Журнал Наш Современник №10 (2001) - Журнал Наш Современник

А ведь там были его боевые товарищи, бок о бок с которыми прошел Абхазию. Накануне он уже успел припомнить накоротке: Шамильчик... Ваха... Арслан.

“Тебе ведь не так легко это говорить, Борис!” — сказал я. “Конечно, — просто ответил он. — Но тут уж ничего не поделаешь: Россия большая, а Чечня маленькая. И Джохару давно уже надо было ехать в Москву и сидеть в приемной у моего тезки до тех пор, пока тот не позовет его... Но Джохар этого не сделал. И вот он — результат!”

Я сочувственно вздохнул, а он сказал непреклонно: “За сказанное! Это судьба!”

Через несколько часов, когда мы уже разошлись, передали другое сообщение: танковая колонна частично сожжена, частично разгромлена. Верные Джохару Дудаеву войска прочно удерживают Грозный.

И даже в тихом Майкопе, рассказывали потом, радостью звенела вечером тонкая сталь в возбужденных молодых голосах: маленькая Чечня побила большую Россию!.. От чеченского волка эти урысы бежали, как обыкновенные дворняжки!

Взрыв психологической бомбы направленного действия покачнул в тот день весь Кавказ. Особенно — Северный. Зная характер здешних насельников, их, как теперь принято говорить, м е н т а л и т е т, хорошо понимаешь: трудно было придумать удар более точный и более чувствительный, нежели этот!

Через какой-то месяц давно ждавший своего часа Железный Волк вновь взялся за города и аулы...

Что уж говорить о самой Чечне, если клацанье стальных его зубов слышалось даже в отдаленных концах России. Тошнотворный запах крови наплывал с Кавказа, словно туман. Над Грозным висел серый и смрадный дух бесконечного предательства. Совсем в другом краю, в Новокузнецке, командир омоновцев Сергей Добижа, добрый, симпатичный Сергей, работавший когда-то в нашем Заводском поселке воспитателем профтехучилища, рассказывал, заикаясь от недавней контузии: “Вы не поверите — я ведь и сам сперва представить не мог... Стояли на краю села, курили по последней перед тем, как начать “зачистку”, и тут за спиной грохнули наши танки, выплюнули на нас эти шланги для подрыва минных полей. Полыхнуло прямо над головой. Сразу — около тридцати гробов... А наутро подходит ко мне сосед справа: хочешь знать, сколько “зеленых” “духи” дали морпехам, чтобы они вас накрыли?”

Стыдно тревожить тени великих полководцев — кому из русских офицеров в какие времена такое могло привидеться?!. Кому из “солдатушек” старой школы — сам погибай, а товарища выручай! — пришло бы в голову, что в спину ему вгонит нож не обошедший сзади противник — ударят купленные свои?

И снова — благословенный Майкоп...

Как падают со столетнего, чудом сохранившегося в крошечном саду дерева перезревшие груши с выеденными осами дырками на желтых боках, так готовы осенью упасть на бумагу давно выношенные строчки... все грустнее становятся они с каждым годом, все печальнее. И неужели — все бесполезней?

В прохладном зальчике тещиного дома с нехитрым его, с послевоенных лет сохранившимся убранством, подальше, как полагается, от дверей, в “красном углу” — ж а н т э — сидит всепонимающий и оттого, бывает часто, печальный мой друг Юнус. С нарочитой веселостью поглядывает на большой — чуть ли не во всю стену — мой портрет, который в прошлом году перевез к нам в дом из своей мастерской старый товарищ, художник Эдуард Овчаренко: заготовленный им подарок к моим шестидесяти.

— По черкесским обычаям, — мягко начинает Юнус, — теща вообще никогда не должна видеть зятя... А ты мало того, что живешь в ее доме, — ты еще оставил тут свой портрет... Чтобы она могла любоваться им, когда тебя нет?..

“Майкопский зять” — это данное мне черкесами прозвище. Кто-то из них произносит его со вполне понятным благодушием: куда же человеку деваться, когда он приезжает в Майкоп?.. В гостинице нынче разденут за трое суток! Но кто-то придает этому уничижительный оттенок: коварное время, несмотря ни на что, и тут потихоньку делает свое дело.

— Придется мне выкупить эти шесть или восемь тещиных “соток”, — отшучиваюсь не очень весело. — Так, как выкупают землю под посольство в стране пребывания... И тогда это будет наш, русский монастырь. С русским уставом.

— Так ты говоришь, реабилитировали пока только фон Панвица? — в который раз пытливо спрашивает Юнус.

Мы не сильны в юриспруденции, оба не знаем, как это поточнее назвать, но мне примерно так сказал Решин, случайно встретившийся недавно в Москве у своего восьмого, что ли, подъезда на Ильинке.

— По-моему, о нем хлопотала то ли родня, то ли чуть ли не правительство Германии, — пробую я объяснить то, в чем и сам мало разбираюсь. — Казнь через повешение — позорная казнь, и дело пересматривают, чтобы этот позор снять.

— Видишь! — говорит Юнус. — Там, выходит, было кому похлопотать... А ведь Султан-Гирей спас столько горцев!.. Стольких буквально вытащил из концлагерей. Под видом создания этой самой “Дикой дивизии”. И не только это, не только...

Оба мы понимаем, о чем он не договаривает.

Вот уже несколько лет он терпеливо ждет, когда я возьмусь за перевод второго его романа — “Кинжал танцора” — продолжения “Железного Волка”. Клыч Сул-тан-Гирей в нем — вроде бы проходная фигура, персонаж второстепенный, но разве вместе с тем не несет он чуть ли не главную смысловую нагрузку романа?

Я взялся бы, я бы перевел... Если бы это, и в самом деле, хоть чуть скрепило распадающийся Кавказ. На это мы с Юнусом оба надеялись, когда сидели над его грозным, но миротворческим в конечном итоге “Железным Волком”. Первым его прочитал безотказный, но строгий судья Валентин Распутин и написал к нему искренне-братское, более чем хвалебное предисловие. “Роман-газета”, в которой он был напечатан, дала Юнусу премию “Образ”, его пригласили на пленум Союза писателей России в Якутске: речь там шла как раз о национальных литературах, и Чуяко там был чуть ли не главным героем дня.

В Миннаце РФ я попытался поговорить о переиздании романа в столице: разве нынче это не важно, чтобы его прочитала кавказская диаспора в Москве? Разве не должны его прочесть в нынешней России, в конечном итоге так мало знающей Кавказ и совсем почти в его проблемах ничегошеньки не понимающей?

Более того!

Это знание не очень-то у нас, мягко говоря, поощряется.

Несколько лет назад я добыл у друзей домашний телефон Виктора Петровича Поляничко. Позвонил, представился, попросил о встрече — в любом удобном для него месте.

В просторной квартире в Кунцево он усадил меня за покрытый льняной скатертью стол, сам сел напротив. Глядя в упор, довольно хмуро спросил: “Чем обязан?” “Стараюсь не пропускать, что у нас пишут об исламе, — сказал я. — В частности — о кавказских наших делах... И должен сказать, что ваши статьи, пожалуй, самые глубокие и самые дельные”.

Явно повеселевшим, как будто даже насмешливым голосом он переспросил: “Интересные статьи?” Я согласно кивнул: “Очень!”

В глазах у него заплясал хитрый огонек. Обернулся, негромко крикнул куда-то в глубину комнат: “Ли-да!..” Оттуда неслышно выступила жена. “Она писала! — уже дружески смеясь, простосердечно сказал Поляничко. — Доктор истории у нас. А я — практик!”

В тон ему жена нарочно серьезно поинтересовалась: “Я могу продолжать?” “Продолжай, Лида! — разрешил Поляничко. — Продолжай... только маму кликни”.

К нам вышла невысоконькая благообразная женщина давно уже почтенного возраста, но бодренькая, с живыми глазами, и он сказал: “Вы бы нам чего-нибудь сообразили, а?.. Чтобы мы тут с друзьями-кубанцами... да и сама, может? Капельку. Для здоровья?”

С каким интересом я его потом слушал!.. Какой исходящий от него энергетический заряд ощущал!

А Виктор Петрович, разговорившись, прямо-таки преобразился. Куда девался угрюмый вид — им впору было залюбоваться: вот что такое человек, увлеченный настоящим, г о с у д а р с т в е н н ы м делом!

Говорили мы до тех пор, пока в прихожей не раздался звонок и у входа не разыгрался восточный церемониал сдержанной и жаркой одновременно дружеской встречи.

“Из Афганистана гости, пуштуны, — объяснила Лидия Яковлевна. — Старые товарищи Виктора”.

Может, мне стоило бы хоть на несколько минут задержаться?.. чтобы поглядеть теперь на него как бы со стороны... Но кто знал, что первая эта встреча с ним станет последней!

Я позвонил на следующий день после того, как передали сообщение о его назначении на Северный Кавказ: постоянным представителем президента в Осетии и в Ингушетии. Назавтра “Роман-газета” устраивала вечер, на котором нам с художником Сережей Гавриляченко должны были вручать премии за специальный, посвященный казакам, выпуск. Не помню, как называлась его премия, но моя именовалась весьма высокопарно и очень обязывающе: “Казачий Златоуст”. Но главное, разумеется, не в этом: на вечере должны были петь наши с Сережей давние товарищи — уникальный мужской ансамбль “Казачий Круг”, а я обещал Виктору Петровичу при первом же случае на этот самый “Круг” его пригласить...