Юрий Богатырев. Чужой среди своих - Наталья Боброва

– Я узнал, как тот недостойно себя повел той ночью: при остывающем уже теле Юры начал складывать в сумку его вещи – одежду, одеколоны. Тогда на него набросился с кулаками Андрей Мартынов. Затем тот Саша появился на похоронах в Юрином плаще…

И тут уже взорвался Трофимов. И все высказал. И проклял. А спустя месяц… Саша повесился…

– У меня до сих пор есть чувство вины, – говорил мне Трофимов. – Я понимаю, что это самовнушение просто ужасное. Но это мне не дает покоя, хотя я этот грех уже отмолил как православный человек.

Глава 15. Мятежник в Камергерском

Развод с «Современником» ■ «Сниматься, сниматься, сниматься!» ■ Остатки – сладки ■ Комиссар из квартиры Инессы Арманд ■ Жизнь – копейка? ■ Прогон или загон? ■ «Я хочу это играть!» ■ «Знакомьтесь: Фурманов!» ■ С днем рождения, артист! ■ Мятежный дух ■ Как репетировать Толстого? ■ Уникальная универсальность

Напомню: «роман» с «Современником» у Богатырева заканчивается весной 1977 года. 18 мая 1977 года на стол Галины Волчек ложится заявление актера об уходе по собственному желанию. По сути, в никуда.

Но не зря в анкете, которую он будет чуть позже заполнять при поступлении во МХАТ, в графе «Место работы» Богатырев четко выведет: «1977 год – „Ленфильм“, киноактер».

И кино артист отдается со всем пылом. К этому времени относятся пять его больших работ в кино и на телевидении – Войницев в «Неоконченной пьесе для механического пианино», Ромашов в «Двух капитанах», Филиппок в «Объяснении в любви», Марк в телеверсии «Вечно живых»…

Но театру он был нужен. И театр его нашел. И какой! МХАТ им. Чехова! Приход Богатырева во МХАТ стал триумфальным.

– Работа над спектаклем по повести Дмитрия Фурманова «Мятеж» началась с того, что мы с соавтором и другом Иваном Менджерицким уехали в Киев и там засели за письменный стол, – вспоминает постановщик спектакля, актер и режиссер, народный артист России Всеволод Шиловский. – Сложность заключалась в том, что нужно было писать под конкретных артистов. А в то время во МХАТе готовился спектакль по пьесе Александра Гельмана «Обратная связь». И Олег Ефремов уже распределил артистов в основном туда.

Я же понимал, что спектакль на революционную тему могут вытянуть именно актеры. Причем те, которых я хорошо знал и в которых был уверен. Мои друзья – Юрий Пузырев, Владимир Кашпур, Виктор Петров, Виктор Новосельский.

А вот самого Фурманова не было. Так получилось, что артист, на которого я рассчитывал, не смог участвовать в этой постановке. Я начал лихорадочно искать – и среди мхатовцев, и среди артистов других театров. Но безуспешно.

И вдруг тогдашний замдиректора МХАТа Леонид Иосифович Эрман говорит мне:

– Всеволод Николаевич! Вы знаете, есть один артист, причем свободный. Не работает сейчас нигде, не надо переманивать, – это Юрий Богатырев. Мне кажется, что он вам подойдет.

Я не был знаком с Богатыревым и совершенно не представлял себе его даже внешне. Так случилось, что еще не видел фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Леонид Иосифович взялся нас познакомить.

И вот раздается звонок.

– Всеволод Николаевич? Это Юра Богатырев.

– Юра! Как ваше отчество?

– Георгиевич.

– Юрий Георгиевич! Где мы с вами можем встретиться?

– Я живу недалеко от МХАТа, на Манежной улице. Вы можете ко мне подъехать?

И я пришел к нему. Встретил меня очаровательный светловолосый худощавый молодой человек, ввел меня в комнату-пенал, увешанную удивительными картинами. Я словно попал в другой мир…

И начался долгий разговор.

– Юрий Георгиевич! Присядьте! Сейчас я произнесу монолог, а дальше вы уж решайте сами…

И я произнес речь – нарисовал ему то, что совершенно не относилось к фурмановскому «Мятежу», а относилось ко мне и к моей жизни. Я поделился своими соображениями по поводу тех событий. Потому что просто «в лоб» ставить Фурманова казалось мне тогда чудовищным и безнравственным. Я знал тогда уже подоплеку истории этого мятежа. Там ведь большевиками было расстреляно пять тысяч человек – не виноватых ни в чем. Просто они сражались за советскую власть в Семиречье, и вдруг их вызывают на польский фронт. Они отказались: «Почему нас? Там своих нет?»

Я очень хорошо изучил материал, разговаривал со специалистами, очевидцами событий. Дело ведь не в комиссаре, а в стоимости человеческой жизни. Тенденция там была страшная. Девяносто процентов людей должны погибнуть во имя революции, а десять – получить достойную жизнь. Жизнь не стоила ни копейки…

Поэтому «революционный» пафос я скорректировал. Попытался выделить главное – ценность человеческой жизни.

Юра выслушал и говорит:

– Я не вижу там для себя роли.

– Юрочка! Давайте сделаем так. Я соберу весь спектакль и прогоню его… Вы посмотрите и тогда решите.

Он согласился.

Но как можно репетировать без главного героя? И я попросил одного хорошего артиста помочь мне соединить постановочно весь спектакль. Я попросил, чтобы он просто репетировал эту роль Фурманова. И он, как настоящий друг, согласился и очень помог.

В спектакле были мощные постановочные решения, хороший художник, замечательный композитор… В общем, все получилось прекрасно, на очень высоком уровне, особенно колоссальная народная сцена, которой заканчивался спектакль. В этой сцене участвовали практически все студенты Школы-студии МХАТа плюс еще две трети труппы Художественного театра. Громадные людские резервы были заняты.

И вот назначен прогон всего спектакля. Я позвонил Юре, пригласил. Он пришел и сел в зале… Закончился прогон. Я всех поблагодарил:

– Спасибо, вы свободны до следующего сезона… – и подчеркнул: – Сезон начнется с прогона.

Не все придали значение этим моим словам – ведь нет центровика, какой еще прогон? И в таком расслабленном состоянии все актеры разошлись.

Спускается Юра… Я вижу, что глаза у него стали просто громадными… Пунцовые щеки… Весь возбужден донельзя:

– Я хочу сыграть эту роль! Я ее вижу!

И началась наша безумная работа над спектаклем – у него дома, в домашних условиях. У нас было репетиций двенадцать – в основном ставили рисунок роли, еще без движения…

Можно ли в таких условиях «сделать» роль?

Наверное, нельзя, если не знать, что он – вахтанговец. А вахтанговская школа – это в идеале синтез глубочайшего содержания и феноменальной формы. То есть Вахтангов, в принципе, пошел еще дальше Художественного театра.

И Юрочка обладал этими качествами. «Вполноги» он ничего не умел делать вообще. Если рисовал – жил этим. Если снимался – жил этим. Если репетировал – жил этим. Он не мог работать, просто обозначая существование.