Бесы Лудена - Олдос Хаксли

женщины, которую хочет соблазнить, а ведь именно эти слова обнаруживаются у каждого христианского мистика применительно к Богу или Христу. «Конец! От праведных людей я отрекаюсь», – восклицает возмущенный Оргон, когда ему наконец-то открывается правда о Тартюфе.

Конец! От праведных людей я отрекаюсь.

Бегу от них, – они теперь мне лишь страшны,

Я ж сделаюсь для них ужасней Сатаны.

Благоразумный шурин Оргона, Клеант, вынужден прочесть зятю небольшую лекцию по семантике. Если отдельный «праведный человек» обманул его доверие, это еще не значит, что все кругом – сплошные злодеи и притворщики. О каждом следует судить сообразно его поступкам.

В семнадцатом столетии весьма популярна и востребована была тема ложной духовности; недаром мы имеем трактаты о способах разоблачения таковой, о том, как отличать пустые слова от живой субстанции, умышленный обман и фантазии от «божией благодати», за авторством выдающихся теологов, в частности, кардинала Бона и отца-иезуита Гиллора. Попадись сестра Жанна сим проницательным мужам – едва ли выдержала бы экзамен. Увы, ее реальные наставники не отличались критическим складом ума и во всех спорных случаях были склонны вставать на ее сторону. Адекватная женщина или истеричка, сестра Жанна была первоклассной актрисой, вследствие чего, к несчастью, неизменно вызывала доверие. Лишь один-единственный раз в ее словах усомнились – именно тогда, когда сестра Жанна пыталась сказать правду. Впрочем, об этом будет написано ниже.

Откуда такая наивность мудрых наставников? Возможно, у них были свои не слишком честные причины принимать сестру Жанну всерьез; а возможно, дело тут в темпераменте и сложившихся взглядах на иллюзии этого сорта. Теперь зададимся вот каким вопросом: а сама-то сестра Жанна всерьез себя воспринимала? А другие монахини – они действительно ей верили? Похоже, ответов мы никогда не получим.

Наверняка любой лицемер, шут, вздумавший изображать возвышенную жизнь собственной души, в определенный момент начинает подозревать, что не только Бога не проведешь, но и люди далеко не так глупы, как кое-кому хотелось бы. Поистине, ужасное открытие!

Судя по всему, оно посетило и сестру Жанну, причем еще на ранних стадиях ее долгосрочной самоидентификации со святой Терезой. «Господь, – пишет сестра Жанна, – весьма часто попустительствовал злым созданиям, в результате чего я терпела от оных великую боль». Осмелимся и предположим, что столь завуалированным способом наша праведница намекает на вполне реальные эпизоды монастырской жизни. Например, сестра Икс, выслушав особо красноречивый пассаж о Духовном Браке, только фыркнула, а сестра Игрек даже позволила себе скептическую реплику, заметив, как Жанна закатывает глаза и заламывает руки, всем своим видом изображая пульсацию божией благодати под монашеским одеянием, – ну ни дать ни взять, святая с картины в стиле барокко. Сами себе мы представляемся этакими книгами, закрытыми для окружающих, этакими тайнами за семью печатями, но окружающие (если только не ослеплены навязчивой идеей), живо разгадывают наши помыслы (прозрение, которое любого смутит).

К счастью для сестры Жанны (или, может, к несчастью), первая мать-настоятельница луденской обители была одарена проницательностью по минимуму – не то что «злые создания». Нет, от матери-настоятельницы Жанна «великую боль» не терпела. Напротив: глубоко тронутая ее благочестивыми речами и образцовым поведением, добрая мать-настоятельница без колебаний сделала Жанну своей преемницей. В двадцать пять лет сестра Жанна стала главой монастыря, королевой миниатюрной империи, в которой все семнадцать подданных находятся во власти обета послушания, а значит, обязаны выполнять приказы своей аббатисы и внимать ее наставлениям.

Когда победа была одержана, когда плоды долгой и изнурительной кампании оказались наконец в руках Жанны, она почувствовала: ей нужен отдых. Жанна продолжала читать труды мистиков и при случае со знанием дела рассуждала о христианском совершенстве, но в перерывах она позволяла себе (или нет – как настоятельница, она себе ПРИКАЗЫВАЛА) избегать излишнего рвения. В зале (где она теперь была вольна находиться столько времени, сколько пожелает) новоиспеченная аббатиса принимала друзей и знакомых из внешнего мира – и беседы были бесконечны. Много лет спустя сестра Жанна каялась: мне бы, дескать, спохватиться – тогда бы «я не совершила столько грехов. Ибо я грешила уж тем, что вела суетные разговоры; ибо не отдавала себе отчета в опасности, кою таит разговор для молодой монахини, даже если он свершается через решетку и кажется исключительно душеспасительным». Да-да, исключительно душеспасительный разговор почему-то сворачивает все на один и тот же предмет. Начинай его хоть с назиданий о поклонении святому Иосифу, хоть с пользы созерцания и угадывании того особого момента, когда созерцание переходит в сердечную молитву; начинай его хоть со святого безразличия и вечного присутствия Господа – неминуемо поймаешь себя на том, что сотрясаешь воздух сплетнями о похождениях этого обворожительного мерзавца, этого Урбена Грандье.

«Да возьмите, к примеру, бесстыдницу с рю дю Лион д’Ор… Или молоденькую потаскушку – она служила экономкой у мэтра Эрве, пока он был холост… Или дочку башмачника – вот как она пролезла в камеристки к Ее величеству, королеве-матери? Теперь-то ей удобно поставлять Грандье все дворцовые новости… А те, кто ходит к Грандье исповедоваться?.. Поистине, кровь стынет в жилах, как подумаешь… Да-да, матушка – прямо в ризнице – до Святых Даров и пятнадцати шагов не будет… А бедная малютка Тренкан? Он же совратил ее буквально под отцовским носом, не выходя из библиотеки! И вот теперь еще мадемуазель де Брю. Эта недотрога, эта святоша! Носилась со своей девственностью, клялась, что никогда замуж не выйдет. После смерти матери даже хотела сделаться кармелиткой – а сама предпочла…»

«А сама предпочла…» У сестры Жанны в свое время выбора не было. Послушница в девятнадцать лет, она ничего не могла предпочесть этой доле. Впрочем… Когда умерли ее сестры и два брата, родители взмолились: вернись домой, Жанна, мы выдадим тебя замуж, ты родишь нам внуков. Почему она отказалась? Почему, питая отвращение к убогой жизни в монастырских стенах, все-таки приняла монашеский обет, после которого вернуться в мир невозможно? Из любви к Господу – или из ненависти к матери? Чего хотела – раздосадовать барона де Козэ или угодить Иисусу?

Мысли сестры Жанны о Мадлен де Брю пропитывала зависть. Вот же повезло! Ни вспыльчивого отца, ни занудливой матери; плюс куча денег! Мадлен де Брю – сама себе хозяйка, вольна поступать, как заблагорассудится. А теперь она еще и прибрала к рукам Урбена Грандье.

Постепенно зависть переродилась в ненависть и презрение.

О, эта ханжа с вечно бледным лицом – хоть пиши с нее девственную великомученицу! Притворщица, умеренная в речах, не расстающаяся с четками, выискивающая самые длинные молитвы, щеголяющая карманным