Блистательный и утонченный - Терри Сазерн

После этого я не могла есть. Я стала тонкой — такой, как вы видите меня сейчас, — очень быстро, почти что за одну ночь. И день коктейля был днем, когда у меня началась сыпь. История развлекла вас, доктор?

К концу рассказа улыбки и жестикуляция миссис Гросс становились все больше и больше преувеличенными: она так выставляла зубы, что выражение ее лица напоминало рычание животного и подразумевало боль. Время от времени она вздымала брови домиком и угрожающе гримасничала, словно представляя пантомиму для далеко сидящей публики. Доктор смотрел на нее пристально и с возрастающей внимательностью, и на этот раз в ней было что-то западающее в память и пугающе карикатурное.

В апофеозе своего рассказа, когда миссис Гросс спросила доктора: «Развлекла ли вас история, доктор?» — она резко склонила голову в сторону и приняла позу, каменно неподвижную, ее окостеневшее лицо застыло, искаженное улыбкой, как будто с плакатов, рекламирующих зубную пасту, лицо на самом пике истерического смеха. Доктор сидел, как загипнотизированный ужасом, пока его подозрения не разбились вдребезги, потому что женщина внезапно вскочила и схватила себя за волосы и сорвала их с головы, и тотальный ужас навалился на доктора, как будто перед ним в долину начали сползать с гор сотни змей, и существо, которое находилось перед ним и смеялось с озорным безумием, было не кем иным, как Феликсом Тривли.

Доктор издал короткий вскрик ужаса, а затем, содрогнувшись, бросился на своего мучителя, схватил обеими руками его за горло в отчаянной уверенности, что его мозг взорвется, если еще один звук сорвется с этих губ. Однако Тривли, изящно отшагнув в сторону, за кресло, сумел избежать удара.

— Доктор рассказывает не все, что он знает, — прошептал он с фанатичной напряженностью.

Доктор Эйхнер схватил пресс-папье из оникса и вслепую бросил его. Казалось, пресс-папье только задело бровь Тривли, потому что он споткнулся, а затем упал вперед, на стол. Но, видимо, при падении он ударился головой о нижнюю часть стола, и когда доктор склонился над ним, он был не просто без сознания, он был действительно мертв.

24

— Конечно, это большое облегчение, — говорила медсестра Торн Бет Джексон, когда они встретились в холле, на выходе из гинекологии.

— Я не хотела бы этого знать! — сказала Бет. — Полиция повсюду вокруг, во что превратится это место?

— На самом деле нам нужно было привлечь полицию к этому делу. К несчастью, я признаю, но так оно и было.

— Да?

— О да, они сейчас над этим работают вместе с частными агентствами.

— Да! Я определенно счастлива, что все закончилось и сделано! Полиция ползает по всей Клинике, выслеживая что-то! Что о нас подумают пациенты, вот что я хотела бы знать!

— На самом деле, Бет, я серьезно сомневаюсь, что кто-нибудь заметил. В конце концов…

— О, это как раз заметили, не надо заблуждаться! Рация в их машинах так громко говорила, представить невозможно! Ограбление там, авария здесь, пьяные, пожары, убийства и еще бог знает что! Ха! И бедную мисс Кляйн как раз вывезли из операционной. Если моей мисс Кляйн станет хуже, я полагаю, мы знаем, кого за это благодарить!

— По этому поводу были жалобы?

— Она не сказала ни слова, Эл, благослови ее господи! Ребенок, напуганный до смерти.

— Ну…

— О, да там было полно тех, кто заметил, я тебе скажу! И это маленькое чудо — их огромная машина на моей цветочной клумбе! «Прикажите этим больным людям приглушить рацию!» — вот что я сказала этому человеку. И все это в течение утренней программы миссис Бурфорд! «Звезды оперы», Эл, ты знаешь, как она это любит. Мне пришлось закрыть окно, а в той комнате и так жарко, ты в это поверишь? Если мы не можем проветривать помещения Клиники, то кто мы после этого?

— Не думаю, что это снова произойдет.

— Ну так спасибо Господу за сие маленькое благословение, вот что я им скажу!

Рано утром, в разговоре с медсестрой Торн и мистером Роджерсом, Бет Джексон была вынуждена так или иначе взять на себя, от лица своего отделения, ответственность за потерянный счет на маленькую поставку глиняных ваз для гинекологии.

25

Несколько долгих минут доктор стоял рядом со своим столом, в чистом изумлении уставившись вниз, на безжизненное тело. Затем, когда его рука двинулась было в замедленном движении, сжимаясь, как краб, через стол по направлению к внутреннему телефону, образы пред его мысленным взором стали расти и схлестываться в непонятом конфликте, пока внезапно их не затмила темная, мучительная нерешительность. Он упал в кресло и закрыл лицо руками, портрет отчаяния.

— Господи Боже! — сказал он вполголоса. — Из огня да в полымя!

Затем, в какую-то долю секунды, эта кипящая двойственность ушла, и осталась только мрачная убежденность, что он не может, при всей своей сознательной искренности, рисковать снова, вынося самого себя на суд остальных. Это открытие, со всеми вытекающими неожиданными последствиями, несколько шокировало доктора, но становилось не менее реальным, и его отчаяние уступило место размышлениями и составлению плана действий.

Он подошел к окну. Еще один прекрасный день: мягкий ветер дул над растянувшимися тенями кипарисов и сосен, а белокаменные лавочки вдоль дороги все так же отдавали теплым матовым отблеском от мягкого солнца. В поле зрения не было ни единой души. Доктор Эйхнер закрыл окно и развернулся, и с этого момента он двигался быстро, с несгибаемой решимостью и уверенностью. Заперев предварительно дверь, он натянул пару резиновых перчаток и хирургический фартук. Он быстро отыскал парик Тривли и натянул ему на голову. Затем он снял длинную черную перчатку с правой руки Тривли, поднял его тело и поднес к окну и, осторожно, но твердо нажав его рукой на оконную ручку, открыл окно. После этого он оттащил тело в клозет и усадил его внутри, оставив дверь клозета открытой. Доктор вернулся к столу и быстро просмотрел содержимое сумочки, которую принес Тривли, а затем вынул большой скальпель из стеклянного ящика на стене и, прижав к нему палец Тривли, бросил его в сумочку. После этой процедуры вместе со скальпелем и черной перчаткой он положил в сумочку двести долларов, которые он вынул из своего собственного бумажника, и четыреста долларов, которые он достал из ящика стола. Из графина, стоящего на стойке, доктор Эйхнер отмерил около полупинты виски и влил его в камеру желудочного насоса Нориджа. Вернувшись в клозет, он всунул трубку насоса в рот Тривли, включил насос в обратном режиме и закачал содержимое камеры ему в желудок.

Затем доктор снял ботинок с правой ноги Тривли, тяжелый, низкий английский прогулочный ботинок, и вернулся с ним к окну. Подоконник окна был всего лишь на два фута выше уровня земли снаружи, и с этой стороны Клиники окна выходили на клумбу из темного суглинка. Клумба под окном была около ярда шириной, свежевспаханная, и почва клумбы выглядела мягко и масляно.

Доктор, на коленях, держа ботинок в своей вытянутой вперед правой руке, высунулся из окна и на мгновение вдавил его в землю на противоположной стороне клумбы, подержал, а затем, несколько замешкавшись, резко отдернул руку. Это было первое колебание в предприятии доктора, и это заставило его остановиться. Что-то вынудило его интуитивно запомнить отпечаток ботинка и теперь в целом пересмотреть ситуацию…

Взяв рулетку со своего стола, он отмерил ширину клумбы — сорок пять дюймов. Средний шаг женщины — это двадцать пять дюймов, а средний шаг мужчины — тридцать. Естественно, не было ничего сверхъестественного в том, что отпечаток ботинка находился на дальней стороне клумбы, на самом ее краю — поскольку, согласно умозаключениям доктора, если взять в расчет высоту подоконника и естественный импульс перешагнуть через клумбу, для убегающего человека был вполне осуществим этот нереальный, трамплинный прыжок с подоконника. Этот вариант также имел то преимущество, что при этом не брались в расчет вес и сила толчка, которые были бы необходимы для вычисления правильной глубины следа. Сразу же за клумбой начинался газон, тяжелая голубоватая густая трава, к тому же жесткая, и, очевидно, отпечаток от ботинка с низким каблуком не сохранился бы на ней дольше минуты. Так что, оставив клумбу нетронутой, доктор Эйхнер повернулся прочь от окна и снова надел ботинок на ногу Тривли, запихнул сумочку в клозет вместе с телом, захлопнул дверь и запер ее.

Затем он уселся за стол и набрал номер полиции, чтобы заявить о похищении около шестисот долларов наличными.

26

Барби Минтнер весь день провела как во сне, пока, уже ближе к полудню, она не встретила медсестру Бет Джексон как раз на выходе из гинекологии, и они сразу же оказались в объятиях друг друга. Бет воскликнула от удивления, но минутой позже сказала, что она интуитивно чувствовала, что дитя пробудилось.