Последние Каролинги – 2 - Наталья Навина

– Венчает тебя Господь.

Опустить корону на голову миропомазанника должен был высочайший по званию сеньер королевства. Но высочайшим из присутствующих был сам король. И Эд взял корону и сам венчал своего сына на царство.

Грянули певчие и колокола на соборной звоннице. Глаза Фортуната застилал туман. Он чувствовал себя, как Симеон во храме. Те, кого он любил, были сильны, счастливы и на вершине славы. Больше ему нечего было желать от жизни.

И среди радостных воплей, пения, органного грома и вакханалии колоколов стоял Эд – герой, победитель судьбы, триумфатор, король.

– Я его уничтожу, – шептал Роберт сквозь бурю этих звуков. – Я уничтожу его.

– Пошла прочь, потаскуха одноглазая! Это ж надо – такой наглости набраться – среди бела дня ломиться в мужскую обитель! Может, и есть такие развратные монастыри, куда девицы денно и нощно, как к себе домой, хаживают, только у нас здесь дом Божий и порядки строгие…

Но Деделла не уходила, только уворачивалась от взмахов посоха, которым пытался огреть ее привратник. Шесть лет назад другой привратник другого монастыря также гнал ее от ворот, куда ее прибило отчаяние. Сейчас отчаяние было побеждено упрямством – возможно, фамильной чертой Эттингов.

– Ты что орешь, Ансельм? Монахи уж и мессу петь перестали, все шеи посворачивали в сторону ворот…

Из калитки в запертых воротах, ловко орудуя костылями, появился мужчина на пару лет старше Деделлы. светловолосый, светлобородый, с карими глазами – одним словом, всем бы хорош, если б ноги были целы. Он окинул Деделлу совершенно однозначным взглядом, но это ее не смутило – в дороге она и не с таким сталкивалась.

– Не лезь, Фридеберт, – заявил привратник. – Это потаскушка… а может, помешанная. Пошла вон, говорю, а то приору пожалуюсь, и он прикажет тебя высечь!

– Я не уйду. Здесь у меня племянник, – твердо сказала Деделла.

– Знаем мы этих племянников – ростом с воротный столб, и рожа – на коне объезжать!

– Нет. Мой племянник маленький. Ему семь лет.

Колченогий Фридеберт, до этого слушавший перебранку без особого интереса, перестал обшаривать Деделлу взглядом и встрепенулся.

– Погоди! Как зовут твоего племянника?

– Винифрид… он из рода Эттингов… и я тоже.

– Малыш Винифрид и вправду живет здесь…

Деделла охнула и прижала руки к груди. Но Фридеберт хмурился.

– Только где ж ты раньше была, женщина? Нам было сказано, что Винифрид – круглый сирота, и все родные у него умерли.

– Я… была далеко. – Упрямство Деделлы как-то разом оборвалось, как натянутая струна, она готова была разрыдаться и признаться этому человеку во всем. Но – что-то удерживало ее от того, чтобы рассказать правду. – Я только недавно узнала о нем… и сразу поспешила сюда.

– Ясное дело! – снова вмешался привратник. – Хочет выдать себя за родственницу королевского крестника и подкормиться с этого дела. У, бессовестная!

– Я не лгу! Пропустите меня к нему! Пропустите, а то я буду стоять здесь, пока не врасту в землю!

– Успокойся, женщина, – сказал колченогий довольно доброжелательно. – Во-первых, тебя сюда не пустят. Во-вторых, твоего племянника сейчас все равно нет в монастыре…

– Куда вы его подевали? – Деделла заметалась на месте, как собака, потерявшая след, но готовая снова ринуться в бег.

Фридеберт внимательно посмотрел на нее, но теперь выражение его глаз было уже совершенно иным.

– Да… похоже, ты действительно была далеко. Хорошо. Тебя сюда не впустят, зато мне можно выходить – я не монах. Пошли отсюда, посидим, потолкуем.

– Ах вот оно что у тебя на уме! – взвился привратник. – «Посидим, потолкуем…» Думаешь, если у приора в приятелях, можно под монастырскими стенами непотребство творить? Ах ты. рожа наглая, недаром тебя Фарисеем прозывают!

– Фарисеем называть меня никому, кроме приора, не дозволено. – Колченогий говорил без всякой злобы, но с полной уверенностью в том, что собирается предпринять. – Так что вернусь – держись от меня подальше. Иначе зашибу костылем.

Они обошли монастырскую стену там, где она граничила с городской чертой. Дальше тропа уводила вниз, к подножию холма. Но Фарисей-Фридеберт спускаться не стал – очевидно, хромота давала себя знать. Он уселся на травянистом пригорке и сделал движение, приглашающее Деделлу сесть рядом.

– Как твое имя, женщина из Эттингов?

– Деделла.

После такого вступления она ожидала, что он расскажет ей что-нибудь о Винифриде, однако он неожиданно спросил:

– Скажи мне, Деделла, у тебя действительно нет глаза – или это так, чтобы милостыню просить?

– Я тебя убью! – заорала она, не выдержав насмешки.

Он ухмыльнулся.

– Не возражаю. Давненько меня не собирались убивать красивые женщины, хотя бы и одноглазые.

Она усилием воли пыталась подавить в себе гнев. Но безуспешно.

– Тебя мало убить. Я прошла сто дорог, надеясь увидеть племянника, а ты привел меня сюда, чтобы покуражиться над моим увечьем!

Он покачал головой, и она разобрала, что на самом деле усмешка у него грустная.

– Я не куражусь. Наоборот. Мы, увечные, должны помогать друг другу.

– Тогда куда вы девали Винифрида?

– Он во дворце.

– В каком дворце? Где?

– Здесь, в Лаоне, в королевском дворце.

– Что ему там делать?

– Да откуда ты свалилась, женщина? Ты что, не видела, что делается в Лаоне?

– Я не смотрела по сторонам. Я спешила сюда.

– Но что у нас коронация, ты хотя бы знаешь? Знаешь. А Винифрид крестник королевы. Кроме того, там приор Горнульф – опекун Винифрида. И к тому же принц Ги обещал Винифриду, что тот на церемонии будет держать корону перед епископом. Ну, и я думаю, после коронации он не сразу к нам вернется…

Короны, дворцы, принцы, епископы – все это было чересчур для бедной головы Деделлы. В ней что-то словно со звоном лопнуло, и долго сдерживаемые слезы хлынули ручьем. Она плакала так истово, что, казалось, все ее существо сейчас изойдет слезами.

Фарисей несколько растерялся. Ему давно уже не приходилось видеть столь отчаянных рыданий. Главное, он не мог понять, отчего женщина плачет: от горя или от радости.

Он осторожно положил руку ей на плечо. Она дернулась, но руки с плеча не сбросила.

– Знаешь что, – сказал он, – расскажи-ка ты мне все с самого начала…

Роберт не уехал сразу после коронации. И не только потому, что это подало бы повод к пересудам. Но ему не хотелось уезжать, не прояснив для себя… чего? Он и сам не знал. Кроме того, ему хотелось взглянуть вблизи на ту, которую называл когда-то «лучшим другом». Возможно, после этого он смог бы лучше понять, что ему делать. В соборе, где она представлялась лишь сияющей тенью, он ее не разглядел. Он думал, что это легко будет сделать на праздничной охоте, устроенной по случаю коронации. Но оказалось, что королева не любит охоту и никогда в ней не участвует. Об этом рассказали Роберту в Лаоне, восхваляя скромный образ жизни нынешней королевы, столь не похожей на ославившую свое имя Рикарду, которая, вдобавок ко всему прочему, была страстной охотницей. Она не случайно отошла тогда в тень, понял Роберт. Она все время держится в тени. Желает, чтобы люди забыли об ее преступном прошлом.

И они забыли.

И еще… Он представлял, что Эд сам может вызвать его к себе. «Брат, забудем прошлое и вспомним, что мы одна плоть и кровь…» Что ему стоит – теперь-то? И тогда… может быть, все изменится. Нет, про себя он твердо знал, что этого не будет, но сладко и упоительно было думать, что еще ничего не решено, что все еще может повернуться по-другому.

Но Эд по-прежнему не замечал его. Может быть, ему было просто некогда. Праздничные торжества мало занимали его. Теперь, когда он появлялся на людях, вокруг него были его главнейшие военачальники – ведь сразу после торжеств Эд отправлялся в итальянский поход, подготовка к которому шла уже давно. А может, он решил позабавиться, заставляя ждать? Не выйдет, дорогой братец, решил Роберт, и стиснув зубы, попросил через соответственных придворных чинов королевскую чету об аудиенции. В ответ явился тощий молодой человек, рыжий, носатый, веснушчатый, в темной одежде, отрекомендовался нотарием Феликсом и сообщил, что король и королева будут рады видеть графа Парижского завтра, в малом зале приемов.

Роберт попытался обдумать услышанное. Хорошо, что они откликнулись тут же. Но – в полдень? Когда дворец полон народу? И еще в зале приемов. Это значит, что никакой встречи наедине (чего он втайне опасался) не будет. Каждого, в том числе Роберта, должна сопровождать приличествующая свита. Разумеется, его свита не будет пышной, он не Эд, чтобы бросать людям вызов при каждом удобном случае…

Он позвал Ксавье, своего оруженосца, и отдал соответствующие распоряжения.

Когда-то эти двое уходили от него в предутренний туман по грязной парижской улице, навстречу своей неверной и страшной судьбе, а он плакал от любви к ним и от сознания собственного ничтожества. Теперь, когда туман рассеялся, они сидели перед ним на троне, а он стоял. коленопреклоненный, и в сердце у него не было места для любви.