Поиски счастья - Николай Максимов

Амвросий тихо поднялся и выполз из жилья. Принялся бродить между ярангами, творя молитву.

Дождь перестал, но луна скрылась за облаками. Стало темно, страшно.

Тундра переговаривалась голосами ручьев, шепотом мокрых мхов. Тускло поблескивали в темноте озера.

Ежась от предрассветной свежести, ступая по холодной росе, машинально Амвросий повернул обратно.

…Жирник едва светит. Разбросав руки, на спине спит Кейненеун. Черные косы беспорядочно обрамляют смуглое лицо. Веки прикрыли слегка раскосые прорези глаз, сходящиеся к прямому приплюснутому носу. Капризно оттопырены полные губы.

Стоя на коленях, Амвросий смотрит на спящую женщину. Сонная, она поворачивается. Амвросий вздрагивает, ползет к своей шкуре, ложится, тихо шепчет молитву.

Жирник гаснет. Засыпает смятенный отец Амвросий.

Сны, тяжелые, как грозовые тучи, беспокоят его. Что-то давит. Потный, он открывает глаза. Темнота. На своей груди он нащупывает руку спящей Кейненеун. На секунду Амвросий замирает, чувствуя, как тревожно забилось сердце и что-то теснит дыхание. «Женщина! Господи… Грех, грех, грех… О боже мой праведный! Женщина… Господи… Но… «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься», — мелькает в мозгу семинарская острота, а волосатые пальцы, уже не внемля разуму, блудливо ползут по обнаженной руке Кейненеун…

А в Нижнеколымске, обеспокоенная десятимесячным отсутствием мужа (ведь он обещал вернуться к весне!) матушка, благополучно разрешившись двойней, денно и нощно молилась, плакала, худела. Исправпичиха утешала ее.

Жены тех переводчиков, с которыми отец Амвросий выезжал из Нижнеколымска, приходили к ней и слезно просили заступничества за их мужей, арестованных исправником сразу по возвращении. «Неповинны они, — рыдая, увещевали соломенные вдовы матушку, — заступись, будь матерью родной: с голоду дети пухнут. Нет работников. Лето проходит. Помрем ведь зимой». Но матушка не заступалась, и переводчики Амвросия по-прежнему сидели в крепости.

Исправник отобрал у переводчиков шкурки песцов и лисиц, вымененные ими в тундре, и чуть не ежедневно допрашивал арестованных: он обвинял их в убийстве главы православной миссии на Колыме с целью грабежа.

Возвращение переводчиков без отца Амвросия и его исчезновение действительно казались подозрительными.

Уже несколько месяцев, как исправник отправил донесение в Иркутск, и теперь ждал только санного пути, чтобы отправиться на розыски отца Амвросия.

Не заметил отец Амвросий, как миновало дождливое лето, стали реки, выпал снег. Уютно было ему в яранге с молодой женой богатого оленевода.

Кочуя, стойбище Омрыквута достигло Чаунской губы. Установился санный путь.

В один из тихих морозных вечеров Омрыквут пришел в шатер младшей жены.

— Я пришел, — возбужденно воскликнул он. — Радостную новость скажу.

Новость заключалась в том, что через неделю отец Амвросий вместе с Омрыквутом и его пастухом Кутыкаем прибудут в Нижнеколымск.

Проклял бы этот час отец Амвросий, если бы знал, что в городе Омрыквут предъявит свои права товарища по женам и разыграется страшная сцена, которая поставит под угрозу благочестие и все будущее главы православной миссии!

Если бы он смог заглянуть вперед, он увидел бы себя, беспомощно взывающим к господу богу и молящим ниспослать ему разум, чтобы не допустить посрамления служителя веры христовой: «Не приведи господи, узнает владыка! Отлучит ведь от церкви, лишит сана и службы… Узнает весь город! Весть дойдет до священного синода. Боже правый, научи раба своего!» Уже тогда пережил бы отец Амвросий ту недалекую ночь, когда он вынужден был, спасаясь от огласки, тайно покинуть вместе с матушкой Нижнеколымск.

Холодом сжало бы его сердце видение трех нарт, нагруженных пушниной и имуществом миссии, воровски скользящих по снегу в бледном свете луны и, наконец, скрывающихся за крутым изгибом стылой реки.

Глава 11

КОЛЫМСКИЙ ИСПРАВНИК

Зимний день угасал. Голубые вершины сопок, еще недавно подернутые алой краской заката, блекли, сливались с посеревшим небом. Долина тонула в сумраке.

Путники спешили, чтобы засветло добраться до жилья. Правда, вдоль побережья есть нартовый след — «дорога», но долго ли впотьмах сбиться с него!

Цепочкой, одна за другой, скользят две нарты. Высунув красные языки, дымящиеся на морозе, матерые псы тянут их. На каждой нарте по два человека. С головы до ног они укутаны в добротные меха. Поверх кухлянок из оленьих шкур белые халаты, предохраняющие мех от снежной пыли. У троих за спиной ружья. Завидев поселение, собаки тявкнули, подналегли на упряжь и понеслись вскачь.

Казаки-каюры воткнули в снег, между копыльями нарт, остолы — окованные железом тормозные палки, — струи снежной пыли взметнулись вверх, но скорость от этого заметно не уменьшилась. Нарты мчались, подпрыгивали, готовые каждую секунду перевернуться.

— Держи! — рявкнул седок первой нарты.

Казаки схватились за остолы обеими руками.

Упряжка обогнула первую ярангу и бросилась на замешкавшуюся поселковую собаку. В один миг та была разодрана в клочья. Нарта стала, но совсем рядом пронеслась вторая упряжка, и казак, сидящий на ней, невольно толкнув ногой первую нарту, перевернул ее.

— Чертова морда, расшибу! — взревел исправник поднимаясь.

И не замедлил привести в исполнение свою угрозу. Казак, сваливший его, не удержавшись на ногах, упал.

Из яранг опасливо выглядывали чукчи.

Казаки распутывали собак, пристегивали к ошейникам цепи. Исправник осмотрелся. Пятнадцать — двадцать яранг да какой-то склад из гофрированного оцинкованного железа — вот и весь Ванкарем.

— Идем! — не называя никого по имени и ни на кого не глядя, сказал он, направляясь к складу.

За ним вперевалку, мягко ступая толстыми меховыми торбасами, — казак.

Навстречу вышел из домика-яранги мистер Джонсон в меховой куртке и брюках из черной кожи, в такой же шапке, в теплых унтах.

— Кто таков? — не здороваясь и уставившись на него, вопросил колымский исправник и стряхнул иней с пышных усов, лихо подкрученных вразлет.

Мартин Джонсон, ничего не поняв, приоткрыл рот, слегка склонил набок голову.

— Ну, язык отсох, что ли?!

По тону пришельца щуплый швед догадался, что это какой-то начальник. Но откуда, бог мой?

— Хау ду ю ду! — он слегка поклонился.

— Ты мне дурака не валяй, чертов сын! Кто таков? Дую-ду… — передразнил его исправник и, не ожидая приглашения, полез в ярангу, из которой появился янки.