Автобиография - Жанна Гийон

Но в это время мой дух и чувства были по Твоей, мой Господь, воле сокрушены, ибо Тебе было угодно погубить меня без милосердия. Чем далее я шла, тем больше всякое мое действие казалось мне грехом. Даже мои крестные мучения уже не казались мне крестными мучениями, но настоящими проступками.

Мне казалось, что я сама навлекла их на себя своими неосторожными словами и действиями. Я была похожа на человека, который, глядя через цветное стекло, видит все в одном цвете, в цвете, в который это стекло покрашено. Будь я тогда способна заниматься какой–либо внешней деятельностью или совершать епитимьи за свои грехи, как я делала это раньше, это бы приносило мне облегчение. Но мне было запрещено прибегать к последнему, кроме того, я стала столь боязлива, и ощущала в себе такую слабость, что мне казалось совершенно невозможным их совершать. Я с ужасом смотрела на них. Теперь я находила себя слишком немощной и неспособной к чему–либо подобному. Здесь я упускаю многое, в том числе и заботу обо мне Господа, а также те нелегкие пути, которыми мне приходилось следовать. Но так как моя цель представить здесь только одну общую картину, то я оставлю их в ведении Господа. После того как я была оставлена моим наставником, мне больше не доставляла беспокойства холодность, которую ко мне проявляли люди, находившиеся в его подчинении. Внутреннее смирение позволяло мне принимать отчуждение всех Божьих созданий. Мой брат также перешел на сторону моих недоброжелателей, несмотря на то, что ранее не был с ними знаком. Я верю, что именно Господь устраивал все подобным образом, ибо мой брат, будучи исполнен достоинства, без сомнения полагал, что поступает верно.

Однажды я вынуждена была отправиться по одному делу в город, где жили близкие родственники моей свекрови. Как все там изменилось! Когда мне случалось бывать там раньше, меня принимали самым благородным и обязывающим образом, угощая в каждом доме и соперничая в гостеприимстве. Теперь же они относились ко мне с крайним презрением, говоря, что они поступают так из желания отомстить мне за мое недостойное обхождение с их родственницей. Когда я увидела, что дело зашло так далеко, и, что, несмотря на все мои старания и попытки угодить ей, я нисколько в этом не преуспела, я решилась открыто с ней объясниться. Я сказала ей, что идет молва о моем плохом к ней отношении, хотя моей главной заботой всегда было оказывать ей всяческие знаки почтения.

Если молва эта достоверна, я бы попросила ее согласия на мой переезд, ибо я бы не желала своим пребыванием приносить ей страдания, разве только если бы ситуация складывалась противоположным образом. Она очень холодно ответила мне: «Ты можешь делать, что тебе угодно, и хоть я и не говорила тебе об этом, но я также хотела бы жить отдельно от тебя».

Это обеспечивало мне чудесное освобождение, и я подумала, что мне нужно заняться переездом. Поскольку со времени моего вдовства я не наносила никаких визитов кроме самых необходимых или благотворительных, то многие люди были недовольны мною. Теперь они также были на стороне свекрови. Господь требовал от меня нерушимого молчания относительно всех моих страданиях, как внешних, так и внутренних. Ничто так не способствует умиранию плоти, как невозможность найти поддержку или утешение. Словом, я поняла, что в середине зимы я вынуждена уйти вместе со своими детьми и кормилицей моей дочери. В то время в городе не пустовало ни одного дома, поэтому Бенедиктинцы предложили мне жилье в их обители. Я была действительно в отчаянном положении. С одной стороны, я боялась лишиться моего креста, а с другой видела, что будет безрассудно навязывать свое присутствие той, которой я причиняю столько терзаний. Кроме того, я все еще продолжала зависеть от странностей ее поведения, так что когда я ездила в провинцию, чтобы немного отдохнуть, она жаловалась, что я оставляю ее одну. Если же я приглашала ее приехать ко мне, она отказывалась. Когда я говорила: «Я не осмеливаюсь пригласить вас, опасаясь причинить вам неудобство непривычным для вас ночлегом», она отвечала: «Это всего лишь отговорка, потому что ты не желаешь моего присутствия, а уезжаешь лишь только для того, чтобы быть от меня подальше». Когда я слышала о ее недовольстве моим проживанием в провинции, я всякий раз возвращалась в город. Но в городе она не переносила ни разговоров со мной, ни моего присутствия. Я сама была инициатором разговоров, стараясь не замечать ее реакции. Но вместо того чтобы как–то ответить мне, она отворачивалась от меня. Я часто посылала к ней свою карету, желая, чтобы она приехала и провела вместе со мной денек–другой в провинции. Но она отсылала карету назад безо всякого ответа. Если же я проводила здесь несколько дней подряд, не посылая ей кареты, она жаловалась на меня вслух. Словом, все, что я делала из желания ей угодить, лишь озлобляло ее, ибо это допускал Бог. В целом она имела доброе сердце, но его не было видно за сложным характером. Я не перестаю думать, что, все–таки, многим ей обязана. Однажды празднуя вместе с ней Рождество, я сказала ей с сильным чувством: «Мама, в этот день родился Царь мира, дабы принести этот мир нам. Во имя Его я молю вас о мире».

Я думала, что коснулась ее сердца, хоть она и не подала вида. Священник, с которым я ранее встречалась дома, будучи слишком далек от того, чтобы укреплять и утешать меня, говорил, что я не должна мириться с некоторыми вещами и, тем самым, только ослаблял меня, причиняя мне новые страдания. У меня не было достаточно власти, чтобы увольнять кого–либо из домашней прислуги, какими бы плохими или преступными они ни были. Как только кого–то из них предупреждали о возможном увольнении, свекровь тут же становилась на их защиту, и в дело вмешивались все ее друзья. Когда я уже готова была уйти, один достойный господин из числа знакомых моей свекрови, услышал о моем уходе. Он всегда относился ко мне с уважением, хоть и не осмеливался показывать это открыто. Теперь он очень боялся, чтобы я не уехала из города, ибо он полагал, что вся округа много потеряет, лишившись моих пожертвований. Он решил поговорить с моей свекровью, применив всю мягкость, на которую только был способен, так как он хорошо ее знал. После этой беседы, она сказала, что не прогоняет меня, но если я уйду, она не будет меня удерживать. После этого он пришел встретиться со мной и хотел, чтобы я попросила у нее прощения, дабы доставить ей этим удовлетворение. Я сказала ему, что готова извиниться хоть и сотню раз, но я не знаю, что именно во всех моих поступках вызывало ее раздражение. Однако даже не в этом было все дело, ибо я нисколько на нее не жалуюсь. Я просто считаю неразумным продолжать житье ней, причиняя ей боль. Мое решение вызвано единственно желанием способствовать ее благу. Тем не менее, он пошел вместе со мной в ее комнату. Там я сказала ей, что прошу у нее прощения, и если я когда–либо вызвала ее недовольство, то это никогда не было моим намерением. Теперь в присутствии джентльмена, который является ее другом, я прошу, чтобы она сказала правду. Она сказала: «Я не тот человек, который будет терпеть оскорбления, и моя жалоба против вас лишь в том, что вы меня не любите и желаете моей смерти». Я ответила ей, что подобные мысли вовсе мне не свойственны. Я настолько от них далека, что буду лишь рада продлить дни ее жизни, проявляя наилучшую заботу и внимание, ибо моя привязанность к ней искренняя. Но она никогда не сможет поверить в это, до тех пор, пока будет слушать людей, которые клевещут на меня, какие бы свидетельства своей любви я бы ей не представляла.

Так же плохо они ко мне относились вместе со служанкой, которая была далека от того, чтобы проявлять ко мне уважение, ибо позволяла себе даже толкнуть меня, когда ей нужно было пройти. Она так поступала несколько раз как в церкви, заставляя меня уступать ей дорогу с грубостью и презрением, так и в моей комнате, упрекая меня своими словами. Но я никогда на это не жаловалась, ибо подобный характер однажды мог доставить неприятности ей самой. Свекровь все–таки была на стороне служанки. Тем не менее, мы обнялись и на этом закончили. Вскоре после этого разговора, когда я была в провинции, служанка, не находя больше выхода своей досаде вела себя подобным же образом с моей свекровью, так что та не силах была более это переносить. Она немедленно выставила ее на улицу. Здесь я должна отдать должное моей свекрови в том, что ей была присуща добродетель и здравый смысл. За исключением некоторых недостатков, которым подвержены люди, не практикующие молитву, она обладала многими хорошими качествами. Может быть, я и заставляла ее страдать, не имея такого умысла. Она же, ничего не подозревая, делала подобное по отношению ко мне. Я надеюсь, что все написанное мной не будет оскорблением для кого бы то ни было, если читатель не будет в состоянии воспринимать эту ситуацию с Божьей точки зрения.

Джентльмен, который так дурно со мной обошелся в результате разрыва наших отношений, имел связь с одной из прихожанок, которая затем вынуждена была покинуть страну из–за неприятностей, свалившихся на ее мужа. Сам он был обвинен в тех же вещах, в которых так бесцеремонно и несправедливо обвинял меня, и даже в поступках худшего характера, что вызвало много шума и толков. Хоть я хорошо обо всем этом знала, Бог даровал мне мудрость ми когда не упоминать в своих разговорах о его падении. Напротив, когда мне кто–либо говорил о нем, я сожалела о случившемся, и ходатайствовала, желая смягчить его вину в этом деле. Бог так чудесно управлял моим сердцем, что оно никогда не стремилось к тщеславной радости, вызванной постигшим его несчастьем, угнетением, и всем тем злом, которое он ранее так усердно пытался навлечь на меня. Хоть я и знала, что моя свекровь была информирована обо всем происходящем, я никогда с ней этого не обсуждала, как не говорила и о неприятностях, которые он причинил упомянутой мною семье.