Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

И Вик думал о том, что противостоять разрушительной ярости отца гораздо легче, чем спокойствию и рассудительности Мартина. Впрочем, он сам не смог бы объяснить себе, почему его это пугает — противостоять Мартину он не хотел и не собирался.

Но вот пришла весна. Снег еще не начал таять, только тяжелел, когда его гладил согревающийся солнцем ветер. Но весна… весна ведь означает новую жизнь.

Риша поправилась. За время болезни Вик стал приходить в ее дом без стука, как один из сыновей. Он раздражал всех ее братьев, но его любили Ришины родители.

И отец, и мать Риши привыкли к своим сыновьям, таким же, как все дети в деревне — шумным, вечно исцарапанным, покрытым синяками, которые они сами себе набивали, обгорающим за лето на солнце так, что за зиму загар успевал лишь немного поблекнуть. Дети должны носить с собой маленький хаос. Должны рвать одежду, стрелять по птицам и воровать с чужих огородов клубнику. Друг дочери оказался совсем иного склада. В нем словно звенела какая-то натянутая струна — тонкий стержень, который не сломать и не порвать, но о который можно легко порезать пальцы. И, казалось, сама смерть отступила под пристальным серым взглядом этих удивительных глаз.

Риша тоже чувствовала растущую привязанность к новому другу. Эти серые глаза смотрели на нее в упор, мимо репутации ее матери, мимо ее собственных страхов и стеснительности. У Вика все получалось просто и спокойно. Иногда он был больше похож на обычного, просто спокойного мальчика — шутил, смеялся и рассказывал ей какие-то небылицы, ну вот словно снег и правда яблоневые лепестки.

Но бывали другие моменты, когда ее друг становился каким-то особенно отрешенным. Он говорил иначе, у него менялся голос, и будто даже темнели глаза. Таким мог бы быть, пожалуй…священник?

Впрочем, это не имело особого значения. У нее не было прежде никаких друзей, и она всю жизнь тянулась к чужой любви. Вот и на елку она полезла доказывать — никакое она ничем она не хуже остальных. Ее тоже можно любить.

А теперь, к концу этой зимы, она больше ничьей любви, ничьей дружбы и не желала. Жители деревни загнали ее на дерево, словно свора злых собак облезлую дворовую кошку. Другие дети стали смотреть на нее с ненавистью, узнав, что это ее отец отнял их мечту, их ритуальную новогоднюю ель. А Вику было наплевать на ее отца, на ее мать, на елку, и на то, что им в спину на улицах часто летели злые насмешки. Странное, взрослое и жестокое презрение скользило иногда в его взгляде, обращенном к другим детям. Риша всегда прятала глаза, встретив этот взгляд. В такие мгновения глаза у него были почти белыми.

И все же, со всем хорошим, плохим, странным и понятным — зима кончилась.

…

Снег таял стремительно, вода уходила в землю, и земля покрывалась первой, несмелой зеленью. Риша едва ли не каждое утро ждала Вика у забора. Он много раз просил ее перестать — он сам бы легче смирился с этой привычкой, но она ужасно смущала Мартина. Но Риша доводам не внимала.

Тем утром она стояла у его забора, и терпеливо ждала, пока он проснется. Вик, увидев подругу из окна, торопливо одевался, укладывая в сумку запасной свитер — Риша из какого-то неясного ему кокетства надевала платья под тонкую куртку и под конец прогулки всегда замерзала. К счастью, несмотря на разницу в возрасте, он был чуть выше и шире в плечах, чем его хрупкая подруга, поэтому спокойно одалживал ей свои вещи.

— Мартин, как мне ее уговорить не торчать по утрам у забора и надевать свитер?

«Видимо, никак. Можно оттолкнуть ее, и она перестанет стоять у забора, но это не поможет ей одеваться теплее. А как заставить женщину изменить своим понятиям о красоте я вовсе не имею представления. Даже такую маленькую…»

Когда Риша увидела его, ее лицо озарила неприкрытая, искренняя радость.

— Привет! Пойдем со мной, я видела потрясающую штуку!

Она привычно обхватила его руку и потянула за собой.

— Я была сегодня в студии при школе! Меня туда взяли, представляешь?! Там начальница какая-то жуткая тетка! И она меня заставила читать какую-то невообрази-и-имую глупость, я ничего не поняла — какие-то цветы девушка раздает!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вик шел рядом и улыбался. Риша почти подпрыгивала от восторга, часто дергая его за руку. Она извинялась и через несколько секунд повторяла движение. Пальцы она при этом не разжимала.

— Ну я прочитала — думаю, если девушка раздает цветы, значит, что-то хорошее происходит, верно? Я читаю радостно, а она как закричит на меня: «Да что же это такое! Куда ты лезешь, если ничего в литературе не понимаешь!» — Риша остановилась, нахмурила брови и опустила подбородок, пытаясь подражать перекошенному злостью брыластому лицу.

Вик рассмеялся — больше старанию, с которым она копировала женщину, чем самой неуклюжей пантомиме.

— Ну я и решила все, меня не возьмут. А у нее помощница рядом сидит. Она говорит: «Да что вы, Маргарита Николаевна, заставляете детей читать эту тягомотину? Пусть девочка любой любимый стишок прочитает». А я так испугалась, что вот ни строчки не могу вспомнить…

Они шли по лесу, и Вик, слушая ее, удивлялся, как все удивительно преобразилось. Птицы, казалось, сошли с ума, и без всякого лада кричали о наступившей весне. Черные остовы деревьев покрылись золотисто-зелеными тенями молодой листвы и солнечного света. И эти прохладные блики, ложась на лицо Риши делали его удивительно живым. Куда-то делась ее бледность и меланхоличность, забитость и серость. Лицо обрело краски, а глаза сияли, наполненные недосягаемым весенним небом.

— И вот, представляешь, я ей первые попавшиеся строчки: «Каждый вечер деревья падают в тени деревьев!» Сама испугалась, с испугу забыла, откуда я их знаю, но стихотворение до конца дочитала. Она у меня так удивленно спрашивает: «Чьи это стихи?». А я понятия не имею, и поэтов всех забыла. Это, говорю итальянский поэт Витторио. Откуда бы только взялось…

Вик услышал, как смеется Мартин. Одно это уже делало этот день удавшимся — Мартин смеялся очень редко.

— В общем, откуда взялся Витторио я тоже понятия не имею.

— А если бы меня Федей каким-нибудь звали?

— Ну был бы Феодосий, — серьезно ответила девочка. — А чьи, кстати, это стихи?

— Этого человека зовут Мартин.

— Как… гуся?

— Нет, как… да, как гуся. А вообще — был такой святой, Мартин. Один из пяти покровителей Франции.

Недавно Вик, роясь в непрочитанных книгах на чердаке, нашел истрепанную Библию и идущий к ней в комплекте томик с комментариями. Библией он не заинтересовался, а в комментариях нашел описание святого Мартина. На помутневшей от иллюстрации всадник в зеленом разрывал пополам зеленый плащ.

Мартин давно представляться ему в длинном зеленом пиджаке, и Вик решил, что это такой знак.

— И где он жил, этот твой Мартин?

— У моря, — вздохнул Вик, наклоняясь, чтобы сорвать стебель, покрытый маленькими, красными цветами.

Цветы одуряюще пахли медом. Совсем маленькие, первые, несмелые, они казались ему красивее бархатных алых роз, которые он видел в городе. Розы были мертвыми и пахли смертью. А эти цветы, даже сорванные, оставались живыми. Он незаметно заправил стебелек в волосы Риши. Красные цветы в серых волосах — красиво. Она, встретившись с ним глазами, улыбнулась.

— Смотри!

Они пришли к озеру. Не к тому, в котором учил его плавать Мартин прошлым летом. Это было маленькое озеро в глубине леса. Озеро, полное ледяной, черной воды, по берегу поросшее теми самыми красными цветами, веточку которых он оставил у Риши в волосах.

На берегу лежала лодка.

Вик почувствовал, как что-то взметнулось в душе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Даже если мы сможем ее починить — мне не дотащить ее до большого озера, а это совсем маленькое… что она тут вообще делает?» — расстроенно подумал Вик.

Полусгнившая лодка и маленькое лесное озеро показались ему издевательством над мечтой Мартина.

Вик подошел к лодке. На днище зияла огромная дыра.

— Я помню, ну ты вроде любишь корабли и воду… В общем, я думала, тебе понравится, — смущенно закончила Риша.