Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

наркоконтекст, увлечение наркотиками среди студентов младших курсов и особенно несчастные родители, приводившие своих бестолковых чад за руку в аудиторию и караулившие их под дверью, чтобы не сбежали, мне совершенно не нравился. Из-за этого я не чувствовал, что учусь в приличном месте.

Наверное, во всём этом был большой плюс. Наркотики раз и навсегда лишились в моих глазах гламурного и романтического ореола. Они ассоциировались не с классными вечеринками, где модели нюхают кокаин через стодолларовые купюры, а с тем, что они и есть в реальной жизни: нищими людьми, попрошайничеством, грязью, какими-то мерзкими кровавыми бинтами и обгорелыми ложками. Очень-очень много раз потом в своей жизни я сталкивался с самыми разными наркоманами и наркоторговцами. С разной историей, бэкграундом, взлётами на разную высоту и падениями разной силы, но результат был один: они ломали себе жизнь.

Так что ну их к чёрту, эти съёмные квартиры для двадцатилетнего парня в середине девяностых.

Следующее, что не просто неприятно поразило, а прямо шокировало меня в университете, — коррупция. То, что приёмные комиссии коррумпированы и принимают людей за взятки и по знакомству, удивлять не могло. Это было известно абсолютно всем в СССР и позже в России. Общая деградация всех органов советской власти с конца семидесятых затронула все сферы, включая, конечно, образование — высшее прежде всего. Хотя признаюсь, что на меня произвело впечатление, как много студентов имеют родственников в университете и живут в соседних домах, то есть в тех квартирах, которые строили и выделяли сотрудникам РУДН. И ещё я изумлялся простоте схем, которые проворачивали сотрудники, чтобы устроить своё чадо на супервостребованный юридический или экономический факультет.

Пока деревенские дурачки вроде меня штурмовали юридический напрямую, сдавая экзамены и преодолевая высокий конкурс, ушлые люди, понимавшие, как работает система, направляли своих детей на непривлекательные факультеты вроде сельскохозяйственного. А потом, спустя полгода, оформляли внутривузовский перевод. Небольшая сумма в конверте (или даже просто дружеская услуга коллеге), и хоп — ты уже на юридическом.

Но это ладно. Такие схемы родители и преподаватели проворачивали где-то там, тайно.

А вот как сами студенты платили за экзамены и зачёты — это прямо впечатляло. Любой экзамен можно было сдать за деньги, и это делалось совершенно открыто. Безусловно, существовали преподаватели, не бравшие этих стодолларовых бумажек, лежавших в зачётках. Наверное, большинство не брало вот так откровенно и напрямую, но те, кто брал, могли «решить вопрос». И всегда существовал «человек на кафедре», к которому можно было подойти. Он брал пятьдесят долларов себе и сто долларов профессору (с его слов! Скорее всего, тоже себе) и решал вопрос.

До сих пор помню прекраснейший эпизод с предметом «Гражданский процесс зарубежных стран». Его вёл дедушка, выглядевший как уважаемый профессор, честнейший и милейший человек. Предмет был сложный, по общему мнению, бесполезный и никому не нужный. Но зачёт сдавать надо! И вот в аудиторию приходит мой одногруппник, дагестанец Мамедхан, он же просто Мага, и радостно объявляет: «Я договорился, он возьмёт по пятьдесят долларов за зачёт! Собирайте зачётные книжки и кладите туда по полтиннику».

Вот так, открыто? Такому милому дедулечке? Не верилось. Но про Магу было известно, что он покупает, или «вымучивает» (от слова «мутить»), все экзамены. Сумма небольшая, в те времена основной валютой в кошельке у каждого был именно доллар. Большая часть группы, даже многие из тех, кто обычно не платил, посмеиваясь, сдают зачётки, вкладывая в них купюры. Собирается большая стопка. Моя зачётка и мой полтинник тоже внутри — врать не буду. Мага не может все унести сам: «Лёха, помоги по-братски, возьми половину».

Мы относим зачётки милейшему профессору, он улыбается, вежливо и церемонно с нами здоровается, просит поставить стопку зачёток перед ним, после чего, совершенно не стесняясь нас, берёт их по одной, достаёт купюру или купюры (в некоторых лежало по пять десяток, и профессор неторопливо их пересчитывал), откладывает их в ящик стола, ставит зачёт и расписывается. Вся операция заняла минут пять, после чего мы отнесли зачётки обратно и раздали.

Было ли такое повсеместно и в каждом вузе страны? Нет. Всё-таки технические вузы, всякие там физтехи и мехматы, не были настолько поражены коррупцией. Конкурс туда сильно упал, все хотели быть юристами и менеджерами, а не физиками. Народ, который шёл туда учиться, был беден. Всё держалось на энтузиазме и в каком-то смысле на представлении, что «все эти математические гении — люди со странностями». В те времена их поведение было «нерыночным» (хотя потом стратегически многие из них выиграли, и почти все по-настоящему замечательные бизнесы были основаны именно разнообразными физтеховцами, а не менеджерами с юристами), соответственно, и экзамены они сдавали по старинке, а не с помощью равновесной цены в точке пересечения графиков спроса и предложения.

А вузы типа моего — модные и привлекательные — как раз дали в итоге мощнейший выброс кадров в структуры государственного управления, госкомпании (тогда их ещё не было, но путинский госкапитализм был не за горами) и компании крупного олигархического бизнеса. И вот это суперциничное отношение ко всему, лёгкость, повседневность и обыденность коррупции надолго сформировали нравы и привычки российской элиты.

Ага, я так нравоучительно об этом рассказываю — как будто сам не платил.

Возьму на себя часть личной ответственности за разгул коррупции и расскажу позорнейшую историю своей биографии. Хотя в те времена я ею весьма гордился, всем рассказывал, мне казалось, что она отлично показывает мою лихость и находчивость.

Раз уж в этой части книги я продолжаю отвечать на вопрос: «Почему как в Америке не вышло?», мне кажется, история эта здесь уместна.

Я уже «крутой». Ну то есть относительно, конечно. Настоящий крутой — это у кого крутая машина. «Гелендваген» или «мерседес» S-класса — это топ. Любая «бандитская» иномарка тоже подошла бы: БМВ, джип вроде Tahoe, всё в этом роде. Ничего подобного я себе позволить и близко не мог, но в нашей компании такие машины были, и главный козырь — гелик с мигалками. Священный свет этого гелика, причудливо отражаясь и преломляясь в окружающих объектах, падал и на меня. Как и на всю ту часть компании, которая так же многозначительно изображала из себя непростых людей, но в реальности была страшно далека от посещения автосалона. Так или иначе, предполагалось, что я уже не хожу, как лох, на все занятия подряд, а вместо первой пары иду в кафе, которое на первом этаже здания университета держали бывшие студенты-арабы. Здороваюсь с такими же многозначительными бездельниками, пью кофе, дожидаюсь друзей, мы идём завтракать. Потом куда-то едем. С кем-то