. Думаю, у мамы эта женщина, предоставившая мне кров и еду, вызвала бы антипатию. Выкрашенные хной волосы Сильвии предполагали солидность, но было в ней что-то непонятное, свойственное приморским авантюристам, наводившее на мысль о том, что она живет еще одной параллельной жизнью, в которой, например, содержит бордель.

— Спасибо за то, что поехала со мной пообедать, Сара. Нам надо бы почаще проводить время вместе.

— Спасибо за приглашение. Я кроме лапши из пакета ничего не собиралась есть на обед.

— Это все, что у тебя было? — Она растянула тонкие губы в улыбку. — Ну конечно, у тебя нет времени ходить по магазинам. Ты ведь работаешь в двух местах.

Она увидела свободное место и припарковала машину.

— У тебя есть знакомые в каком-нибудь из этих ресторанов? Можешь организовать нам дешевый обед?

— Пол меня убьет, если я начну использовать служебное положение, — ответила я. — Только ему положены скидки.

— Ничего. Будем полагаться на свое женское обаяние. Расстегни-ка верхнюю пуговичку на блузке, дорогая.

Сильвия попросила столик в зале для курящих и положила красную пачку «Данхилл» на стол между нами.

— Угощайся.

— Спасибо, но я бросила.

— Неужели? Молодец. Тогда не буду тебя соблазнять.

— Вообще-то я бы выкурила одну. Ведь если курить по одной изредка, то ничего страшного?

— Конечно, ничего. Бери.

За спиной Сильвии висели две картины, на которых были изображены женщины, заблудившиеся в лесу. На первой картине женщину окружала синяя тьма, а ее глаза с испугом смотрели на то, что было за рамой. Сначала мне показалось, что женщина хочет убежать, но, присмотревшись к ее говорящей улыбке, вдруг поняла, что зритель должен следовать за ней внутрь рамы. Это была картина, которая предполагала спасение в мире красок.

Во второй картине не хватало напряженности первой, на ней была изображена женщина в оранжевом лесочке, выглядевшая как Бриджит Бардо. Жеманная, слащавая улыбка делала ее совсем не похожей на своего двойника. С заученной зазывностью смотрела она из рамы. Каждый, кто взглянет на первую картину, будет вынужден принять ее хотя бы для того, чтобы задать себе вопрос: отчего такая безвкусица притягивает внимание? Вторая же картина даже так никого не привлекала.

— Ты что, витаешь в облаках? — спросила Сильвия. — Или беспокоишься о Генри?

— Нет, извини. Просто смотрела на картины за твоей спиной.

Сильвия взглянула через плечо.

— Отвратительные, правда? По-моему, такие картины даже еще неприятнее, чем изображения плачущих детей. Теперь они редко попадаются, но одно время парочка таких шедевров украшала каждую гостиницу Вестона, кроме моей, конечно. У нас висели репродукции Моне и Ван Гога. Помнится, хозяин вот этой гостиницы заказал художнику написать его портрет в том же стиле, что и эти картины, так чтобы можно было повесить его рядом с ними. Он очень гордился портретом, который выглядел ужасно нелепо — мужчина с трубкой в кофте горчичного цвета, потерявшийся в лесу вместе с двумя испанскими девами.

Она рассмеялась. Ее маленькие глазки вызывали меня на откровенность. Я вспомнила, как испугалась, когда она пришла ко мне в комнату. Сегодня я искренне радовалась ее компании, стараясь воспользоваться любым предлогом, только чтобы не думать о Ниле. Меня, правда, не оставляло ощущение, что я обедаю в присутствии школьной директрисы. Ни одна тема для беседы не казалась подходящей. Я понимала, что если расслаблюсь, то она тоже сможет избавиться от скованности. В то же время меня удерживал от этого необъяснимый страх. Казалось, что как только я ослаблю самоконтроль, то начну нести несусветную чепуху.

Подошла официантка, чтобы принять заказ. Сильвия заговорщицки улыбнулась мне.

— Ну, что мы будем заказывать? Ты готова к сражению?

Я взглянула на меню.

— Когда я прихожу сюда, то всегда заказываю одно и то же. Сейчас мне хочется чего-нибудь совершенно другого.

— Вряд ли ты найдешь здесь что-то экзотическое. Может, пойдем куда-нибудь еще?

— Нет, не стоит. Я знаю, что буду есть. Сосиски, фасоль и жареную картошку. И большой стакан колы.

— Хлеб, масло? — спросила официантка.

— Да, пожалуйста. И соломку для колы.

Официантка улыбнулась и повернулась к Сильвии.

— Баранину, — сказала та. — И чай.

Подождав, пока официантка не отошла к стойке, Сильвия наклонилась ко мне.

— Я знала Генри, — сообщила она. — Не хотела тебе раньше говорить, на всякий случай, если бы у тебя обернулось это большим романом, но сейчас уже можно…

Помолчав, она стала рассказывать:

— Я была одной из первых, за кем он стал ухаживать. И самое ужасное во всем этом было то, что идея принадлежала моей матушке. Он всегда приходил задолго до свидания, чтобы посидеть в гостиной и поговорить с матушкой. Она вынуждала его держать ее за руку во время разговора, прислоняясь к его плечу, будто плохо слышала. Потом мы шли на танцы или в кино, и за весь вечер он едва произносил два слова. Знаешь, как я обнаружила, что надоела ему? Однажды в воскресенье, когда мы пришли из церкви, матушка позвала меня в гостиную и сказала: «Послушай, только не расстраивайся, но Генри больше не будет к нам приходить».

Я не гоню волну, прошло уже много лет, и я уверена, что не одной мне вскружили голову, но Генри был у меня первым, и матушка знала об этом. Тем не менее она считала, что я должна принять новость как должное, не говоря ни слова. Я даже не могла поплакаться моим сестрам, чтобы не поползли слухи о том, что мне дали отставку, поэтому она говорила об этом так, словно отдавала распоряжение по хозяйству.

Сильвия произнесла последние слова с такой горечью, что я испугалась, как бы она не разразилась рыданиями. Наверняка она ожидала от меня ответной исповеди о наших с Генри отношениях, но они настолько отличались от ее прошлого опыта, что мне казалось, будто меня принуждают сочувствовать совершенно чуждой мне трагедии.

— Все это настолько в викторианском духе, — произнесла я. — Трудно поверить, что тогда все так было.

— Не всегда и не везде. Смотря какие силы перевешивали.

— То есть?

— Хорошо, когда ты была маленькой, у тебя были сексуальные фантазии?

— Конечно.

— И как ты с этим справлялась?

Я покраснела, смутившись и не зная, как сказать об этом.

— Так же, как и другие. Мечтала, влюблялась.

— Но сексом ты не занималась?

— Конечно.

— Почему?

— Я боялась.

— Вот-вот. Но вообрази себя девочкой-подростком, которая полна эротических желаний и которая знает, что все ее подружки ходят на пляж, знакомятся там с парнями, занимаются любовью на песке, и в этом ничего нет ужасного, никто об этом не знает. Разве тебе не захочется пойти с ними? А если ты сама чья-то мама, разве ты не приложишь все усилия к тому, чтобы твоя дочка сидела дома и никуда не ходила?

Она говорила со страстью, которая угнетала меня. Я помнила, как она сказала, что мы с ней похожи, и поэтому мне не понравилось, что я послужила для нее поводом, всколыхнувшим ее прошлую обиду. Интересно, что она думает о моем образе жизни и завидует ли мне? Глядя на ее рассерженное лицо, мне захотелось объяснить ей, что поход в полночь на пляж не более отчаянный поступок, чем сидение дома. Мне хотелось встряхнуть ее и посоветовать отбросить все эти глупые переживания, перестать чувствовать себя незаслуженно обиженной. Но я только кивнула и взяла еще одну сигарету.