РУКАВодство по рукоприкладству - Александр Иулианович Рукавишников

товарищем заехали ко мне в мастерскую. Я тогда разбирал чемодан, только что вернувшись из Сеула, где в императорском парке сделал большой, около десяти метров в длину, гранитный торс лежащей беременной женщины, как бы возникающей из скал. Приближалась ночь, в холодильнике было пусто, и я предложил им кофе. Встреча оказалась мимолетной и случайной, но впоследствии перевернула мою жизнь. Помню первое впечатление, когда они вошли и я увидел её: фантастическая фигура, прямо как у меня в рисунках. Плечи высокие и широкие, узкий таз и, главное, голова с узким лицом и слегка горбатым носом, правильно сидящая на шее. Вытянутые глаза с зеленой радужной оболочкой и опущенными книзу слезниками смотрят спокойно, изучающе, без эмоций. Так смотрят большие уверенные в себе звери кошачьей породы. Подумалось тогда: «Какая индифферентно самостоятельная, вежливая, но холодная и молодая. На фига я ей?»

После длительных перелетов я клевал носом. Мое возвращение пришлось на время, когда СССР вроде бы случайно сбил корейский пассажирский самолет, и они перестали летать над нашей территорией. Поэтому мне пришлось лететь обратно через Аляску и Париж. Вежливые полуночники, увидев скульптора засыпающим, вскоре ушли. Зевнув и подумав: «Не судьба», я завалился спать. Прошло больше года. Затем я случайно оказался в нашей галерее «Марс», уже не помню, по какому делу. Там я обратил внимание на двух девушек, отбирающих картинки. В одной из них я узнал ночную гостью, ту самую материализовавшуюся мою модель. Подошел. Ни к чему не обязывающий московский разговор. Ла-ла-ла, туда-сюда. Ну пока. «Помогите барышням выбрать приличные картинки и сделайте скидку!» — крикнул я, уходя, продавщице нашего салона. Не знаю, сколько бы еще продолжалась эта тягомотина, пока я не додумался до хитроумного трюка. Решив использовать преимущества своей профессии и не без труда найдя ее телефон, я попросил мне попозировать для «Большой языческой богини». Она согласилась. Мне показалось тогда, будто она ждала чего-то подобного. Работая над «Богиней», мы узнали друг друга получше. «Богиня» получилась похожей на рисунки и скульптуры, сделанные мною раньше. Двадцать лет спустя, зимой 2013 года, у меня была выставке в MMOMA на Гоголевском бульваре. Когда она монтировалась, мы с Инной пришли туда, и я представил ее кураторам и искусствоведам. Они заcмеялись и сказали: «А мы давно знакомы, вот же она выглядывает из каждого произведения».

Она работала в Московском онкологическом центре врачом. Эмоционально тяжелая профессия. Ее коллеги, с частью из которых Инка меня познакомила, позже рассказывали, что поначалу приняли меня за бандита. То ли слухи обо мне сделали свое, то ли брутальная тогда внешность. На защите ее кандидатской один доктор, встретив в коридоре приятеля, доверительно сообщил ему: «Там Рукавишников». — «Да ты что? Никого еще там не заколбасил?»

Хорошее медицинское образование и воистину ведьминское чутье сделали ее недюжинным диагностом, что потом не раз спасало стареющего скульптора от неприятностей со здоровьем.

Спустя время у нас родилась дочка Наташа, щекастая положительная красавица. Рассудительная, в домашних тапочках и кофтах с оленями, с полными карманами конфет и сушек, привнесла в мою и так счастливую жизнь особый уют и любовь. Мы старались быть хорошими родителями, таскали ее везде по разным странам, жили в деревне в окружении животных, катались на всем, на чем можно, — лодки, велосипеды, лошади. Читали книжки и обсуждали шедевры мировой литературы, живописи и музыки. Я, помню, даже подарил ей пятилетней Пончика — белого с черными пятнами и разными по цвету глазами злобного пони, тоже пяти лет от роду. Кстати, интересно, что пони бывают очень злыми. Может быть, в связи с малым ростом. Их даже используют для охраны территорий. Пончика привезли поздно зимним вечером на «газели», так как не нашли коневозки, примотали его через одеяло и толстый поролон скотчем к борту. Когда его освободили, Пончик благодарно заржал. Может быть, по дороге думал, что станет колбасой?

Наташка, конечно, сначала онемела от восторга. А потом они стали, что называется, не разлей вода. Какая это была трагедия, когда с приближением ночи надо было разлучаться!

С возрастом менялся размер лошадей. Как-то незаметно дочь закончила журфак МГУ. А после универа, как случается в мыльных операх, свалила в столицу Великобритании — доучиваться искусству графического дизайна и ещё каким-то современным штуковинам. А мы с её мамой и псом Карлом очень скучаем по ней.

Фрэнк Заппа

Как-то раз мой детский товарищ Стас Намин, отличный, кстати, живописец при всех его основных талантах, очень глубокий, интересный человек, пассионарий, ещё в том веке познакомил меня с великим Заппой, попросив показать ему «художническую» Москву. Фрэнк приехал с двумя операторами, чтобы снять фильм о Стасе, его центре и о советской неформальной тусовке. Я взял с собой любимую подругу — модняцкую красавицу Инку, и мы втроем покатили по трущобным мастерским, где люди жили коммуной в выселенных домах, по подпольным клубам, по притонам и жутким стоячим пивным, наполненным сомнительными людьми. Чтобы соблюсти контраст, мы водили его и в респектабельные рестораны, и в Большой театр, и в консерваторию, а потом опять ипподром, три вокзала, Мытищи. Пили водку на подмосковных заплеванных и заблеванных перронах, занюхивая рукавом. Захмелев, Фрэнк хватал Инку за жопу, в связи с чем она была очень горда, а я ржал над этим как сивый мерин. Есть по-русски он не мог и частенько умолял бросить его, как просит раненый солдат в бою, показывая двумя пальцами на горло. Одевался он будто аккуратный бомж и был в экстазе от того, что его почти никто не узнает. Но там, где люди были предупреждены, что приведем Заппу, выстраивалась очередь с дисками и пластинками за автографом. Он безропотно всем подписывал черным фломастером. В это время у меня в мастерской жили два грузинских художника — Отар и Бесо. После очередного знакомства с московскими трущобами мы с Фрэнком Заппой как-то заявились в мастерскую. Бесо, который был не только художником, но и играл рок-н-ролл, когда увидел Звезду, потерял дар речи и с излишним панибратством прицепился к нему, чтобы тот послушал записи их тбилисской группы. Мне было очень интересно увидеть поведение Фрэнка. Он ни в какую не соглашался, объяснял, что сейчас у него в Москве другая миссия, он снимает фильм. Длилось это довольно долго, но он не поддался на уговоры. Я понял, что бываю неправ, соглашаясь посмотреть чьи-либо произведения. Об этом здорово написано у Довлатова в рассказе «Жизнь коротка».

«У вас такая великая музыка, такие корни», — хватаясь за голову сокрушался Заппа, — а вы в хвосте за