Институт благородных убийц (СИ) - Малахова Валерия "Валерия_Малахова"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я давно уже знаю, что ты влюблена в Самана.
Не самое лучшее начало дружеской беседы, но, по крайней мере, рыдать Лоиса прекратила. Глаза её округлились от изумления, губы слегка приоткрылись.
— Ты… знаешь?
— Знаю. И… — бездна, ну вот как сформулировать, чтобы она поверила и перестала переживать о глупостях? Ладно, попробую сымпровизировать.
— Понимаешь, Лоиса, я не лгала тебе об интригах семей дээ Брайдар и… моего настоящего отца.
— Я понимаю! Я верю тебе!
— Рада это слышать. И поскольку я в эти интриги впутана прочно — против своей воли, уж поверь, но впутана — то я сегодня поговорила с Саманом.
Глаза у Лоисы стали совсем круглыми.
— Правда? Он… пришёл поговорить с тобой?
— Ну да. Не сказала бы, что этот разговор получился лёгким, — я нарочито вздохнула и чуть-чуть поморщилась, — но он помог нам с ним многое прояснить. В общем… я думаю, у тебя появился неплохой шанс.
Вопреки ожиданиям, Лоиса не обрадовалась. По крайней мере, внешне. Кажется, она, наоборот, испугалась.
«А чего ты хотела? Нельзя же так вот сходу огорошивать человека… Это неприлично!»
Ну да, приличия превыше всего.
— Погоди, Таль… — Лоиса глядела на меня искоса, в глазах её плескалось недоумение вперемешку с чем-то неясным, для чего у демонов нет названия, а люди, помнится, называют надеждой. — Что ты имеешь в виду?
— Кажется, наша помолвка разорвана. Саман свободен. И… я считаю, ему нужен кто-то, на кого он может положиться в эту трудную минуту. Девушка, которая настолько сильно желала ему добра, что не стала бороться за свою любовь, а тихо страдала, никем не понятая. Такая девушка заслуживает награды, ты не думаешь? Заслуживает счастья…
Чушь, разумеется, невероятная, зато вполне в традициях Института благородных девиц, а значит, Лоиса вполне может проглотить предложенную наживку. И все будут счастливы. Кроме Таль.
«Не волнуйся за меня. Ты… ты права, я и впрямь не слишком-то сильно любила его».
«Ой ли?»
«Правда! Иначе почему вместо печали я чувствую… странное облегчение? Как будто мне давно нужно было поговорить с подругой. И… с ним тоже. Наверное, я не стала бы счастливой с ним».
Не то чтобы я так уж сразу и безоговорочно поверила. Таль очевидно грустила. Но грусть эта и вправду была лёгкой, какой-то… светлой, что ли. Так можно грустить как раз под шум дождя…
Первые капли упали на иссохшую, жаждущую влаги землю. Скоро разверзнутся хляби небесные.
— А ты? — Лоиса глядела на меня прямо, в упор. — Как же ты? Ты его… любила?
Самое время мягко улыбнуться.
— Любила. Возможно, и сейчас… чувствую к нему симпатию и привязанность. Но это уже не любовь, Лоиса. Любовь осталась там, в прошлом, с прежней Талиной. А я изменилась. Теперь я просто желаю Саману большого счастья. Согласись, вряд ли со мной нынешней ему будет хорошо.
Ну же, давай, соглашайся!
Лоиса захлопала глазами и неуверенно покивала. Потом, спохватившись, быстро пробормотала:
— Но…
— Никаких «но»! — перебила её я. — Дерзай. Ты любишь Самана, и если у него имеется хоть немного мозгов — а у него они есть, я знаю! — скоро он обратит на тебя внимание. Вы будете счастливы.
Бросив на меня ещё один беспокойный взгляд, Лоиса наконец глубоко вздохнула и улыбнулась:
— Спасибо. Ты… ты даже не представляешь себе, как я ценю всё то, что ты для меня делаешь!
— Успокойся. Я не делаю ничего такого, просто отступаю там, где должна отступить.
— Если бы все рассуждали так, как ты! — помолчав, Лоиса негромко спросила: — Снова подруги? На сей раз навсегда?
— Разумеется!
Мы пылко обнялись и вернулись в спальню. Уфф, мир восстановлен, Таль довольна, даже Саман пристроен. Всё так хорошо, что просто не может быть правдой!
«Я так рада!»
А ведь и вправду Таль куда серьёзней радуется примирению с подругой, нежели печалится о расставании с парнем! Занятные создания эти люди…
«Сама занятная».
Наверное, с точки зрения Таль так оно и есть. Спорить я не стала. Усмехнулась и отправилась доделывать уроки, а затем спать.
«Лина, а можно… можно тебя спросить?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Ну вот, не успела глаз закрыть…
«Спрашивай, конечно».
«А что было… потом? Когда твой муж тебя убил?»
Я сглотнула. Таль, похоже, поняла, торопливо затараторила, что я могу не отвечать, это она так просто… в общем, наверное, не надо… Я прервала её:
«Ничего особенного. Она воскресла — та женщина, для воскрешения которой идеально подходила моя кровь. Сожрала Клинка-из-Ручья. Ну, он первым ей попался, а она очень хотела есть. Потом схарчила пару окрестных деревень, прошлась по поместьям…»
В Цветы-у-холма тоже заглянула, о да.
Я плохо помню те дни, когда была ею. Даже её имени в памяти не осталось — запоминать его никогда не казалось мне необходимым. Я всегда в мыслях называла её просто «она», и не нужно было уточнять, кто имеется в виду.
К сожалению, «помнить плохо» не означает «не помнить вообще». К примеру, её внешность навсегда врезалась в мою память. Возлюбленная Клинка-из-Ручья была красива — куда красивей меня. Эта бледная, почти прозрачная кожа того оттенка, какой бывает у лучшего фарфора; эти изящные руки, никогда не знавшие тяжёлой работы; эти волосы, чёрной волной разлившиеся по плечам…
И это красное платье. Та женщина всегда его носила. Оно не рвалось, хоть и было сделано из тонкого шёлка, не пачкалось, даже не мялось. И кровь, попадая на него, впитывалась без следа.
Воскреснув, та женщина следила, чтобы её губы казались такими же яркими, как платье. Для этого она часто проводила по ним ногтём, взрезая тонкую кожу, пуская кровь. Ей казалось, что именно так достигается истинная красота.
Помню, когда я умирала, то видела край этого платья, свесившийся с алтаря. Я валялась в ногах у мёртвой красавицы, на которую муж мой глядел с восторгом, граничащим с кощунством. Он ни разу не смотрел так на меня, ни разу! И больней всего мне было не от ножа, вонзившегося в грудь, а от осознания того, что вот она, истинная любовь, величественно проходит мимо, а я корчусь у её ног грязным мучным червём.
Уже потом, в бездне, демоны много смеялись и говорили о любовной горячке и любовном безумии. По их словам, с настоящей любовью это не имело ничего общего. Я слушала и не желала верить, потому что тогда Клинок-из-Ручья умер бы зря. И все те люди, которых убила та женщина, тоже погибли бы зря. А когда я осознала, что так оно и есть, что вся история нас троих — сплошной фарс и обман, то выла и каталась по огненной лаве, царапая себе лицо, а потом ещё долго не могла свыкнуться с этой мыслью. Но с правдой трудно спорить даже демону.
Память сохранила также отдельные картинки, почему-то чёрно-белые. Возможно, так видят мир воскрешённые мертвецы.
Вот Клинок-из-Ручья смотрит на меня — ведь я уже совсем не я, а та женщина, — и в глазах его пылает великая страсть. Она сменяется изумлением, когда мои руки смыкаются на его шее, а затем и болью, когда я вгрызаюсь ему в плечо. Он ещё сумел оторвать меня от себя… один раз. Что-то говорил, похоже, взывал к памяти, к вечной любви, в которой она ему поклялась. А дальше — вырванный кадык, хлещущая кровь, утоление голода и жажды.
Вот поместье моих родителей. Кричащая матушка, непонимающий взгляд отца. Ужас, паника, опрокинутая кем-то плошка с горящим фитилём, взмывающие вверх клубы дыма, мечущаяся бестолково прислуга… отец лежит на каменных плитах перед главными воротами, и под ним расплывается тёмно-красная лужа. Кажется, в последний миг своей жизни он сражался. Со мной. Храбро, но не слишком долго — что ж, отец всегда предпочитал пирушки воинским премудростям… Зато этим он спас жизнь половине слуг: я надолго задержалась возле его тела. Не желаю вспоминать о том, что я там делала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Деревня. Уже не скажу, находилась она возле нашего поместья или рядом с соседским. Аккуратные хижины, трудолюбиво и бережно вымазанные белой глиной. На таких стенах алые брызги видны особенно отчётливо. И да, они именно алые, хотя остальной мир чёрно-бел. Кажется, красный — единственный цвет, который я тогда могла различать. Вдали перепуганно мычит корова, заходятся истошным воем собаки. Я иду, и за мной в пыли остаются кровавые следы.
