Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы - Маргарита де Валуа

Между тем король Испании, желавший заключать брачные союзы только внутри своего дома, расстроил мой брак с королем Португалии, и о нем более не вспоминали [260].

1571

Несколько дней спустя заговорили о возможности выдать меня замуж за принца Наваррского, который ныне является нашим славным и благородным государем [261]. Во время одного обеда королева моя мать долго обсуждала это с господином де Мерю, поскольку члены дома Монморанси всегда имели право первого [40] совета [262]. Сразу после трапезы он сказал мне, что королева приказала ему поставить меня в известность, о чем шла речь. Я ответила, что это излишне, поскольку я выполню любую ее волю, однако стану умолять ее принять во внимание то, что, являясь католичкой, я буду весьма огорчена стать женой человека, исповедующего иную религию. После, проследовав в свой кабинет, королева призвала меня и сообщила, что господа де Монморанси предложили ей заключить этот брак, и она желает знать мое мнение. В ответ я повторила, что согласна с ее волей и ее выбором, но умоляю помнить, что я – истинная католичка.

1572

Еще какое-то время предложение [о бракосочетании с принцем Наваррским] продолжало обсуждаться, и королева Наваррская, его мать [263], прибыла ко двору, где брачный договор был полностью согласован. Это произошло уже накануне ее смерти, которая была [41] отмечена одним занятным случаем, не оставшимся в Истории, но заслуживающим того, чтобы Вы [264] о нем знали.

Вместе с мадам де Невер [265], характер которой Вам хорошо известен, ее сестрами [266], господином кардиналом де Бурбоном [267], мадам де Гиз [268], госпожой принцессой де Конде [269] мы приехали в парижский дом усопшей королевы Наваррской с целью отдать последний долг в соответствии с ее положением и нашим семейным родством [270] (это происходило без пышности и церемоний нашей религии, в довольно скромных условиях, которые дозволяла гугенотская вера: она [королева] лежала на своей обычной кровати, с открытым пологом, без свечей, без священников, без креста и святой воды; все мы находились в пяти или шести шагах от ее ложа и могли лишь смотреть) [271]. Мадам де Невер, которую в свою бытность [королева [42] Наваррская] ненавидела более, чем кого бы то ни было, и которая отвечала ей тем же, а как Вам известно, она [мадам де Невер] была весьма остра на язык и не щадила тех, кого терпеть не могла, неожиданно отошла от нас и, склоняясь во множестве красивых, почтительных и глубоких реверансов, подошла к кровати и, взяв руку королевы, поцеловала ее. Затем, с низким поклоном, полным уважения, она вернулась к нам. Все мы, знавшие их отношения, оценили это...

[пропуск в рукописи]

Несколько месяцев спустя принц Наваррский, отныне ставший королем Наварры, продолжая носить траур по королеве, своей матери, прибыл сюда [в Париж] в сопровождении восьмисот дворян, также облаченных в траурные одежды, и был принят королем и всем двором со многими почестями [272]. Наше бракосочетание состоялось через несколько дней с таким торжеством и великолепием, каких не удостаивался никто до меня [273]. Король Наваррский и его свита сменили свои одежды на праздничные и весьма богатые наряды; разодет был и весь двор, как Вы знаете, и можете лучше об этом рассказать. Я была одета по-королевски, в короне и в накидке из горностая, закрывающей плечи, вся сверкающая от драгоценных камней короны; на мне был длинный голубой плащ со шлейфом в четыре локтя, и шлейф несли три принцессы. От дворца епископа до Собора Богоматери были установлены [деревянные] помосты, украшенные золоченым сукном, что полагалось делать, когда выходят замуж дочери Франции. Люди толпились внизу, наблюдая проходящих по помостам новобрачных и весь двор... Мы приблизились к вратам Собора, где в тот день отправлял службу [43] господин кардинал де Бурбон. Когда перед нами были произнесены слова, полагающиеся в таких случаях, мы прошли по этому же помосту до трибуны, разделявшей неф и хоры, где находилось две лестницы – одна, чтобы спускаться с названных хоров, другая, чтобы покидать неф. Король Наваррский спустился по последней из нефа и вышел из Собора [274]. Мы...

[пропуск в рукописи]

Фортуна, никогда не дающая людям полного счастья, вскоре обратила состояние счастливого торжества и празднеств в полностью противоположное: покушение на адмирала оскорбило всех исповедующих религию [гугенотов] и повергло их в отчаяние [275]. В связи с этим Пардайан-старший [276] и некоторые другие предводители гугенотов говорили с королевой-матерью в таких выражениях, что заставили ее подумать, не возникло ли у них дурное намерение в отношении ее самой. По предложению господина де Гиза и моего брата – короля Польши, позже ставшего королем Франции [277], было принято решение пресечь их возможные действия. Совет этот [сначала] не был одобрен королем Карлом, который весьма благоволил к господину адмиралу, господину де Ларошфуко [278], [44] Телиньи [279], Ла Ну [280] и иным руководителям этой религии, и рассчитывал, что они послужат ему во Фландрии. И, как я услышала от него самого, для него было слишком большой болью согласиться с этим решением. Если бы ему не внушили, что речь идет о его жизни и о его государстве, он никогда бы не принял такого совета.

Узнав о покушении, совершенном в отношении господина адмирала, которого Моревер намеревался убить из окна пистолетным выстрелом, но сумел лишь ранить в плечо [281], король Карл сильно заподозрил, что названный Моревер осуществил свой замысел по поручению господина де Гиза (как месть за смерть покойного господина де Гиза, его отца, которого названный адмирал приказал убить похожим способом посредством Польтро [282]), и был настолько разгневан на господина де Гиза, что поклялся осуществить в [45] отношении него правосудие. И если бы господин де Гиз не скрылся в тот же день, король приказал бы его схватить. Королева-мать никогда еще не прилагала столько стараний, чтобы убедить короля Карла, что покушение было совершено ради блага его королевства. Но как я уже упоминала прежде, король питал расположение к господину адмиралу, Ла Ну и Телиньи, в которых он находил ум и благородство, будучи сам государем великодушным, благоволящим только к тем, в ком он эти достоинства признавал. И хотя названные господа были весьма опасны для его государства, эти хитрецы умели хорошо притворяться и завоевали сердце этого храброго государя тем, что внушили ему уверенность в пользе своих услуг при расширении королевства, предложив план славных и успешных походов во Фландрию, что по-настоящему было приятным его большой и благородной душе. Поэтому королева моя мать попыталась представить ему, что убийство господина де Гиза [старшего], осуществленное по наущению адмирала, извиняет поступок его [Гиза] сына, который, не в силах добиваться справедливости, вынужден был прибегнуть к мести, ставшей также местью за убийство по приказу названного адмирала господина Шарри, одного из командиров королевской гвардии и весьма достойного человека, верно служившего ей во время ее регентства в малолетство его, короля Карла, и что адмирал достоин такого с ним обхождения [283]. И хотя подобные слова могли бы убедить короля, что месть за смерть названного Шарри не покидала сердце королевы-матери, но боль от потери людей, которые, как он полагал, однажды стали бы полезными, захватила его страстную душу и затмила его разум настолько, что он не мог ни умерить, ни изменить свое искреннее желание сотворить правосудие, приказав всем, кто ищет господина де Гиза, схватить его, поскольку не хотел оставить безнаказанным такое деяние.