Гиль-гуль - Елена Некрасова

На мне розовое платье со множеством оборочек и шелковые перчатки. Я тону в горной реке, очень быстрой, прозрачной и холодной. Я думаю — как я могу сопротивляться этой реке, я слишком маленькая… И я перестаю сопротивляться, уже захлебываюсь водой… но вдруг замечаю большой спокойный камень посреди реки, совсем рядом. Изо всех сил я пытаюсь доплыть до него, кричу, машу руками, плачу… но не могу дотянуться, совсем чуть-чуть! И течение уносит меня прочь от камня, и мне теперь уже не спастись. И вдруг — я сижу в той же розовой одежде, только сухой, на высоком берегу в полной безопасности, в реке купаются люди, и кто-то из них кричит мне снизу: «Ну что, испугалась?» Я думаю — наверное, они меня вытащили из реки, надо же, спасли…

А человек, который меня окликнул, подходит ближе, все его лицо перемазано чем-то белым. Он смеется, и я узнаю в нем нашего старика, потому что когда он смеется, морщины бегают по лицу даже под слоем белил. Он говорит:

— Как только ты смирилась, появился этот камень, ха-ха! Отличная шутка! Хочешь еще какую-нибудь?

Я спрашиваю:

— А если бы я не смирилась, а продолжала барахтаться, что тогда?

— Ха! Тогда и камня бы никакого не было! О-хо-хо! Хи-хи…

— И я бы все равно утонула?

— Скорее всего!

Он продолжает смеяться, а мне ужасно обидно, я поднимаю с земли камень и со всей силы кидаю его в старика. А он, увернувшись от камня, с довольным хохотом поднимает его и кидает в меня. Он попадает мне в висок острым камнем, в глазах темнеет от боли, я хватаюсь за висок — все пальцы в крови. А сам он вертится поблизости, гримасничая и как будто танцуя. Ах ты, старая вонючая обезьяна! Я хочу его убить, сжав кулачки, с криком срываюсь с места… и тут раздается треск рвущейся ткани — мое прекрасное платье зацепилось за сук и от подола оторван огромный клок ткани…

Понятно, откуда у взрослой девушки взялся шрам на виске — от удара этим камнем. Дальше произошло что-то, чего я не знаю, но я перестала жить в театре, я видела себя в большом, очень богатом и красивом доме, думаю, меня удочерили богачи. Моя мама имела европейскую внешность, я очень любила эту женщину, помню, часто стояла у двери ее комнаты и пыталась определить, спит она или нет, мне все время хотелось быть рядом. Ее мужа я не помню (если он вообще был), в этом доме я не помню мужчин, только водителя. Я не могу вспомнить язык, казалось, что все вокруг говорили на русском. Хотя это невозможно. Короче говоря, на каком языке я говорила и думала, непонятно, но смысл всегда был понятен. Так. Что-то я устала, на сегодня достаточно.

— Так… это перевели? В ходе проведения дополнительных геологических исследований мы выяснили, что принятый ранее вариант кессонных работ непригоден… и в сентябре тысяча девятьсот пятьдесят пятого года нами был предложен проект по строительству бескессонным способом… так. Общая высота опоры шестьдесят четыре метра… это от фундамента до подошвы рельса… Длина моста на речной части составляет тысяча двести метров, а общая длина на полкилометра больше… Теперь… общий вес всех пролетных металлоконструкций — двадцать три тысячи тонн… Да, максимальная нагрузка на опору двадцать тонн. Все восемь опор намечено сдать к апрелю текущего года, в августе будет закончен монтаж всех пролетных ферм… пройдут испытания… Так что в сентябре — октябре планируем открыть движение… как железнодорожное, так и автогужевое… ну и пешеходное, разумеется…

— Спрашивают, сколько рабочих занято на строительстве.

— Основных рабочих — шесть тысяч сто человек… Кроме того, около двух тысяч временных, они проводят земляные работы на подходах…

— Спрашивают, возможно ли окончить строительство досрочно… скажем, к лету? И что для этого требуется?

— Скажите им, что названные мной сроки и так являются очень досрочными, первоначально строительство планировалось завершить в феврале пятьдесят девятого…

— Товарищ Хэ спрашивает, нельзя ли сначала открыть железнодорожное движение на нижнем ярусе, а верхний достраивать параллельно. Страна очень ждет этот транспортный узел.

— Что?! Он серьезно? Он кретин, да? Ну да… И все они тоже… М-м… Скажите, что нет проблем, все можно! Пусть уволят меня и делают все, что хотят.

— Но… вы можете объяснить ему, почему так нельзя?

— А вы думаете, он поймет? Скажите, что я ужасно болен, что у меня насморк… и вообще меня на левом берегу давно ждут рабочие, так что сейчас мы высадим товарищей у штаба строительства, и они смогут обсудить все вопросы с товарищем Сян Ли-санем, в его кабинете…

— Ишь, пошли, пошли… какие мы важные… пингвины деловые. Сян еще тоже… нашел экскурсовода, не мог без меня обойтись… Откуда их вообще принесло?

— Вроде правительственная комиссия… давайте спустимся в трюм, выпьем чаю. Я замерзла, вы нет?

— Ужасно. Я вообще простудился, нос так забит, что ночью не мог уснуть… и не высмаркивается.

— Хм, «забитый нос» — это у нас самый сложный иероглиф.

— Самый-самый?

— Ну да, состоит из тридцати шести линий… В древности были и посложнее, но они уже не используются. А «забитый нос» остался.

— Надо же… Вы отвернитесь, ладно? Я попробую его все-таки освободить… Апчхи! Какой-то ужас…

— Меня, наверное, скоро уволят… не хочу возвращаться в Пекин. Если уволят, буду здесь искать работу, в какой-нибудь книжной лавочке… Хотя могут и в лагерь выслать.

— С чего вы это взяли?!

— Ну… а вы не видите, что происходит? У вас же был тридцать седьмой год, и в Китае теперь будет… Эту… из библиотеки, как ее, Юй-фэн, Ли Юй-фэн арестовали за «грязные нападки» и незаслуженную критику партии, помните, она на партсобрании выступала? Вся эта критика — сплошная провокация, Ольга была права… Полки опять все полупустые, непартийные газеты и журналы тоже изъяли, висит плакат: «Нам нужна здоровая критика, которая укрепляет, а не подрывает авторитет партии!» А в газетах что? В Пекине сплошные аресты, из университета выгнали больше пятисот студентов… а что будет с профессурой? Их называют кучей собачьего дерьма…

— Но вы здесь при чем? Вы же не член партии и не критиковали никого… да… мерзость какая-то.

— А интеллигенцию направляют на трудовое перевоспитание в деревню, спасибо, хоть не расстреливают. Знаете, кто я? Буржуазный волосок. И мне предстоит трудная трансплантация в новую пролетарскую кожу. Это не я придумала, это утренняя «Жэньминь».

— Не знаю, бред какой-то… Вы же столько лет в управлении, один из лучших специалистов… Полная чушь! Я думаю… ну не знаю, был же двадцатый съезд, культ личности осужден, СССР теперь наоборот…