О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Виницкий Илья Юрьевич

Между тем выражение «едондер-шиш» использовалось и раньше, но без связи с Толстым. Весной 1917 года его упоминал (в несколько иной транслитерации) в письме к философу Густаву Шпету философ Николай Самсонов: «получишь, енондер-шиш, даже с кондибобером» (последнее слово означает — «с форсом», «с шиком», «не по-людски», как в одном неприличном анекдоте*). Это же выражение, опять же немного измененное, встречается и в повести Михаила Козакова «Мещанин Адамейко», впервые опубликованной в 1927 году: «Время убежит, — и будет тебе ендондершиш! — Погода чортова». В июле 1933 года Даниил Хармс заносит это слово в свой дневник («Едондершиш»). В 1934 году мы встречаем его в книге Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: одного из старост придуманного в 1915 году Комитета Борьбы и Мести звали Дондер-Шиш (в некоторых позднейших изданиях его прозвище приводится в форме Дон дер-Шиш).

Возможно, что кассилевские гимназисты позаимствовали это экспрессивное прозвище из описания «веселой» окопной жизни в только что вышедшем военном очерке Степана Кондурушкина «Вслед за войной: Очерки великой европейской войны (Август 1914 г. — Март 1915 г.)» (Петроград, 1915):

Плясали по снегу, чтобы на ночь набрать в тело тепла, возились, щелкали по спинам ладонями, отпуская благодушные ругательства, — какое-то «едондер-шиш» выдумали.

Дальнейшие «раскопки» показывают, что у этого благодуш­ного ругательства был, по всей видимости, свой литературный русский источник, внесший в его ауру декадентскую и националистическую подсветку.

В 1895 году в «Северном вестнике» вышли «Тяжелые сны» Федора Сологуба, считающиеся первым русским декадентским романом. Один из героев этого произведения, мерзкий исправник Вкусов, постоянно использует в качестве ругательства-присказки якобы французское словечко «енондер-шиш»: «Всего лучше бы, — сказал исправник Вкусов, старик с бодрою осанкою и дряхлым лицом, — эту девицу по-старинному высечь хорошенько, енондер-шиш»; «Сосьете, енондер-шиш, — меланхолично ска­зал Вкусов»; «Ты, Юшка — городская голова, енондер-шиш; шеф де ля виль, как говорят французы»; «Развращает? Ах, енондер-шиш!»; «Это, енондер-шиш, вольнодумство <...> либерте, эгалите, фратерните!»; «Какую у нас разведешь дисциплину, енондер-шиш!»; «Енондер-шиш, се тре мове!» «— Дробызнем-ну! — шамкал беззубым ртом Вкусов, закусывая водку. — Енондер-шиш! Это по-студенчески, так студенты в Петербурге говорят». На вопрос хохочущего священника о значении этого слова Вкусов отвечает: «Же не се па, благочинный бесчинный». К 1913 году роман Сологуба вышел пятью изданиями. Именно из него словечко Вкусова (как мы полагаем, давно бытовавшее в разных фонетических вариантах в устной речи) и попало в письмо Самсонова Шпету и, возможно, вообще в литературный оборот.

Так, еще в 1897 году в свет вышел рассказ народника Сергея Елпатьевского «Мишка», впоследствии неоднократно перепечатывавшийся. Заглавный герой (сатира на квасную народность, скрывающую великороссийский шовинизм) очень любил это выражение. Прошу прощения за длинную цитату, но она здесь к самому месту, да и в современном климате вообще ко двору:

Миша всегда любил словечки и восклицания и в уезде в минуты душевного жара часто говорил: «дондер-шиш!» иногда в виде объяснения добавляя: «тысяча чертей и одна пушка». <...> Те­перь он говорит: «народность» <...> хотя я так же мало понимаю, что разумеет Миша под этим словом, как и его «дондер-шиш», и те объяснения, которые он делает, так же мало дают моему уму, как и тысяча чертей и одна пушка.

Поляков он не любит за то, что они поляки, мусульман за то, что верят в Магомета, финляндцев — они пьют дешевое венгерское вино, а он, Миша, — дорогое, кавказские народцы — маленькие народцы и владеют такими хорошими землями в то время, как у Миши ничего нет, и прочее, и прочее. Я все это понимаю, но, когда Миша в чем-то заподозривает Малороссию и сибиряков, — не понимаю и думаю, что это один «дондер-шиш» и ничего более.

В 1910 году канонизированное Сологубом щегольское чужеземное словечко с соответствующей интонацией подхватывает персонаж повести писателя-народника Евгения Синегуба «Из записок невольного туриста» пьяненький Лаптев: «Силь ву пле дезабилье, едондер шиш... Мистер кок, не угодно ли вам оттрезвонить фир склянкен? Обедать, dinner, it, понимаете?»

Соблазнительно предположить, что то же словечко, вложенное Сологубом в уста пошляка Вкусова из «Тяжелых снов», не только отложилось в сознании писателей-народников, но и послужило прообразом знаменитого заумного «енфраншиша» из галлюцинаций Александра Ивановича Дудкина в «Петербурге» символиста Белого: «В это время неизменно ему вспоминалось бессмысленнейшее слово, будто бы каббалистическое, а на самом деле черт знает каковское: енфраншиш; при помощи этого слова он боролся в снах с обступавшими толпами духов»; «абракадабра, ассоциация звуков — не более». Насколько я знаю, эта представляющаяся нам не только генетически, но и идеологически правдоподобной связь не отмечалась исследователями Белого и Сологуба. След голландский

Но откуда это «заумное» выражение, впоследствии приписанное Толстому в форме «едондер-пуп», попало в роман Сологуба? И французского ли оно происхождения, как настаивал инспектор Вкусов, якобы позаимствовавший его у столичных студентов? Же не панс па. Думаю, что на его истинную этимологию косвенно указывает Мишка из рассказа Елпатьевского, объясняя, что оно значит, по его мнению, «тысячу чертей». Это проклятие вне всякого сомнения (отметим абсолютный языковой слух М. Г. Павловца) восходит к голландскому выражению со сло-вом «en donder» (гром; близко к немецкому Donnerwetter; сравните у М. Козакова: «и будет тебе ендондершиш! — Погода чортова»).

Прежде всего здесь следует указать на очень известное голландское и бурское (привет от Луи Буссенара?) проклятие «een donder en een bliksem!», означающее «гром и молния» и связанное с чертыханием. Как нам любезно указала профессор Кат­риона Келли, проклятие «Donner und Blitzen» представляет собой стереотипную ругань офицеров-нацистов в британских комиксах. И не только в британских — этим словом постоян­но ругались карикатурные немцы в памфлетах, печатавшихся в странах Антанты. (Кстати, Дондером и Блитценом зовут оленей Санта-Клауса, но это уже совсем иной контекст.)

Замечательно, что выражение это было хорошо известно и в России, причем в транслитерации, близкой к «толстовской». Впервые (насколько я знаю) появилось оно в печати через три десятилетия после Крымской кампании в знаменитой детской повести Мэри Додж «Hans Brinker, or the Silver Skates» (1865), несколько раз переведенной на русский во второй половине XIX и начале XX века (первый перевод был сделан с французского Петром Вейнбергом — «Серебряные коньки. История бедного голландского семейства. Повесть для юношества. Со множеством картин и рисунков в тексте»; потом — еще до революции — появился перевод с английского). Один из героев этой повести ругается «Питер ен дондер», и рассказчица иронически замечает, что это выражение лучше не переводить.

Наконец, мы можем предположить, как и даже когда примерно появилось само выражение «(ен)дондер шиш». Его история, по-видимому, восходит к самому началу российского флота. В самом конце XVII века «гостиным кумпанством» Троицко-Сергиева монастыря были построены на верфи «ших-бомбарды» «Гром» (Дондер), «Молния» (Бликсем), «Громовая стрела» (Дондер пейл), «Миротворец» (Вредемакар) и «Бомба». «Ших» (искаженное «шиф», английское — «ship») — это не что иное, как бомбардирский корабль. Похоже, что крепкое эвфемистиче­ское выражение «(ен)дондер шиш» представляет собой обрусевшее название одного из первых отечественных бомбардирских кораб­лей (или нескольких шихов с этим именем, ходивших под девизом «Юпитеру и молнии его»). Последнее, видимо, казалось мужикам странным, смешным и неприличным — ведь именно этим дондером и ругались голландские мастера и мат­росы в России.