Повесть о доме Тайра - Монах Юкинага

— Кто там? Поди узнай! — приказал князь.

— Явился Канэясу Сэноо! — гласил ответ.

— В чем дело? Что случилось? — спросил князь Сигэмори у Канэясу.

— Только что со мной приключилось нечто странное и чудесное! — отвечал тот. — Я не мог дождаться рассвета, хочу тотчас же Доложить вам об этом. Пусть посторонние удалятся!

Князь велел всем уйти и остался наедине с Канэясу. И тот рассказал ему от начала и до конца сон, который только что видел. Оказалось, все в этом сне точь-в-точь совпадало с тем, что привиделось князю. «Стало быть, на Канэясу тоже снизошла благодать!» с волнением подумал князь.

На следующее утро, когда его сын и наследник Корэмори уже собрался во дворец на службу, князь призвал его и сказал:

— Не пристало мне, отцу, хвалить сына, но все же скажу: из всех моих детей ты самый достойный! Будущее тревожит меня. Эй, Садаёси! Подай сакэ молодому князю! — И Садаёси явился, чтобы исполнить роль кравчего. — Первую чарку надо бы поднести молодому князю, да ведь знаю, он ни за что не станет пить прежде отца! Поэтому пригублю первым! — И, трижды отхлебнув сакэ, князь передал чарку сыну. Корэмори тоже отпил из чарки три раза. — А теперь, Садаёси, — приказал князь Сигэмори, — подай сюда меч! — И Садаёси, повинуясь приказу, принес меч в парчовом футляре.

«Это фамильный меч, из поколения в поколение переходящий в нашем семействе, и зовется он Вороненок — обрадовался Корэмори, глядя на меч веселым взором, как вдруг видит — перед ним совсем другой меч, без насечки, без украшений, в черных лакированных ножнах, из тех, какие носят на похоронах высших сановников государства. Разом переменившись в лице, со страхом и отвращением глядел молодой Корэмори на этот зловещий меч. И князь Сигэмори, роняя слезы, промолвил:

— Нет, Корэмори, не думай, будто Садаёси ошибся! Это и в самом деле траурный меч, который носят во время похорон министра. Я хранил его на случай, если бы мне довелось пережить кончину Правителя-инока. Тогда, опоясавшись этим мечом, я, Сигэмори, проводил бы его в последний путь. Но теперь отдаю этот меч тебе, на случай если суждено мне умереть раньше Правителя-инока!

Услышав такие речи, Корэмори опустил голову, не найдя слов для ответа и молча глотая слезы; в тот день он даже не поехал на службу и целый день пролежал у себя в опочивальне, накрывшись с головой покрывалом. Вскоре после этого князь Сигэмори поехал на богомолье в Кумано, на обратном пути заболел и спустя недолгое время скончался. Поистине цепь этих событий невольно наводит на размышления!

13. Фонари

Князь Сигэмори всегда и везде стремился насаждать добро, очиститься от греха. Заботясь о судьбе, ожидающей его после смерти, он воздвиг у подножия Восточной горы Хигисияма храм в память Сорока восьми священных обетов будды Амиды[309]. Был тот храм длиной ровно в сорок восемь кэн, и в каждом пролете висело по фонарю. Прекрасен был храм: трон Амиды в виде золоченого лотоса сверкал прямо перед глазами, бронзовые зеркала, украшенные фигурами фениксов, сияли, многократно повторяя изображение, — казалось, будто воочию видишь Чистую землю рая, вот она, рядом!

И так уж повелось в этом храме, что в четырнадцатый и пятнадцатый день каждой луны собирали сюда красавиц в расцвете лет из рода Тайра и других знатных семейств, по шесть девиц на каждый кэн храма, как бы назначая «временными жрицами» двести восемьдесят восемь этих красавиц. Два дня подряд не умолкали ревностные молитвы, возносимые из глубины чистых, незамутненных грехом сердец; казалось, словно наяву вершится здесь священная клятва Амиды, и сияние Будды озаряет князя, воздвигнувшего сей храм.

В пятнадцатый день, по окончании молебнов, совершалось торжественное богослужение. Сам князь участвовал в шествии, с молитвой обходившем священные изваяния, пагоды и весь храм, и, обратившись лицом на запад, провозглашал: «Славься, о великий учитель, обитающий в Чистой райской земле! Молю тебя, — спаси все создания, живущие в нашем греховном мире!»

Во славу рая творил он добро и молился о возрождении к вечной жизни в Чистой райской земле. У всех, видевших это, сердца обращались к добру: у всех, слышавших это, выступали на глазах слезы глубокого умиления. Оттого, среди других прозвищ, носил этот князь также еще одно — Князь Фонарей.

14. Золотой дар

И еще подумал князь Сигэмори: сколько бы добра ни насаждать в нашей стране, трудно надеяться, что не угаснет род Сигэмори, что потомки будут вечно молиться за упокой его души в ином мире; стало быть, надлежит совершать какие-нибудь добрые деяния в чуждых пределах, чтобы и там молились за князя после его кончины. И вот, весной в годы Ангэн, призвал он с острова Кюсю кормчего по имени Мёдэн и встретился с ним с глазу на глаз, удалив посторонних. Достав три тысячи пятьсот рё чистого золота, князь сказал:

— Ты славишься исключительной честностью, поэтому дарю тебе пятьсот золотых из этих денег. Остальные три тысячи отвези в Сунское государство[310]. Поезжай на гору Юйваншань[311] и отдай тысячу золотых монахам, а две тысячи поднеси императору с просьбой даровать монастырю пахотные земли, и пусть монахи молятся за упокой моей души!

Мёдэн взял золото и после долгого трудного пути по туманным морским просторам прибыл в великое Сунское государство. Затем он поехал в монастырь Эюйвансы на горе Юйваншань, посетил келью настоятеля, чаньского монаха Дэгуана. Узнав о поручении князя, настоятель обрадовался, умиленный до слез. Тысячу золотых он роздал монахам, а остальные две тысячи преподнес императору, подробно изложив просьбу князя Сигэмори. Император, тоже растроганный до глубины души, даровал монастырю пятьсот те[312] пахотной земли. Вот почему на горе Юйваншань и поднесь не умолкают молитвы за упокой души японского вельможи, князя Сигэмори Тайра, дабы возродилась его душа в Чистой райской земле.

15. Беседа с преподобным Дзёкэном

Как видно, тоска завладела душой Правителя-инока после кончины князя Сигэмори, ибо он ускакал в свою вотчину Фукухара и затворился там, ни с кем не общаясь. В одиннадцатую луну, в седьмой день, вечером, около часа Пса, внезапно сильно содрогнулась земля и дрожала, и сотрясалась довольно долго. Ясутика Абэ, глава Ведомства астрологии и гаданий, бегом прибежал во дворец.

— Гадание указывает, — сказал он, — что нынешнее землетрясение — предвестник событий важных и грозных. Сутра Конкикё[313], одна из трех главных скрижалей нашей науки, учит: «Не пройдет и года, не пройдет и одной луны, не успеет миновать день, как случится беда!» Поскорее доложите об этом государю-иноку, дело не терпит отлагательства! — И, сказав так, он заплакал, роняя слезы. Придворный, передающий вести, затрепетал от страха; омрачился и государь. Но молодые царедворцы стали потешаться над предсказателем, говоря:

— Спятил он, что ли? Чего он плачет? Что там может случиться! Меж тем сей Ясутика, потомок в пятом колене Сэймэя Абэ, был чрезвычайно сведущ в астрологии, досконально знал все основы этой науки и провидел будущее ясно, как на ладони. Ни разу не ошибся он в своих предсказаниях, оттого и прозвали его жрец-ясновидец. Однажды случилось, что его ударило громом, но он остался целым и невредимым, огонь опалил только рукав одежды. Поистине такого человека, как Ясутика, не было даже в древности, а уж в грядущие времена не бывать и подавно!

Меж тем в четырнадцатый день той же луны пронесся слух, что Правитель-инок, пребывавший в последнее время в своей вотчине Фукухара, как видно, что-то надумав, внезапно прибыл в столицу во главе нескольких тысяч всадников-самураев; грозной тучей тянулись они вслед за своим владыкой, и вся столица — и благородные, и низкорожденные — затрепетала от страха. Прошел слух — неизвестно, кто первый его пустил, — что Правитель-инок едет, чтобы свести счеты с императорским домом. Его светлость канцлер, тоже, как видно, украдкой проведав об этих слухах, поспешно прибыл во дворец императора Такакуры.

— На сей раз Правитель-инок жалует в столицу с единственной целью погубить меня, Мотофусу — сказал он. — О боги, какая же злая судьба уготована мне отныне?

Император был чрезвычайно взволнован.

— Какова бы ни была ваша судьба, — ответствовал он, — я разделю ее с вами! — И при этих словах — страшно вымолвить! — слезы блеснули на глазах государя.

В самом деле, ведь все управление страной должно вершиться по воле императора и его канцлера; что же творилось ныне на свете? Поистине трудно подчас уразуметь промысел божий, волю великой богини Аматэрасу, великого бога Касуги!

Меж тем слух о том, что Правитель-инок гневается на государя-инока Го-Сиракаву и его приближенных, становился все упорнее. И вот в пятнадцатый день той же луны государь-инок, донельзя встревоженный, отправил в Рокухару своего посланца, преподобного Дзёкэна, сына покойного сёнагона Синдзэя, велев ему передать: «В последние годы при нашем дворе нет покоя и благодати, сердца людские пребывают в тревоге, подданные в стране лишены радостей мирной жизни; тем не менее, зная вашу нерушимую верность и твердость духа, мы до сих пор во всем на вас полагались. Однако ныне все изменилось; было бы еще полбеды, если бы вы просто-напросто не прилагали усилий к упрочению спокойствия в государстве; но как понять действия, прямо противные этой цели, поступки, чреватые смутой? Больше того, ныне молва твердит, будто вы за что-то прогневались даже на императорский дом! Как понимать сие?»