Город призраков - Елена Сазанович

— А если бы мэр узнал о тебе? — откровенно спросил я.

— Уверен, и он бы не устроил скандала. Но не ушел бы от Дианы. Возможно, они бы просто повздорили. Я знаю здешнюю публику. Поверь мне, Ник. Мы порой поступаем аморально. Но воспитание наше не искоренить. Оно — внутри нас. Вырвать его будет слишком болезненно. И каждый знает, что это перевернет жизнь. Никто не хочет доводить свою жизнь до трагедии. Она нам нравится. И именно такая, какая есть.

— Ты очень любишь Диану? — я разлил коньяк для поддержания искренности.

Сенечки глаза блеснули.

— Эта любовь без будущего, — вздохнул он.

— А как же Полина?

— Полина… Знаешь, Ник, я вряд ли полюблю кого-нибудь кроме Дианы. А Полина — ее повторение. У меня нет выбора. И я надеюсь, что моя жизнь будет счастливой, если я женюсь на Полине. Со временем я обязательно перенесу свою любовь на нее. Тебя это шокирует? Меня тоже. Но, поверь, женившись на Полине я обязательно порву с женой мэра. И она это знает. Вот почему мы поскорее хотим этой свадьбы. Мы чертовски устали ото лжи. И женись я на любой другой, эта ложь не имела бы конца. Только Полина может нас спасти…

Я посмотрел за окно. Уже темнело. Мне нужно было спешить в гостиницу. Сегодня нам предстояла охота за доктором. И я боялся на нее опоздать.

Я ободряюще похлопал Сенечку по плечу. И оставил его разбираться со своими женщинами. В конце-концов такой случай вполне оправдывает и пьянство.

До гостиницы я бежал что есть силы. И мои мысли едва поспевали за мной. Но все же, несмотря на такую спешку, они были вполне ясны и логичны. Я думал о Сенечке. Пожалуй, в Жемчужном это был самый симпатичный персонаж. Самый живой среди этих картонных персонажей. Тут, конечно, нельзя не учитывать, что Сенечка — начинающий, юный литератор. И его свойство романтизировать родное Жемчужное вполне оправданно.

Впрочем я тоже не мог не признать симпатичной и даже правильной философию городка. И мне не меньше, чем жемчужанам, было отвратительно все то, что сегодня преподносилось как завоевание демократии. Вся эта чернушная аморальность и развращение малолетних, общий разгул и поголовная безвкусица. И так называемая свобода. Какое прекрасное, однако, слово — свобода! И до какого цинизма нужно было дойти. Чтобы так опошлить его значение. Чтобы это слово ассоциировалось не иначе как с грязью, пошлостью и — просто элементарной преступностью.

Меня такая свобода не устраивала. Вот потому-то в душе я и был согласен с философией Жемчужного. В идеале. Потому что в идеале я тоже мечтал о городе, утопающем в саду. О городе, где нет места для наглости, воровства и убийств. О городе, где существует истинное искусство и истинная духовность. Где у детей есть — безмятежное детство. И где старики умирают в положенный им свыше срок. Не от войн, не от голода, и не от самоубийств. К чему их привело сейчас такое исключительно страшное слово — свобода. Да, я был согласен со столь близкой к идеальной философией Жемчужного. Единственное, что меня не устраивало в этом случае — конкретные носители столь прекрасной идеологии. Я просто не верил им. Все время не покидало ощущение, что они жили не ради идеи, а исключительно ради присутствия ее иллюзии. Но пока я не мог понять — с какой целью. В этих людях было так мало искренности, так мало души и чистоты. И дело тут даже не в их двуличии. Дело — в другом. И это другое я был просто обязан вычислить.

Создавалось впечатление. Что все доброе, что делали жемчужане, они делали не от сердца, и даже не от разума. У них это происходило машинально, как у роботов, участвующих в научном эксперименте. Я допускал, что они, как обычные люди, имеют право на ошибки. Однако люди, во всяком случае — многие, совершив ошибку, мучаются, даже порой очень жестоко расплачиваются за них. У жемчужан же все было настолько рассчитано и продуманно. И грех, и его количество, и его мера. Что вся эта прекрасная по сути философия переворачивалась с ног на голову. И пожалуй. Единственным живым человеком среди них оставался Сенечка Горелов. И то, возможно, временно, просто по глубокой молодости, которая так скоро пройдет…

Вот с такими недоверчивыми и суматошными мыслями я ворвался в холл. Взмокший и запыхавшийся.

Ли-Ли всплеснула руками, завидев меня. И испуганно спросила.

— За вами кто-то гнался, Ник?

— Увы, милая. Просто я настолько проголодался, что воспоминания об акульих плавниках заставили меня прибегнуть к этому марш-броску. Но возраст, увы, уже не тот, так что…

У Ли-Ли было туговато с юмором. И она искренне расстроилась за мой пустой желудок.

— Но на ужин у нас, к сожалению, не акульи плавники. Жареная треска вас устроит?

— Не то чтобы… Но не умирать же мне с голода.

И я бросился вверх по лестнице, уже не обращая внимания на заботливое кваканье Ли-Ли.

Вано был в номере. И тут же с порога загудел.

— Ну и дела, Никита. Ты упадешь, когда я расскажу.

— Я и так сейчас упаду. От усталости. Лучше скажи, доктор еще не покидал гостиницу.

— Нет, слава Богу. Мы только что с ним отужинали. И на мой вопрос, что он теперь намеревается делать, Заманский ответил, что, конечно же, работать. Вот такие дела. Возможно, он врет, а возможно…

— В любом случае, Вано, нам предстоит провести этот славный темный вечерок на кладбище. Здесь мы его можем упустить. И рисковать ни к чему. А там ты мне все и расскажешь.

Когда мы спустились в холл, там к счастью никого не было. Потому не пришлось отвечать на назойливые расспросы Ли-Ли, куда мы собрались в столь поздний час. Учитывая, что она могла ненароком заикнуться о нашем уходе профессору. Нам не хотелось спугнуть его.

Из кухни неслись аппетитные запахи жаренной рыбы с луком и перцем. Я жадно вдохнул эти ароматы. Вспомнив, что какой-то умник писал, что компенсировать голод можно острыми запахами еды. Наверняка специально придумал для голодающих. И естественно, этот метод мне не помог. Когда мы с Вано пробирались сквозь густой лес к кладбищу. Мой пустой желудок так вызывающе урчал, что никакие лесные звуки не могли заглушить его песен.

Если не считать, что мы направлялись к кладбищу. Если не принимать во внимание тревожный шелест листьев и отдаленный плеск морских волн, нагоняющих легкую дрожь по телу. То в лесу было прекрасно. В этот вечер было полнолуние. Чистое черное небо. И золотая луна. Настолько полная, что казалось она вот-вот лопнет. Ее золотистые блики блуждали по кронам деревьев, по мягкому, усыпанному мелкими цветами, мху.

Мне стало жаль, что мы шли к кладбищу. Неплохо было бы, чтобы мы просто гуляли. И я поразился смелости доктора, которыйкаждый вечер совершает этот путь. Он был небезопасный. За любым деревом мог скрываться кто угодно. Таинственные шорохи опять же не способствовали спокойному вечернему моциону. Значит у Заманского были более веские причины прогуливаться здесь каждый вечер. В то, что он закаляет свою силу воли, мне верилось с трудом.

Сразу за лесом мы увидели кладбище. В ярком свете луны оно было как на ладони. Типичное кладбище. И ничего более. Типичное место где хочется выть от тоски. И где назойливо лезут в голову мысли о смерти. О том, что так не хочется когда-нибудь здесь очутиться. А если в такие моменты и находишь в себе мужество признаться, что это неизбежно. То хотелось бы, чтобы это случилось нескоро.

Мы спрятались за огромным раскидистым дубом, недалеко от главного входа. Если профессор появиться, то мы его сразу заметим. Даже если он перелезет через ограду, ему все равно придется пройти мимо нас.

Чтобы перебить мрачные мысли, мы закурили. И одновременно попытались завести разговор. Скорее от желания, чтобы просто звучали слова. Напоминая о том, что мы еще живы. И заглушая гнетущую и мертвую в прямом смысле слова тишину.

— Ну и отпуск, — вздохнул Вано, глубоко затягиваясь сигаретой. — Вместо того, чтобы развлекаться в каком-нибудь баре на берегу моря с красотками, мы проводим лучшее время на кладбище. Да еще по собственной воле. Забесплатно.

— Да уж, — согласился я. — Мне уже начинает казаться, что профессия актера не так уж и плоха. Хотя…

Я неожиданно рассмеялся. Хотя мой смех был здесь настолько же уместен, как траурный марш на свадьбе.

— Надо же, вспомнил! Мы как-то снимались на кладбище. В такое же полнолуние, да еще в начале зимы. Малоприятное занятие! Вся съемочная группа так перепугалась и перенервничала, что помогла только водка. Надрались абсолютно все! Режиссера привезли в гостиницу мертвецки пьяного. Один оператор был на ногах, поскольку оказался язвенником. У него был выбор, либо умереть от водки. Либо от страха. Он выбрал второе. И один снял этот эпизод. Самое смешное, он оказался самым удачным в картине. В стельку пьяный главный герой выглядел на экране бесстрашным суперменом. И даже получил за это какую-то премию. Как самый мужественный герой-любовник. Все потом очень долго хохотали.